ДЕЛО — ТРУБА
_________________________

Андрей Илькив, труба

Вначале я учился на фортепиано, как и все нормальные дети педагогов музыкальной школы. После второго класса ушёл на каникулы, всё лето валял дурака и к инструменту ни разу не подошёл. Я рос честолюбивым мальчиком, и показываться на глаза учительнице было стыдно. Месяца через два папа деликатно поинтересовался, собираюсь ли я вообще ходить в школу, я честно ответил, что стыжусь и что фортепиано мне не так уж нравится. И папа на целый год оставил меня в покое. А потом сказал, что есть и другие инструменты, и повёл меня по всем классам музыкальной школы.

Там как раз появился новый педагог по классу трубы, которая мне всегда нравилась, потому что тогда были очень популярны духовые парковые оркестры, играющие на ходу. Инструменты блестели на солнце, всё выглядело очень красиво. А ещё был популярен ансамбль Гараняна «Мелодия» и эстрадно-симфонические оркестры под управлением Михайлова и Силантьева, в которых была заметна солирующая труба.

Меня завели в класс, дали инструмент, и я без проблем извлёк абсолютно чистый звук, что мало кому с первого раза удаётся. Педагог сказал: «Так у него же аппарат идеальный». Хотя сейчас понимаю, что это ерунда, у ребёнка с ростом всё меняется, а губы — мышцы, которые всегда можно подкачать.

Когда я учился, профессия трубача была самой доходной из музыкальных. На третьем курсе музучилища я зарабатывал за месяц больше, чем первая труба Национальной оперы. Играл на свадьбах. На одной только песне «Белые розы» я заработал больше, чем на зарубежных гастролях с классическим репертуаром.

Поначалу играл в нашем бенде на бас-гитаре и клавишах. Но когда ребята узнали, что я трубач, стали просить меня брать в руки только её. Обычно трубачи исполняли украинские полечки, а я — «Чардаш» Монти и другие виртуозные штуки. Гости иногда слушали стоя, хотя хозяев не очень радовало, что люди не танцуют.

В половине случаев я могу легко определить по внешности музыканта, кто на каком инструменте играет. У трубачей на губах шрам в виде кольца. Но есть и какое-то внутреннее соответствие. Например, тубиста можно узнать по непередаваемому словами выражению лица.

Когда-то Ростропович сказал: «Вы даже не представляете, сколько людей играет не на своих инструментах». Попасть в инструмент невероятно сложно. У европейцев есть так называемый духовой хор — маленький духовой оркестр при церкви или общине. Там собираются и проводят время непрофессионалы, нередко приводят с собой детей, которые могут перепробовать все инструменты и выбрать тот, который нравится.

Старинные скрипки всегда в цене, потому как они сделаны из материала, который с каждым годом улучшается. С металлом всё наоборот. Старые медные инструменты не имеют художественной ценности, только музейную. Тем более что труба в современном виде — молодой инструмент. Ей лет 130–140.

Труба может подстроиться, а может повести за собой. Она универсальна. Трубач должен быть гибким, а если он шаблонно использует одни и те же приёмы — значит, непрофессионал. Когда-то преподаватель английского привела хорошее сравнение: язык можно выучить и по разговорнику, но тогда общаться ты сможешь только с человеком, который учился точно по такому же разговорнику.

ПРАВО ГОЛОСА
_____________________________

Елена Арбузова, сопрано

Ещё в садике очень хотелось петь, но у меня совсем не было голоса. Поэтому на детских утренниках я сидела в заднем ряду и тихонько плакала, и на занятиях было то же самое — вечный последний ряд, который ещё бесперспективнее, чем скамейка запасных в хоккее.

В шесть лет, на выпуске, меня, как и других, спросили о будущей профессии. «Буду оперной певицей», — выпалила я под дружный смех воспитателей и одногруппников. И что удивительно, с этого момента стал появляться голос. Уже через несколько месяцев, в первом классе школьный учитель музыки меня заметил, стал вытаскивать на все конкурсы, и я нередко возвращалась с них победительницей.

Нет, я не была тихой, милой девочкой — скорее чёртом в юбке. Потом, конечно, стала скромнее, учителя сломали во мне детскую непосредственность, самая первая учительница меня ненавидела, даже называла «певицей чёртовой»… В семье я до сих пор вредина, дочка моя — тоже, и я в ней эти качества поддерживаю. Мне они, кстати, очень помогают в работе на сцене оперетты, где женские персонажи легкомысленны и стервозны. В то время как в опере все героини с колоратурным сопрано, как у меня, — хорошие, правильные девочки.

Достаточно услышать, как человек поёт, чтобы понять, кто он на самом деле.
Когда слышу, что кто-то хорошо поёт и тембр слаженный, считаю, что у него хорошая, гармоничная душа. А если какие-то помехи, например, горло придавлено, значит, он алчный, жадный.

Вокалист зависит от погоды, от усталости и недосыпов гораздо больше любого другого музыканта. А от еды — нет. Любые запреты здесь считаю суеверием. Люблю перед выступлением поесть в гримёрке у всех на виду то, что, как принято считать, нельзя категорически. И после всяких запрещённых орешков и печений иду петь сверхсложную Арию Царицы ночи из «Волшебной флейты» Моцарта. Дразнюсь.

Есть такой типаж любвеобильных женщин, называется Афродита. Это я. Всегда очень хорошо отношусь к своим партнёрам, к спектаклю влюбляюсь в человека, а через несколько часов это проходит.

Мне не нужно строить из себя глупышку, я человек очень простой. Мыслю интуитивно, вхожу в музыку, и она меня ведёт дальше. Это стихия, в которой с тобой может произойти много прекрасного, но нужно назубок знать текст.

Соседи хотели меня убить. Когда я училась на третьем курсе, мой педагог Евгения Мирошниченко сказала: «Давай, дома ты будешь укать, мукать», и я то на диване, то в ванной искала звук, чтобы расслабиться и освободиться от зажимов. А квартира-то маленькая, ещё и первый этаж. Соседи не здоровались несколько лет. Потом замужество совпало с поступлением на работу в театр, где я пропадаю с утра до ночи, и дома уже не пою. Соседи тогда решили, что это муж на меня так повлиял, и смотрят на него с благодарностью. Но самое смешное, что теперь он решил научиться петь, уроки будут проходить дома. И хотят этого соседи или нет, но за год я сделаю из него вокалиста.

ПО СЛЕДАМ «ТРУБАДУРОЧКИ»
________________________

Юлия Ваш, клавесин

Я всегда мечтала играть на клавесине. Разумеется, была очарована необычным инструментом из мультика «Бременские музыканты», на котором играла «трубадурочка». Хотя живьём впервые услышала его на первом курсе музыкального училища.

А вот со старинной музыкой познакомилась гораздо раньше. В 80-х годах был у нас кооператив «Лира», где мастер Заярузный изготавливал, в том числе и клавесины. Когда семья Заярузных эмигрировала в Штаты, мне оставили коллекцию нот и пластинок. Я вдруг получила партитуры партесных (жанр хорового пения. — Фокус) концертов, книги о музыкантах, коробки с операми и пластинки со старинной музыкой. Я точно знала, что хочу играть на клавесине, но оказалось, что инструмент очень дорогой. Поэтому подбиралась к нему постепенно — через старинные танцы и вокал.

Клавесин — это, считай, большая лютня. Если ты ведёшь себя с ним так же резко, как за роялем, стоит грохот. Пианистам кажется, что играть нужно сухо и отрывисто, как это делал Глен Гульд за роялем, имитируя клавесин во время исполнения Баха. Но это неверно. Выразительность достигается за счёт времени, любое чуть-чуть — чуть-чуть раньше, чуть-чуть позже — создаёт стиль и оживляет музыку. Левая рука полностью отвечает за чеканный ритм, это ствол дерева, правая — импровизационная, это листочки, легко развевающиеся на ветру.

Когда в Киевскую консерваторию приехали музыканты из крупнейшего центра изучения старинной музыки в Базеле, они спросили: «Как вы здесь работаете? Ведь музыка начинается с тишины». А у нас все коридоры в аккордеонистах, бандуристах, трубачах, контрабасистах… А ещё сказали: «Как вы можете петь, если ходите на шпильках, когда нужно почувствовать пятками землю?» Они привезли с собой другую философию.

Сейчас реконструкторы старинной музыки акцентируют внимание на том, что мы никогда не сможем спросить у Баха, как правильно играть. Можно только стремиться к этому. Когда мы читаем трактаты, пытаясь понять, что имели в виду композиторы, то делаем их музыку более интересной для слушателя. Стоит почитать Куперена, и окажется, что во время игры принято было смотреть в зал, на публику, и держать правую ножку в третьей позиции.

Клавесин — нежный, трансцедентальный инструмент, золотая пыль. С ним чувствую себя собой, мне не нужно надевать маску. Когда исполняю Рахманинова, то представляю себя высоченным мужчиной с гигантскими лапами. Это спасает от суеты за инструментом. А за клавесином не нужно делать усилий для того, чтобы войти в образ. Это моё, и всё.