От редактора

Два года с начала АТО. В эти дни будет много сказано об украинцах, прошедших ад войны. Вспомнят тех, кто защитил и защищает Украину. Говоря об их подвиге, невозможно избежать национально-патриотической риторики. В то же время важно помнить: на защиту Родины встали представители всех национальностей и вероисповеданий. Чтобы в очередной раз напомнить самим себе эту важную истину, мы поговорили с теми бойцами, чьё вероисповедание не всегда ассоциируется с украинским патриотизмом: православным прихожанином Московского патриархата, иудеем, кришнаитом и мусульманином.

Эффект получился неожиданным. Это не просто набор свидетельств. Здесь есть и ощущение Божьего присутствия, и сила духа, и свойственное глубоко верующим людям чувство ответственности. «Мы разные» — такую мысль мы пытались донести, приступая к подготовке материала. «Мы разные, но пока мы вместе, с нами Бог» — такой общий вывод напрашивается по прочтении всех историй. И это не корреспондент подгадал, не редакция придумала. Сама собою родилась эта истина-заповедь. Хотя для верующего человека в этой жизни ничего «само собой» не случается.

Слишком много пафоса? Ничего подобного. Ребята рассказывают о своих страхах, усилиях, горестях и бытовых проблемах. Но каждая фраза обретает особый смысл, подсветку, вплетается в контекст древних книг, экзистенциальных значений, становится гипертекстом, отсылающим нас к высшей реальности. Разные люди, читая этот материал, услышат разные мысли. Каждый — свою. И это хорошо, что мы разные, и хорошо, что в главном мы вместе.

В моей части спрашивали, не какой ты конфессии, а какого ты патриархата. Раз не Киевского — ты враг, ты сепар. Могли ударить с ноги в живот. Могли кинуть в яму на сутки, на двое, на трое. И страшно было не из-за того, что над головой свистят снаряды, а из-за того, что бежать некуда. Было больно думать, что я умру в этой дыре, а домой напишут: дезертир.

Обиды на ребят у меня нет. Мы недавно с ними виделись, обнимались как друзья, и никто не вспоминал о тех нюансах. И, честно говоря, я не знаю, как бы я себя вёл на их месте. С той стороны священники освящают автоматы, там считают, что у них священная война. Наши разведчики рассказывали, как поп в рясе положил пятерых наших из пулемёта. Его взяли в плен, обыскали, нашли документы — оказалось, он священник донских казаков. И кто-то пустил слух, что в УПЦ (МП) молятся за Кирилла и Путина. Бред! Нет такого. Но, увы, хватает горе-капелланов, которые кричат, что только их церковь хорошая, а остальные — говнюки. И как пацаны после всего этого должны были реагировать на слова «Московский патриархат»? Со мной ещё довольно гуманно обошлись.

Некоторые не признавались, что они или их родители ходят в храмы МП. Из страха. Я их не осуждаю. Надо ли напоминать, что даже апостол Пётр трижды отрёкся от Христа?

После того как все узнали, что я окончил духовную семинарию, ко мне приклеился позывной Батюшка. Я не стал священником из-за того, что моя жена старше меня, а это запрещено каноном. И я не знаю, каким бы я был сейчас в храме, со своей паствой. В людях разочаровался, но веру в Бога на войне не потерял.

Была история. В моём телефоне вместо звонка сербские православные песнопения. И как-то звонит мой мобильный, а один паренёк из нашего взвода ухмыляется: «Что за мура?» Слово за слово — выясняется, что он был на гражданке неформалом, и нос, и губы были проколоты, а слушал он «Короля и Шута» (российская хоррор-панк-группа. — Фокус). А в конце разговора он неожиданно спрашивает: «Батюшка, шо-то есть? Крестик? Иконки?» И я даю ему маленький образ. Он при мне кладёт его в военный билет, прячет в нагрудный карман. Проходит несколько дней, и я вижу этого паренька, а вокруг удивлённых бойцов. Все рассматривают его бронежилет, его военник. Оказывается, пуля прошила насквозь пластину, пробила несколько бумажных листов и остановилась. Поначалу не поверил. Я из тех, кто хочет увидеть всё своими глазами, потрогать. Я ведь помню, как мы эти броники испытывали. В них пуля 5,45 делала две красивые дырки. Как могла ламинированная иконка остановить свинец?

Как-то в разбитом санатории, в груде кирпичей я нашёл небольшую икону Илии Макеевского. Засунул её под бронежилет, под ремень. И в этот же день наша машина попала под обстрел «Градов». Помню, как водитель, дядя Саша, поворачивается ко мне и кричит: «Молись, чтобы мы выскочили!» — и я молюсь, и мы возвращаемся целыми и невредимыми. И вот первая радость стихает, и я вижу, как лица у товарищей меняются: «А ты себя вообще как чувствуешь? Всё нормально?» И показывают на дыру в моей разгрузке, на животе. Я не должен был выжить, но осколок лишь поцарапал икону, оставив лёгкую борозду на руке у святого.

Многие парни на передовой меня расспрашивали, как ходить в церковь, что даёт молитва… Очень часто приходилось говорить, что Бог не берёт в рай пьяниц и воров. А бухали у нас страшно. Могли пять литров на троих выпить. Что делать? Начал на кухне подливать в котлы святую воду, по несколько капель. И нормально. Пить стали меньше.

Был у нас парень, который с утра — харизмат, а после обеда — баптист. Напялит он рясу, поверх крест и — «приходите каяться». Ко мне часто сами приходили, просили исповедать, но я не могу. Не могу брать на себя больше, чем предписано каноном. Только двоим я отпустил грехи. Раненым парням, за несколько минут до их смерти.

А как же заповедь «не убий»? Я надел форму и взял автомат не для того, чтобы убивать. За мной моя земля. От моего небольшого города на Днепропетровщине до Донецка три часа езды. Что стоит противнику подвести тяжёлую артиллерию? Три выстрела, и от моих родных мест ничего не останется. А у меня здесь родные, здесь похоронены мои предки. Я не хочу, чтобы снарядами их кости на поверхность выворачивало.

«Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих» — так сказано в Евангелии. Эта книга — хороший путеводитель.

Иудей не должен подставлять вторую щёку. Если я знаю, что кто-то пришёл, чтобы убить, я обязан первым напасть, чтобы защититься.

Два года назад я жил в Крыму. Мог бы там остаться, а мог бы и улететь в Израиль. Но кем бы я тогда был? Чего бы стоила моя жизнь? Я не хочу быть слабым. И трусом быть не могу. Когда началась агрессия, задал себе вопрос: «Что я могу сделать для своей страны?» И записался добровольцем в батальон «Днепр-1». Это взвешенное решение, в тот момент мне было ясно, что это не игра, а вой­на со всеми возможными рисками.

Однажды граната разорвалась прямо над моей головой. Буквально на расстоянии вытянутой руки. Если бы чуть ниже, я бы интервью не давал. Осознание того, что произошло чудо, приходит не сразу. Только спустя время ты понимаешь, что лишь благодаря Всевышнему мы выстояли, атака отбита, ты остался жив. Ты понимаешь, что всё это время был не один, был под покровительством. И можно относиться к случившемуся так: «Мне повезло, буду жить дальше». Или: «Это было чудо, и оно может случиться ещё раз». Но самое главное, что утром ты открываешь глаза и ты жив. Это ощущение хорошо передаёт утренняя молитва: «Благодарю тебя, Всевышний, за то, что ты открыл мне глаза и вернул мне душу мою, чтобы я мог меняться к лучшему».

Писали, что я единственный иудей, который был на передовой. Это не так, там было много евреев, а неверующих среди нас не бывает. Хотя с такой бородой был один я.

Каким бы атеистом человек ни хотел показаться, как бы он себя ни бил в грудь, доказывая, что ни во что не верит, приходила минута, когда он падал на колени и начинал молиться. То, что в окопах все верую­щие, аксиома. Ты боишься за своё здоровье, за свою жизнь и понимаешь, что кроме Бога сейчас никто не поможет. Были бы мы бестелесными — другое дело, атеистов на передовой было бы больше.

Вера и неверие могут быть разными. Можно различать три позиции: Бога нет, есть я; Бог есть и есть я; и Бог есть, но есть ли я? Существую ли я по отношению к нему?
Вы даже не представляете, насколько человек легко сосредоточивается на молитве под обстрелом. Ты очень искренне молишься. Когда ты в окопе и к тебе что-то прилетает, быть неискренним сложно.

Есть три вещи, которые еврею нельзя нарушать. И первая из них — не позволять себе идолопоклонничество. Другие заветы могу нарушить. Например, могу пропустить молитву, воевать во время Шаббата. Я же не в силах сказать противнику: «Подождите со стрельбой с вечера пятницы и до заката солнца в субботу. Закончится Шаббат — продолжим».

На передовой я питался рыбными консервами и крупой. А ребята свинину и сало из уважения ко мне старались не есть. Это была не моя просьба, а их решение. Меня отправили в госпиталь — для них наступил праздник.

После возвращения домой я стал волонтёром. Мы вывозим из зоны АТО тела погибших. Перевезли уже больше 300 человек. И вы не представляете, насколько это тяжело, насколько невыносимо. Ведь ты сам там побывал, там погибли твои товарищи. И снова видеть это... Но говорят, что человеку достаётся столько, сколько он может вынести. И, скажите, как я могу смотреть в глаза своим детям, понимая, что я мог делать эту работу, но не делал её? Как смотреть в глаза самому себе?

Всё, что с нами происходит по воле Всевышнего, идёт нам на пользу. Как бы больно ни было, это — на пользу.

Можно фамилию не называть? Побуду чуть-чуть в расфокусе. Я на передовой в Луганской области, а в Донецке у меня родные остались, не хочу, чтобы у них из-за меня проблемы были.

Прошлым летом моя жизнь трещала по швам. Я несколько лет прожил в Азии и вернулся в Киев, чтобы найти новую работу, заработать денег. Но все мои проекты повисли в воздухе. Я в полуневменозе был. И тут приходит повестка, и все эти вопросы о том, где жить и как работать, отпадают сами. Мне показалось, что ко мне явился Кришна в образе военкома. И откосить даже мысли не возникло. Противоречить главнокомандующему Кришне? Это чревато кармической гауптвахтой.

Здесь ты двадцать четыре часа в сутки сталкиваешься с самым важным в твоей жизни — со смертью. Даже вот эта минутка, пока я говорю по телефону, может быть последней. Тут всё кричит: «Наслаждайся тем, что есть!» Чем? Вот сейчас мне приятен разговор. Пять минут назад я рисовал Тараса Шевченко, который едет голышом на единороге. Два часа назад мы резали оливье. Тут магазины не стационарные, мотаются туда-сюда, и надо или ждать его, или бегать за ним, чтобы купить горошек, колбасу, яйца, майонез. Четыре часа назад я делал с пацанами ремонт в блиндаже. Они клеили обои, а я лепил скульптуру слона с подсвечниками. Шесть часов назад у меня закончился пост. Я два часа держал кусочек фронта. От меня 200 метров до реки и ещё 200 метров до сепаров.

Друзья удивляются: дескать, как это так — кришнаит с автоматом? Но Кришна тоже был из касты воинов, и ничего, не жаловался. Насилие допускается, главное — понимать, во имя чего ты это делаешь. Я охраняю Счастье. Если туда придут чуваки с того берега реки, то Счастью будет капец.

Два часа на посту — медитация, ты однонаправлен и звиздец как внимателен. Ты же понимаешь, что можешь прое…ть не только свою жизнь, а весь коллектив, который верит, что ты не прое…шь. Вчера всё время на посту читал мантру «Харе Кришна». Тут диверсионно-разведывательные группы шастают, тут каждый куст подозреваешь в измене Родине. В итоге оказалось, что измена была у меня.

Чем ближе к смерти, тем естественнее. Отходит всё лишнее. На каком-то этапе тебе уже неважно, есть wi-fi или нет, и поэтому жить становится намного интересней. И вокруг куча прикольных чуваков. Ты постоянно пересекаешься с интересными личностями. Тут искателей истины больше, чем в Гималаях! Такие люди попадаются — просто невероятно! Весь срез общества — от бомжей до профессуры. И все общаются, все находят общие правила существования. Мы тут как стая рыб: если отобьёшься — погибнешь. И это очень интересно.

Стараюсь во всём руководствоваться Махабхаратой. Если в двух словах: благословения вместо проклятий. Ты бы послушал, как тут разговаривают: «чтоб меня разорвало» через слово. А здесь пространство волшебное — все твои пожелания сбываются, но в искорёженном виде. Я вот захотел, чтобы у меня была своя художественная студия, и мне выделили уголок, где я рисую. Выглядит он, конечно, странно — там на стене рисунок с Кришной, а рядом пулемётные ленты, гранатомёты «Муха».

То, что я попал на передовую, — одно из самых крутых событий в моей жизни. Азия, Индия тихонечко отдыхают по сравнению с АТО. И то, что тут погибают люди… Я специально сравнивал количество «двухсотых» и статистику по ДТП. У нас погиб один, у вас двадцать четыре. Хрен поймёшь, что в этом мире происходит.

Если ты веришь в Бога, то тебе легче. Ты понимаешь, что многие вещи находятся в руках Господа. Если тебе предрешено погибнуть, то этого не изменить, если тебе начертано выжить, ты уцелеешь несмотря ни на что. И этому было много свидетельств. Один наш парень рассказывал, как в его блиндаж попала гаубица: «Сплю, вдруг грохот, меня подбросило. Открываю глаза — надо мной звёздное небо». Не его снаряд был, не пришло ему время. Или проезжает одна машина через фугас и не взрывается, а следующая за ней — в клочья. Это никакими разумными доводами не объяснишь. Бог создал законы физики, и Он может их нарушать, когда это Ему нужно. И нет смысла молить Его о сохранении жизни. Когда надо, Он её заберёт.

Когда ехали на штурм Саур-Могилы, просили Бога, чтобы Он оградил от позорных поступков, от трусости, от бегства с поля боя. Молились молча. Через несколько дней услышали со стороны противника: «Аллаху акбар!» — кавказцы кричали. Мы им ответили: «Аллаху акбар!» И было видно, что они не ожидали это услышать. Атаку их мы отбили, они отошли с потерями, нормально нам трофеев оставили.

Мы подали документы в штаб Сухопутных войск, просили создать отдельный батальон из мусульман. Так всем было бы проще: у нас ведь проблемы с мясом, нам надо отдельно готовить; нам надо молиться несмотря ни на что. И сперва нашу концепцию одобрили, а потом пошли разговоры, что ни по национальному, ни по религиозному признакам деления в украинской армии не будет. Я не исключаю, что сработали стереотипы, что кто-то наверху испугался, запретил вооружать мусульман.

Все боятся «Аль-Каиду», но люди не понимают, что это слово переводится как «фундамент». У нас есть основа, знания, на которых мы стоим, — это наша религия. А то, что показывают про ислам по ТВ… К нам часто подходили с разговором: «Я вот видел по телевизору…» — «Погодите, а что вы читали об исламе?» — «Да я вот только смотрел». Один мудрец сказал, что у успешного человека в руках книга, а у неуспешного — пульт от телевизора.

Мы часто сталкивались с непониманием. Иногда до смешного доходило. Приносит женщина сало, отдаёт нам. И видно, что она от чистого сердца это делает, не знает, не понимает. Я отказываюсь, а она не сдаётся: «Может, вы его в супчик добавите». В итоге забрал я его, передал ребятам-немусульманам, которые в нашем батальоне воевали. Как было отказать? И очень с едой помогли израильтяне, бывшие украинцы. Они узнали о нас, приехали, одним из первых вопросов было: «С едой проблемы? Мы это хорошо понимаем». Прислали кошерного мяса.

Мы знаем, что ничего на востоке не закончилось. Что рано или поздно нужно будет продолжить. Чуть-чуть беременным быть нельзя. Войну надо или проиграть, или выиграть. Вот так само по себе оно не рассосётся.

В зоне АТО многие не понимают, почему воюют. Спрашиваешь: «Ради чего?» Люди не могут сформулировать. Да, основная масса сознаёт, что защищает Родину. Но они не могут ответить, когда война закончится. В 1945-м подняли флаг над рейхстагом — значит, победа. Флаг над Донецком ещё ничего не значит. Противник отойдёт за границу, будет оттуда наносить удары. Победа — это когда враг сложил оружие на наших условиях. А так — вытесним его, завтра-послезавтра он вернётся. И только после падения Российской империи мы можем изменить ситуацию с Крымом.

Отобьёмся, а потом возродимся. Чтобы построить что-то новое, надо разрушить старое. Представь ветхое здание. Мы его подштукатурили, подмазали. Но первая зима — и оно начинает сыпаться. А деньги за ремонт надо отдавать. Ничего, мы повоюем, а наши сыновья и дочки будут строить, развивать. У меня девять детей, я не для войны их воспитываю.

Автор: Влад Лазорев

Фото: Getty Images, Укринформ, из личных архивов