А ПОГОВОРИТЬ
НЕВЫНОСИМАЯ ЛЁГКОСТЬ ПИТИЯ
Бармен-социопат, богемный жизнелюб со стажем, талисман наливайки и джентльмен из сигарного клуба рассказали Фокусу, зачем пить, если ты счастлив, чем пластиковые стаканы лучше стеклянных, почему женщины мешают выпивать, а настоящие бармены не любят фильмы про себя
А ПОГОВОРИТЬ
НЕВЫНОСИМАЯ ЛЁГКОСТЬ ПИТИЯ
Бармен-социопат, богемный жизнелюб со стажем, талисман наливайки и джентльмен из сигарного клуба рассказали Фокусу, зачем пить, если ты счастлив, чем пластиковые стаканы лучше стеклянных, почему женщины мешают выпивать, а настоящие бармены не любят фильмы про барменов
Тамара Балаева
Журналист
За большими деревянными дверями бара всегда полумрак. Даже если ты зашёл сюда средь бела дня, после того как тебя не взяли ни на одну работу в этом городе. За стойкой мужчина в рубашке, надетой на футболку. Он смотрит на тебя исподлобья, протирает бокалы и лениво подбрасывает их, играя на публику. Ты сразу чувствуешь, кто здесь хозяин, а кто случайный гость. Ты говоришь, что хочешь работать в баре, потому что это интересно. Он произносит что-то глубокомысленное вроде: «Интереснее всегда там, где тебя нет». Ты пожимаешь плечами, он спрашивает: «Умеешь делать "Красный глаз"?»
Он оставляет перевёрнутую бутылку пива в большом бокале и тянется за томатным соком. Ты не знаешь, что коктейль, который он готовит, и есть «Красный глаз». Он задаёт новые вопросы: «Как тебя зовут? Водку с мартини и ликёром Pernod смешивал?» Ты оправдываешься: «Я схватываю налету». Он продолжает:
— Борова в полтора центнера сможешь выставить из бара?
— Запросто.
— А с танцовщицей, накачанной наркотиками, как управишься? — он вбивает в коктейль яйцо.
— За дверь провожу. Пусть на улице людей веселит.
Он поднимает на тебя глаза и говорит:
— Это лишь часть того, что тебе придётся делать.
Его зовут Дуглас Куглин, тебя — Брайан Фланаган. Идёт десятая минута фильма «Коктейль», а ты уже стал барменом.
Он оставляет перевёрнутую бутылку пива в большом бокале и тянется за томатным соком. Ты не знаешь, что коктейль, который он готовит, и есть «Красный глаз». Он задаёт новые вопросы: «Как тебя зовут? Водку с мартини и ликёром Pernod смешивал?» Ты оправдываешься: «Я схватываю налету». Он продолжает:
— Борова в полтора центнера сможешь выставить из бара?
— Запросто.
— А с танцовщицей, накачанной наркотиками, как управишься? — он вбивает в коктейль яйцо.
— За дверь провожу. Пусть на улице людей веселит.
Он поднимает на тебя глаза и говорит:
— Это лишь часть того, что тебе придётся делать.
Его зовут Дуглас Куглин, тебя — Брайан Фланаган. Идёт десятая минута фильма «Коктейль», а ты уже стал барменом.
Формула кондиции
Вечно молодой,
вечно бармен
вечно бармен
В жизни киевского бармена Саши Скубача не было своего Дугласа Куглина, а на Брайана Фланагана он похож только одним. Шесть лет назад, ещё студентом, понял, что найти работу маркетолога будет непросто. Саша подрабатывал системным администратором в кафе на вокзале, потом друг позвал его пойти учиться на бармена. Он пошёл
Чтобы попасть в бар, где работает Саша, нужно зайти в другое заведение, спуститься по узкой лестнице в подвал, позвонить в звонок в виде птички и шагнуть почти в полную темноту. Там, за массивной деревянной стойкой, в клетчатой рубашке и надетом поверх неё фартуке будет стоять и профессионально улыбаться сквозь бороду Саша. Фартук делает его похожим на мясника, но по улыбке сразу понятно: рубить Саша может только лёд.
— Не нужно думать, что бармен — психолог, — Саша сходу начинает ломать любовно взращённые годами стереотипы. — Бармен не лечит ничьи души, не выводит человека на откровенный разговор. Единственная психологическая фишка — увидеть, что гостю нужно в эту минуту.
— Как это увидеть?
— Легко. Ты спрашиваешь человека, как дела, и если он хочет продолжать разговор, это сразу будет понятно. Если ответит односложно, значит, хочет побыть один.
Бармены, как и таксисты, и сыщики, в жизни оказываются непохожими на представителей своей профессии в фильмах. Куглин учил Фланагана встречать людей по одёжке и ловить взгляды девушек, у которых явно есть деньги. «Женщины — наш главный козырь. Очаруешь их — и деньги твои», — говорил он. За время работы в барах Саша понял, что крутость часов и обуви гостя не гарантирует не то что большие чаевые, а даже их наличие.
Саша легко соглашается поговорить о своей работе, но разговор не клеится. Он рассказывает, что за шесть лет в барах стал социопатом — вне работы может быть общительным только с самыми близкими.
— Люди часто изливают душу?
— Гораздо реже, чем вы думаете. Чаще хотят поговорить о напитках или просто поболтать ни о чём. Чтобы кто-то излил тебе душу, нужно как минимум остаться с ним вдвоём. А в баре всегда много людей.
Пьяные откровения — не самая любимая часть Сашиной работы. Это становится понятно, когда он вздыхает и произносит:
— Люди рассказывают бармену то, о чём не хотят слушать другие. И потрясающих историй в этих рассказах, как правило, нет. Кто-то поссорился с девушкой, у кого-то проблемы на работе. Я стараюсь не запоминать и никому их не рассказываю. Человек за баром доверяется мне дважды за вечер: когда просит приготовить для него напиток и когда рассказывает о себе.
Саша считает, что каждый человек должен вывести для себя формулу идеального соотношения выпивки и кондиции. Для него — это три «Манхэттена» за вечер.
— Этого достаточно, чтобы чувствовать себя расслабленным вечером и бодрым днём. И нет всех этих вещей: «Ты меня не уважаешь?» Чувак, это ты меня не уважаешь, если заставляешь пить, когда я не хочу.
Мы с Сашей разговариваем о девушках, которые пристают к нему на работе, об усталости от людей и ночной жизни. Я чувствую себя тем самым барменом из фильмов, бар которого закрывается в четыре утра, а на часах уже три, и от нечего делать хочется поговорить с клиентом о чём-то главном. Саша долго не ведётся на провокации, а потом опирается обеими руками о стойку, задумывается и говорит:
— Знаете, чем, кроме новых знакомств и постоянного движения, мне нравится моя работа? Я знаю барменов, которые в профессии десятилетия, и они стареют незаметно.
— Работа в баре как спасение от старости?
— В каком-то смысле. Ты общаешься с людьми, вокруг тебя веселье. Ты не можешь стать стариком в такой обстановке.
Чтобы попасть в бар, где работает Саша, нужно зайти в другое заведение, спуститься по узкой лестнице в подвал, позвонить в звонок в виде птички и шагнуть почти в полную темноту. Там, за массивной деревянной стойкой, в клетчатой рубашке и надетом поверх неё фартуке будет стоять и профессионально улыбаться сквозь бороду Саша. Фартук делает его похожим на мясника, но по улыбке сразу понятно: рубить Саша может только лёд.
— Не нужно думать, что бармен — психолог, — Саша сходу начинает ломать любовно взращённые годами стереотипы. — Бармен не лечит ничьи души, не выводит человека на откровенный разговор. Единственная психологическая фишка — увидеть, что гостю нужно в эту минуту.
— Как это увидеть?
— Легко. Ты спрашиваешь человека, как дела, и если он хочет продолжать разговор, это сразу будет понятно. Если ответит односложно, значит, хочет побыть один.
Бармены, как и таксисты, и сыщики, в жизни оказываются непохожими на представителей своей профессии в фильмах. Куглин учил Фланагана встречать людей по одёжке и ловить взгляды девушек, у которых явно есть деньги. «Женщины — наш главный козырь. Очаруешь их — и деньги твои», — говорил он. За время работы в барах Саша понял, что крутость часов и обуви гостя не гарантирует не то что большие чаевые, а даже их наличие.
Саша легко соглашается поговорить о своей работе, но разговор не клеится. Он рассказывает, что за шесть лет в барах стал социопатом — вне работы может быть общительным только с самыми близкими.
— Люди часто изливают душу?
— Гораздо реже, чем вы думаете. Чаще хотят поговорить о напитках или просто поболтать ни о чём. Чтобы кто-то излил тебе душу, нужно как минимум остаться с ним вдвоём. А в баре всегда много людей.
Пьяные откровения — не самая любимая часть Сашиной работы. Это становится понятно, когда он вздыхает и произносит:
— Люди рассказывают бармену то, о чём не хотят слушать другие. И потрясающих историй в этих рассказах, как правило, нет. Кто-то поссорился с девушкой, у кого-то проблемы на работе. Я стараюсь не запоминать и никому их не рассказываю. Человек за баром доверяется мне дважды за вечер: когда просит приготовить для него напиток и когда рассказывает о себе.
Саша считает, что каждый человек должен вывести для себя формулу идеального соотношения выпивки и кондиции. Для него — это три «Манхэттена» за вечер.
— Этого достаточно, чтобы чувствовать себя расслабленным вечером и бодрым днём. И нет всех этих вещей: «Ты меня не уважаешь?» Чувак, это ты меня не уважаешь, если заставляешь пить, когда я не хочу.
Мы с Сашей разговариваем о девушках, которые пристают к нему на работе, об усталости от людей и ночной жизни. Я чувствую себя тем самым барменом из фильмов, бар которого закрывается в четыре утра, а на часах уже три, и от нечего делать хочется поговорить с клиентом о чём-то главном. Саша долго не ведётся на провокации, а потом опирается обеими руками о стойку, задумывается и говорит:
— Знаете, чем, кроме новых знакомств и постоянного движения, мне нравится моя работа? Я знаю барменов, которые в профессии десятилетия, и они стареют незаметно.
— Работа в баре как спасение от старости?
— В каком-то смысле. Ты общаешься с людьми, вокруг тебя веселье. Ты не можешь стать стариком в такой обстановке.
Пристань загулявшего поэта
Полжизни за рюмкой
Режиссёр Давид Черкасский ходит выпить в буфет Дома кино столько же лет, сколько Дом кино находится на улице Саксаганского, 6. То есть 42 года из своих 84. Ровно полжизни, хотя он этого и не помнит
Сегодня в Доме кино — показ фильма, поэтому в буфете аншлаг. Почти за всеми столиками плотно едят и пьют водку, закусывают квашеной капустой и солёными помидорами. Здесь не играет музыка, но если бы на песню «В шумном зале ресторана средь веселья и обмана» решили снимать клип, лучшего места не найти.
Черкасский идёт к буфетчицам — заказывать свои неизменные 350 граммов водки и пюре с котлетой.
— Как вы думаете, 350 граммов — это достойно для пожилого человека? — с гордостью спрашивает он, показывая глазами на графин с тёплой водкой.
Черкасский выпивает здесь три-четыре раза в неделю.
— Я не могу сказать, что это место — моё любимое. Просто оно родное. Я каждую тарелку, каждую рюмку тут знаю, — говорит Черкасский и опрокидывает первую стопку водки. Из-за его плеча я вижу, как на нас пытается сфокусировать взгляд и одновременно не упасть мужчина лет 60 в серой куртке. Рядом с ним на полу валяется шарф, дальше по проходу — перчатка, ещё чуть дальше — вторая. Он точно не заблудится, когда будет искать выход, но идёт не к выходу, а к нам.
— Янович, привет! Ты тут какими судьбами? Сто лет тебя не видел, — мужчина говорит голосом, которым обычно рассказывают анекдоты про пьяных. Черкасский отмахивается от него, говорит, что нет времени, но мужчина не унимается.
— Я от тебя просто так не отстану! Барышня, вы знаете, сколько лет мы знакомы с Яновичем? Вот и я не знаю. Ох, как мы гуляли с ним в «стекляшке» на Шулявке! Янович, ты не знаешь, Богданов ещё жив?
— Жив-жив, наверное. Иди уже, я занят. Потом поговорим, — Черкасский раздражённо отмахивается.
Мужчина, пошатываясь и роняя по пути шапку, уходит, а я спрашиваю:
— Кто это?
— Да откуда я знаю, кто это? Я его впервые вижу. Раньше в Дом кино не пускали всякую шелупень. А теперь видите? — Черкасский опрокидывает вторую стопку.
— Как менялся буфет Дома кино за годы, пока вы сюда ходите?
— При советской власти актёры и режиссёры были богатыми. Занимали весь ресторан. Были шумные застолья, водка лилась рекой. На Новый год в холле были танцы. Я танцевал, не останавливаясь, с 12 ночи до 8 утра. Дамы надевали красивые платья. Если у кого-то не было денег, буфетчицы записывали его счёт в тетрадку, и он мог расплатиться потом. Теперь актёры бедные, тетрадки нет, Новый год здесь не отмечают.
Черкасский из людей, живущих настоящим, и воспоминание о былом лоске Дома кино — почти единственное, которое его расстраивает.
— Здесь я знакомился с женщинами. Столько раз обманывал сам и был обманут, что тоже приятно. Когда соблазняешь женщину, всегда её обманываешь. Степень обмана зависит от вдохновения, а вдохновение — от того, как выглядит женщина. Если у неё большая попа, то и вдохновение большое.
— Вам здесь разбивали сердце?
— Я старый человек, какое на хрен сердце? Хотя когда-то, наверное, разбивали. Я всегда был влюблён безответно и за водкой рассказывал друзьям о своей любви. Любя богиню, я уходил с головой в работу и в друзей. Богини у меня, кстати, всегда были некрасивые. Что уж тут врать? Я-то, конечно, считал их красивыми, но объективно...
Черкасский с удовольствием оглядывается по сторонам. Ему нравится здешняя атмосфера шума и веселья. Нравится смотреть, как за соседним столиком женщина в длинной юбке флиртует с мужчиной лет на 20 его моложе. Черкасский говорит, что когда вокруг тихо и мало людей, не любит ни пить, ни работать.
— О чём вы разговариваете с друзьями здесь?
— Вы читали О'Генри «Короли и капуста»? О чём они говорили? Обо всём. Вот и у нас так. Чуть меньше об искусстве, чуть больше — обо всём остальном. О своих проблемах, о фильмах, о книгах, о женщинах. О работе редко. Уже давно нет такого, чтобы кто-то подходил к кому-то и говорил: «Друг, твоя последняя картина — это шедевр». Может, и говорили бы, но никто ничего уже давно не снимает.
Черкасский не считает себя профессионалом в выпивании. В отличие от своего друга.
— Я никогда не уходил в запой, а он мог месяц пить с утра до ночи. Для меня важна атмосфера застолья, для него — сама выпивка. Правда, он не пьёт уже лет 15, но до сих пор помнит все пьянки. Может в лицах рассказывать, кто что говорил. Он гений. Как-то он рассказывал мне историю. Говорит: «Пришёл я после пьянки домой. Жена, естественно, положила спать на полу. Я в три часа ночи проснулся с одной мыслью: в шкафчике под простынёй лежат три рубля». И представьте, с трёх ночи до шести утра он тихонько открывал этот ящичек, чтобы жена не услышала скрип. Он исходил желанием. И когда таки нашёл эти три рубля, его снова месяц никто не видел. Это трагичная история, но хорошая.
В графине остаётся водки на донышке, Давид Янович становится разговорчивее с каждой рюмкой, которую опрокидывает, не морщась.
— Водка — ваш любимый напиток?
— Раньше я пил коньяк. Но водку пить интереснее. Она требует хорошей закуски — селёдочка, картошечка, лучок, хлеб с маслом, икорочка, — Черкасский мечтательно улыбается. — А коньяк и лимончик — ну что это такое? Это для изысканных людей. Вино я тоже не пью. Его надо понимать. Вот водку я понимаю.
Черкасский торопится вниз, в кинозал. Он уже и так пропустил полфильма, и мы идём к выходу, когда он останавливается, оглядывается по сторонам, как будто не хочет обидеть посетителей буфета Дома кино, и произносит:
— Выпивка хороша не только в Доме кино. Она хороша и в «генделыке». Идёшь ты летним утром с любимой дамой, заходишь в «генделык», а там почти пусто. Один человек лежит лицом в тарелке, второй у бара стоит. Большая роскошь — познакомиться утром в таком месте с записным пьяницей, дать ему денег на водку или пиво. Заказать стопочку, выпить, и чтобы всё вокруг зазвенело от радости. Киев в окне отражается такой красивый, и люди не касаются земли. Только ради этого стоит пить.
Сегодня в Доме кино — показ фильма, поэтому в буфете аншлаг. Почти за всеми столиками плотно едят и пьют водку, закусывают квашеной капустой и солёными помидорами. Здесь не играет музыка, но если бы на песню «В шумном зале ресторана средь веселья и обмана» решили снимать клип, лучшего места не найти.
Черкасский идёт к буфетчицам — заказывать свои неизменные 350 граммов водки и пюре с котлетой.
— Как вы думаете, 350 граммов — это достойно для пожилого человека? — с гордостью спрашивает он, показывая глазами на графин с тёплой водкой.
Черкасский выпивает здесь три-четыре раза в неделю.
— Я не могу сказать, что это место — моё любимое. Просто оно родное. Я каждую тарелку, каждую рюмку тут знаю, — говорит Черкасский и опрокидывает первую стопку водки. Из-за его плеча я вижу, как на нас пытается сфокусировать взгляд и одновременно не упасть мужчина лет 60 в серой куртке. Рядом с ним на полу валяется шарф, дальше по проходу — перчатка, ещё чуть дальше — вторая. Он точно не заблудится, когда будет искать выход, но идёт не к выходу, а к нам.
— Янович, привет! Ты тут какими судьбами? Сто лет тебя не видел, — мужчина говорит голосом, которым обычно рассказывают анекдоты про пьяных. Черкасский отмахивается от него, говорит, что нет времени, но мужчина не унимается.
— Я от тебя просто так не отстану! Барышня, вы знаете, сколько лет мы знакомы с Яновичем? Вот и я не знаю. Ох, как мы гуляли с ним в «стекляшке» на Шулявке! Янович, ты не знаешь, Богданов ещё жив?
— Жив-жив, наверное. Иди уже, я занят. Потом поговорим, — Черкасский раздражённо отмахивается.
Мужчина, пошатываясь и роняя по пути шапку, уходит, а я спрашиваю:
— Кто это?
— Да откуда я знаю, кто это? Я его впервые вижу. Раньше в Дом кино не пускали всякую шелупень. А теперь видите? — Черкасский опрокидывает вторую стопку.
— Как менялся буфет Дома кино за годы, пока вы сюда ходите?
— При советской власти актёры и режиссёры были богатыми. Занимали весь ресторан. Были шумные застолья, водка лилась рекой. На Новый год в холле были танцы. Я танцевал, не останавливаясь, с 12 ночи до 8 утра. Дамы надевали красивые платья. Если у кого-то не было денег, буфетчицы записывали его счёт в тетрадку, и он мог расплатиться потом. Теперь актёры бедные, тетрадки нет, Новый год здесь не отмечают.
Черкасский из людей, живущих настоящим, и воспоминание о былом лоске Дома кино — почти единственное, которое его расстраивает.
— Здесь я знакомился с женщинами. Столько раз обманывал сам и был обманут, что тоже приятно. Когда соблазняешь женщину, всегда её обманываешь. Степень обмана зависит от вдохновения, а вдохновение — от того, как выглядит женщина. Если у неё большая попа, то и вдохновение большое.
— Вам здесь разбивали сердце?
— Я старый человек, какое на хрен сердце? Хотя когда-то, наверное, разбивали. Я всегда был влюблён безответно и за водкой рассказывал друзьям о своей любви. Любя богиню, я уходил с головой в работу и в друзей. Богини у меня, кстати, всегда были некрасивые. Что уж тут врать? Я-то, конечно, считал их красивыми, но объективно...
Черкасский с удовольствием оглядывается по сторонам. Ему нравится здешняя атмосфера шума и веселья. Нравится смотреть, как за соседним столиком женщина в длинной юбке флиртует с мужчиной лет на 20 его моложе. Черкасский говорит, что когда вокруг тихо и мало людей, не любит ни пить, ни работать.
— О чём вы разговариваете с друзьями здесь?
— Вы читали О'Генри «Короли и капуста»? О чём они говорили? Обо всём. Вот и у нас так. Чуть меньше об искусстве, чуть больше — обо всём остальном. О своих проблемах, о фильмах, о книгах, о женщинах. О работе редко. Уже давно нет такого, чтобы кто-то подходил к кому-то и говорил: «Друг, твоя последняя картина — это шедевр». Может, и говорили бы, но никто ничего уже давно не снимает.
Черкасский не считает себя профессионалом в выпивании. В отличие от своего друга.
— Я никогда не уходил в запой, а он мог месяц пить с утра до ночи. Для меня важна атмосфера застолья, для него — сама выпивка. Правда, он не пьёт уже лет 15, но до сих пор помнит все пьянки. Может в лицах рассказывать, кто что говорил. Он гений. Как-то он рассказывал мне историю. Говорит: «Пришёл я после пьянки домой. Жена, естественно, положила спать на полу. Я в три часа ночи проснулся с одной мыслью: в шкафчике под простынёй лежат три рубля». И представьте, с трёх ночи до шести утра он тихонько открывал этот ящичек, чтобы жена не услышала скрип. Он исходил желанием. И когда таки нашёл эти три рубля, его снова месяц никто не видел. Это трагичная история, но хорошая.
В графине остаётся водки на донышке, Давид Янович становится разговорчивее с каждой рюмкой, которую опрокидывает, не морщась.
— Водка — ваш любимый напиток?
— Раньше я пил коньяк. Но водку пить интереснее. Она требует хорошей закуски — селёдочка, картошечка, лучок, хлеб с маслом, икорочка, — Черкасский мечтательно улыбается. — А коньяк и лимончик — ну что это такое? Это для изысканных людей. Вино я тоже не пью. Его надо понимать. Вот водку я понимаю.
Черкасский торопится вниз, в кинозал. Он уже и так пропустил полфильма, и мы идём к выходу, когда он останавливается, оглядывается по сторонам, как будто не хочет обидеть посетителей буфета Дома кино, и произносит:
— Выпивка хороша не только в Доме кино. Она хороша и в «генделыке». Идёшь ты летним утром с любимой дамой, заходишь в «генделык», а там почти пусто. Один человек лежит лицом в тарелке, второй у бара стоит. Большая роскошь — познакомиться утром в таком месте с записным пьяницей, дать ему денег на водку или пиво. Заказать стопочку, выпить, и чтобы всё вокруг зазвенело от радости. Киев в окне отражается такой красивый, и люди не касаются земли. Только ради этого стоит пить.
Меньше пены
Старый «Подол»
Три года назад я была в таком «генделыке». С пивом в больших пластиковых стаканах, пластмассовой мебелью и музыкальным автоматом. Эта наливайка находится на Подоле, и у неё нет официального названия. Кто-то называл её «Подол» — по местоположению и названию пивзавода, кто-то — «Киевский нефильтрат». Мы называли её «Анжела» — потому что хозяйку заведения звали Инессой, но её имени никто не помнил. Здесь заворачивали рыбу в газетку и били ею по столу. Здесь кто угодно мог подсесть за твой столик, потому что столов было гораздо меньше, чем желающих выпить. Кем угодно могли быть бородатые художники с Андреевского спуска, люди, считающие себя поэтами, или те, кто летом каждый день заходит сюда выпить пива после работы
Сейчас эта же наливайка находится в двух шагах от старого места. Её демонтировали киевские власти, но она открылась снова. Внутри пахнет помещением, в котором годами курят и не проветривают, хотя прямо на входе висит табличка: «Курить нельзя» Теперь в «Анжеле» больше места и меньше колорита. Столы стали деревянными, пивные бокалы стеклянными, над барной стойкой висит элемент декора — скелет огромной рыбы. О прошлом напоминает музыкальный автомат и газетка, в которую по-прежнему заворачивают рыбу.
— Меня зовут Толик, — говорит здешний бармен и садится со мной за свободный стол.
Толик — непрофессиональный бармен. До «Анжелы» работал слесарем, сварщиком, инженером, заместителем начальника отдела на каком-то предприятии — уже и сам не помнит. Семь лет назад, во время очередного перерыва между работами, знакомый подсказал ему, что в кафе на Подоле нужен бармен.
— Я пришёл сюда с мыслью, что перекантуюсь максимум полгода, пока не найду другую работу. Но мне понравилось общаться с людьми, узнавать в лицо посетителей, запоминать, кто что пьёт, и я остался надолго.
Толик переезжал на новое вместе с наливайкой, и я призываю его к ответу, куда делась пластиковая мебель и почему появился Wi-Fi.
— Даже наш микромир должен успевать за временем. Но рыба в газетке осталась, как и наш главный принцип, — Толик показывает рукой на висящую над барной стойкой табличку «Водки нет и не будет».
— К вам сюда ходят те же люди?
— «Постоянники», которые ходили туда, появляются и здесь. В целом публика улучшилась, интеллигенции стало больше, хипстеров. В начале моей карьеры, особенно по ночам, часто заходили люди, как бы вам мягче сказать, криминальной внешности. Сейчас таких нет. К нам ходят работники офисов, бизнесмены и почему-то представители силовых структур.
— Когда люди «снимают пиджаки», часто напиваются?
— Нет, — в голосе Толика слышится гордость. — Наш клиент может выпить и 10, и 12 бокалов пива, но не напьётся.
— Как это?
— Закалённый организм. К нам приходят не для того, чтобы «догнаться». Если человек ходит в одно и то же место, он не будет там напиваться до состояния свиньи — потом показаться на пороге будет стыдно.
— Вам больше нравилось работать в том маленьком помещении или здесь?
— Там люди были ближе друг к другу. Сближало даже отсутствие воздуха. А какие были истории! Часто заходил один паренёк. Сидел у барной стойки, пил пиво, разговаривал со мной. А как-то раз увидел здесь девушку — она приехала из Беларуси к подруге на неделю. Он подсел за их столик, и в итоге она осталась жить в Киеве. Они поженились.
За полтора часа, которые мы разговариваем с Толиком, помещение бара заполняется людьми. Компания студенток заказывает сидр и чипсы, две пары за столом в углу чистят рыбу и обсуждают качество печати газет, в которые её заворачивают. «У «Укропа», — говорят они, — плохая печать. Все буквы на рыбе остаются».
Я всё жду, когда кто-то из них достанет 3 грн и подойдёт к музыкальному автомату, но никто не идёт.
— Часто заказывают музыку?
— Постоянно. Причём не когда вечер уже удался. Просто люди хотят послушать что-то своё. Сегодня днём парень сидел, читал книжку, а потом заказал Моцарта. Вчера он «Даху Браху» заказывал. По выбору музыки можно наблюдать, как меняется настроение у клиентов. Часто заказывают джаз и блюз. Я тоже иногда ставлю музыку — Никольского, «Воскресение».
Сейчас эта же наливайка находится в двух шагах от старого места. Её демонтировали киевские власти, но она открылась снова. Внутри пахнет помещением, в котором годами курят и не проветривают, хотя прямо на входе висит табличка: «Курить нельзя» Теперь в «Анжеле» больше места и меньше колорита. Столы стали деревянными, пивные бокалы стеклянными, над барной стойкой висит элемент декора — скелет огромной рыбы. О прошлом напоминает музыкальный автомат и газетка, в которую по-прежнему заворачивают рыбу.
— Меня зовут Толик, — говорит здешний бармен и садится со мной за свободный стол.
Толик — непрофессиональный бармен. До «Анжелы» работал слесарем, сварщиком, инженером, заместителем начальника отдела на каком-то предприятии — уже и сам не помнит. Семь лет назад, во время очередного перерыва между работами, знакомый подсказал ему, что в кафе на Подоле нужен бармен.
— Я пришёл сюда с мыслью, что перекантуюсь максимум полгода, пока не найду другую работу. Но мне понравилось общаться с людьми, узнавать в лицо посетителей, запоминать, кто что пьёт, и я остался надолго.
Толик переезжал на новое вместе с наливайкой, и я призываю его к ответу, куда делась пластиковая мебель и почему появился Wi-Fi.
— Даже наш микромир должен успевать за временем. Но рыба в газетке осталась, как и наш главный принцип, — Толик показывает рукой на висящую над барной стойкой табличку «Водки нет и не будет».
— К вам сюда ходят те же люди?
— «Постоянники», которые ходили туда, появляются и здесь. В целом публика улучшилась, интеллигенции стало больше, хипстеров. В начале моей карьеры, особенно по ночам, часто заходили люди, как бы вам мягче сказать, криминальной внешности. Сейчас таких нет. К нам ходят работники офисов, бизнесмены и почему-то представители силовых структур.
— Когда люди «снимают пиджаки», часто напиваются?
— Нет, — в голосе Толика слышится гордость. — Наш клиент может выпить и 10, и 12 бокалов пива, но не напьётся.
— Как это?
— Закалённый организм. К нам приходят не для того, чтобы «догнаться». Если человек ходит в одно и то же место, он не будет там напиваться до состояния свиньи — потом показаться на пороге будет стыдно.
— Вам больше нравилось работать в том маленьком помещении или здесь?
— Там люди были ближе друг к другу. Сближало даже отсутствие воздуха. А какие были истории! Часто заходил один паренёк. Сидел у барной стойки, пил пиво, разговаривал со мной. А как-то раз увидел здесь девушку — она приехала из Беларуси к подруге на неделю. Он подсел за их столик, и в итоге она осталась жить в Киеве. Они поженились.
За полтора часа, которые мы разговариваем с Толиком, помещение бара заполняется людьми. Компания студенток заказывает сидр и чипсы, две пары за столом в углу чистят рыбу и обсуждают качество печати газет, в которые её заворачивают. «У «Укропа», — говорят они, — плохая печать. Все буквы на рыбе остаются».
Я всё жду, когда кто-то из них достанет 3 грн и подойдёт к музыкальному автомату, но никто не идёт.
— Часто заказывают музыку?
— Постоянно. Причём не когда вечер уже удался. Просто люди хотят послушать что-то своё. Сегодня днём парень сидел, читал книжку, а потом заказал Моцарта. Вчера он «Даху Браху» заказывал. По выбору музыки можно наблюдать, как меняется настроение у клиентов. Часто заказывают джаз и блюз. Я тоже иногда ставлю музыку — Никольского, «Воскресение».
Пепел и алмазы
Только для джентльменов
Киевский сигарный клуб удивляет с порога. С Сергеем Роголем, членом совета клуба, мы договариваемся встретиться внутри, но меня не пропускают
— Вы точно договаривались о встрече? Сергея Лейзеровича здесь нет, и он не предупреждал нас о вашем визите. А девушек мы не пропускаем, — говорит лысый швейцар в чёрном костюме и захлопывает дверь перед моим носом. Через полминуты он открывает её снова: «На улице холодно, поэтому мы сделаем исключение. Подождите Сергея Лейзеровича внутри». Я впервые понимаю феминисток и захожу.
Внутри сигарного клуба всё выглядит именно так, как должно выглядеть в клубе для джентльменов. Огромный зал с красным ковровым покрытием, кожаные диваны и кресла, на которых, кажется, ещё никто не сидел, низкие деревянные столики, маленькая сцена с музыкальными инструментами, сбоку — бильярдный стол, за которым играет единственный посетитель клуба — седой мужчина в костюме.
Если бы до этого дня меня спросили, что делают мужчины в сигарных клубах, я описала бы всё то, что делает он, — курит сигару, пьёт коньяк и задумчиво прохаживается между столами. Он изредка и очень недовольно поглядывает на меня, но всё время просит некоего Антона: «Антон, забери у барышни верхнюю одежду!», «Антон, приготовь барышне кофе!», «Антон, включи, что ли, какой-нибудь Beatles, а то как в гробу сидим!» Когда я достаю телефон, он строго говорит: «Снимать здесь нельзя. Даже не думайте, а то будете ждать Сергея за дверью».
Сергей появляется одновременно с музыкой в колонках. Он быстро снимает пальто, садится напротив, заказывает две сигары и извиняется за дискриминацию женщин в клубе.
— Это давняя история. Когда решали, кого можно пускать на заседания клуба, я был чуть ли не единственным, кто голосовал за то, чтобы двери для женщин оставались открытыми. Но перевесили два аргумента, и я с ними согласился. Во-первых, в женской компании мужское поведение становится не таким искренним и более конкурентным. А во-вторых, должно быть хотя бы одно место, куда жёны могут отпускать мужей без опасений, что они встретят других женщин.
Сергей улыбается и говорит, что второй аргумент скорее шуточный.
Нам приносят сигары. Сергею большую, мне — маленькую. Он показывает, как нужно держать сигару и курить, не затягиваясь.
— Нужно набирать дым и выпускать, ощущая его горечь на языке, воспитывая свои вкусовые рецепторы. Не надо торопиться. Моя сигара может занять чуть больше часа времени. Ваша — минут 40. Кстати, существуют мировые чемпионаты по курению сигары. Их два вида — на самый длинный пепел и самое медленное курение. Я когда-то участвовал в локальном чемпионате по курению сигары на самый длинный пепел. И даже выиграл его с результатом около 12 см.
— Что нужно делать, чтобы получился такой длинный пепел?
— Нужно не делать резких движений. Зафиксировать руку в одном положении и только подносить своё лицо к сигаре. Это непросто.
Сергея, несмотря на всю его серьёзность, нетрудно представить участником такого чемпионата. Он производит впечатление человека, который всегда в поиске, чем бы загореться.
Моя сигара гаснет. Сергей зажигает её снова и объясняет, что поддерживать в сигаре огонь — это искусство. Он говорит, что сигару можно зажигать много раз, но желательно не оставлять её больше, чем на час. Иначе вкус испортится.
— Какие критерии отбора людей в клуб?
— Во-первых, нужно быть собственником компании или недвижимости, платить членский взнос, и он достаточно большой. Но главное — рекомендации. Человек должен быть известен в клубе, и если хотя бы один из членов клуба не одобряет вступление этого человека, его не примут.
— Что даёт вам членство в клубе?
— Я знаю, что в определённый день месяца встречу здесь своих друзей. Знаю, что здесь будет приятная мне обстановка и не будет неприятных людей. Это просто один из способов приобрести настоящих друзей в зрелые годы, а для многих — ещё и способ подтвердить свой статус. Больше никаких привилегий нет.
Сергей сидит в кресле расслабленно, и кажется, что здесь он действительно чувствует себя как дома, хотя сложно представить, как можно чувствовать себя дома в этом большом и пафосном помещении.
— Здесь вы можете поговорить с кем-то так же доверительно, как когда-то наверняка разговаривали с другом на кухне?
— Могу. Но тогда на кухне был один друг, и я мог услышать только его точку зрения, а теперь могу услышать много мнений. Конечно, здесь нельзя сидеть в майке, нельзя напиться, потому что мне будет стыдно. Но я и не хочу напиваться. Алкоголь важен для меня, как вкусовая добавка — вино к обеду, коньяк или виски к сигаре и не более того.
— Если клуб исчезнет из вашей жизни, у вас появится ощущение пустоты?
— Да. Но в моей жизни уже столько всего было и исчезло, что я не делаю из этого трагедии.
— Вы точно договаривались о встрече? Сергея Лейзеровича здесь нет, и он не предупреждал нас о вашем визите. А девушек мы не пропускаем, — говорит лысый швейцар в чёрном костюме и захлопывает дверь перед моим носом. Через полминуты он открывает её снова: «На улице холодно, поэтому мы сделаем исключение. Подождите Сергея Лейзеровича внутри». Я впервые понимаю феминисток и захожу.
Внутри сигарного клуба всё выглядит именно так, как должно выглядеть в клубе для джентльменов. Огромный зал с красным ковровым покрытием, кожаные диваны и кресла, на которых, кажется, ещё никто не сидел, низкие деревянные столики, маленькая сцена с музыкальными инструментами, сбоку — бильярдный стол, за которым играет единственный посетитель клуба — седой мужчина в костюме.
Если бы до этого дня меня спросили, что делают мужчины в сигарных клубах, я описала бы всё то, что делает он, — курит сигару, пьёт коньяк и задумчиво прохаживается между столами. Он изредка и очень недовольно поглядывает на меня, но всё время просит некоего Антона: «Антон, забери у барышни верхнюю одежду!», «Антон, приготовь барышне кофе!», «Антон, включи, что ли, какой-нибудь Beatles, а то как в гробу сидим!» Когда я достаю телефон, он строго говорит: «Снимать здесь нельзя. Даже не думайте, а то будете ждать Сергея за дверью».
Сергей появляется одновременно с музыкой в колонках. Он быстро снимает пальто, садится напротив, заказывает две сигары и извиняется за дискриминацию женщин в клубе.
— Это давняя история. Когда решали, кого можно пускать на заседания клуба, я был чуть ли не единственным, кто голосовал за то, чтобы двери для женщин оставались открытыми. Но перевесили два аргумента, и я с ними согласился. Во-первых, в женской компании мужское поведение становится не таким искренним и более конкурентным. А во-вторых, должно быть хотя бы одно место, куда жёны могут отпускать мужей без опасений, что они встретят других женщин.
Сергей улыбается и говорит, что второй аргумент скорее шуточный.
Нам приносят сигары. Сергею большую, мне — маленькую. Он показывает, как нужно держать сигару и курить, не затягиваясь.
— Нужно набирать дым и выпускать, ощущая его горечь на языке, воспитывая свои вкусовые рецепторы. Не надо торопиться. Моя сигара может занять чуть больше часа времени. Ваша — минут 40. Кстати, существуют мировые чемпионаты по курению сигары. Их два вида — на самый длинный пепел и самое медленное курение. Я когда-то участвовал в локальном чемпионате по курению сигары на самый длинный пепел. И даже выиграл его с результатом около 12 см.
— Что нужно делать, чтобы получился такой длинный пепел?
— Нужно не делать резких движений. Зафиксировать руку в одном положении и только подносить своё лицо к сигаре. Это непросто.
Сергея, несмотря на всю его серьёзность, нетрудно представить участником такого чемпионата. Он производит впечатление человека, который всегда в поиске, чем бы загореться.
Моя сигара гаснет. Сергей зажигает её снова и объясняет, что поддерживать в сигаре огонь — это искусство. Он говорит, что сигару можно зажигать много раз, но желательно не оставлять её больше, чем на час. Иначе вкус испортится.
— Какие критерии отбора людей в клуб?
— Во-первых, нужно быть собственником компании или недвижимости, платить членский взнос, и он достаточно большой. Но главное — рекомендации. Человек должен быть известен в клубе, и если хотя бы один из членов клуба не одобряет вступление этого человека, его не примут.
— Что даёт вам членство в клубе?
— Я знаю, что в определённый день месяца встречу здесь своих друзей. Знаю, что здесь будет приятная мне обстановка и не будет неприятных людей. Это просто один из способов приобрести настоящих друзей в зрелые годы, а для многих — ещё и способ подтвердить свой статус. Больше никаких привилегий нет.
Сергей сидит в кресле расслабленно, и кажется, что здесь он действительно чувствует себя как дома, хотя сложно представить, как можно чувствовать себя дома в этом большом и пафосном помещении.
— Здесь вы можете поговорить с кем-то так же доверительно, как когда-то наверняка разговаривали с другом на кухне?
— Могу. Но тогда на кухне был один друг, и я мог услышать только его точку зрения, а теперь могу услышать много мнений. Конечно, здесь нельзя сидеть в майке, нельзя напиться, потому что мне будет стыдно. Но я и не хочу напиваться. Алкоголь важен для меня, как вкусовая добавка — вино к обеду, коньяк или виски к сигаре и не более того.
— Если клуб исчезнет из вашей жизни, у вас появится ощущение пустоты?
— Да. Но в моей жизни уже столько всего было и исчезло, что я не делаю из этого трагедии.
За большими деревянными дверями бара всегда полумрак. За стойкой мужчина в рубашке, надетой на футболку. Ему все равно, кто ты — парень в поисках работы и рецепта от старости, пожилой гедонист, нашедший этот рецепт, статусный бизнесмен, которому не хватает друзей, или такой же бармен, как и он сам, уставший от прокуренной рюмочной. Он спросит, как дела, и предложит «Красный глаз». Ты согласишься, потому что в любом месте, где наливают и пьют, алкоголь — не просто напиток. Это уже разговор.
Фото: Getty Images, Александр Чекменёв, из личных архивов