ФОТОПРОЕКТ
Звери Чернобыля

Природой и путешествиями я интересовался с детства. Читал книги на эту тему, смотрел телепередачи, выписывал журналы «Юный Натуралист» и «Наука и жизнь». Для родителей моё увлечение было неожиданностью, ведь их профессии никак не связаны с биологией: мама работала бухгалтером, папа — электронщиком в конструкторском бюро, ракеты строил. Изучать природу мне не запрещали — отец даже иногда добывал микроскопы. И всё же была у родителей какая-то настороженность по отношению к моим увлечениям.

В выпускных классах школы я уже мечтал стать зоологом. Хотя что это за профессия, честно говоря, не знал. Всё, что я понимал: буду работать с дикими животными и путешествовать. Мама предлагала мне стать медиком или юристом. Возможно, это было связано с тем, что в родном Запорожье и юридический, и медицинский институты находились недалеко от нашего дома. Всё рядом. А зоолог — кто это? И где на него учиться?

На биофак харьковского университета я каким-то чудом поступил с первого раза. И как-то сразу подружился с ребятами со старших курсов, которые увлекались орнитологией. Все выходные и каникулы мы пропадали на биостанции, изучали птиц.

Параллельно увлёкся фотографией. Тяга к этому была и раньше — на десятилетие отец подарил мне фотокамеру «Смена 8М». Но тогда я фотографировал мало, а в университете, когда у меня появился «Зенит», начал больше снимать, экспериментировал с обработкой фотографии, с ракурсами и освещением.

Когда у меня появилась семья, возник вопрос: что дальше? Семейный человек не может сорваться с места и поехать в тайгу или тундру. А желание исследовать дикую природу никуда не делось.

Всё решилось само собой. В 1986-м меня, сотрудника харьковского Института лесного хозяйства, как офицера запаса, призвали на ликвидацию аварии на ЧАЭС. Моё подразделение мыло транспорт, который выходил с территории станции. Вокруг нас был пресловутый рыжий лес. Радиофобией я не страдал. И когда были перерывы в работе, мне хотелось взглянуть на природу в окрестностях. Могу засвидетельствовать: хоть сосны и погибли, лес не был мёртвым. Там жили птицы, росли всевозможные растения.

В следующем году я переехал в Славутич вместе с семьёй. Поначалу только ради жилья. Устроился работником городской котельной и продолжал мечтать о зоологии. А ещё — фотографировал, чтобы спастись от скуки.

Потом я узнал, что в Чернобыле есть радиоэкологическая лаборатория. Долго пытался туда попасть — получилось только в 1990-м, через шесть лет после окончания университета. И хотя там я занимался не дикими, а сельскохозяйственными животными, мне это нравилось, это была наука. Об одном жалею — устроившись туда, перестал снимать. Как отрезало. За семь лет ни одного кадра, ни одного свидетельства о зоне отчуждения.

Благодаря поездкам с охотниками и зоологами я мог видеть, какие в зоне ландшафты, наблюдать зверей и птиц. Первые годы после аварии деревья, рассеявшиеся по бывшим полям, были размером с мелкий кустарник. Крупные животные — кабаны, лоси, косули — бросались в глаза за несколько километров. Сложно было представить, что пройдёт немного времени и мы увидим тотально лесную территорию. Сейчас крупный зверь может стоять рядом, и ты его не увидишь, потому что между вами деревья или заросли.

Во второй половине 1990-х я уговорил руководство приобрести плёночную фотокамеру Canon с объективом и стал делать снимки. С этих фотографий и началась моя страсть к съёмке дикой природы.

Наша лаборатория тогда располагалась в здании детского сада в Припяти. В городе находились только сотрудники, некоторые здания были закрыты, некоторые охранялись сигнализацией, попасть внутрь было невозможно. Тем не менее я умудрялся пробираться на крыши, балконы, фотографировал гнёзда птиц. Мне очень нравилось, как пустельга, маленький соколок, заселяет разные ниши Припяти.

В 2000-м наших американских партнёров посетила идея снимать дикую природу на самых загрязнённых участках с помощью фотоловушек. Перед этим мы работали над изучением генетических эффектов в популяциях грызунов — в основном, в рыжем лесу, на грязных участках на левом берегу Припяти, в районе озера Глубокое. Мы видели, что какие-то животные бродят по лесу, были следы, но хотелось получить доказательства.

Тогда американские исследователи и привезли первые фотоловушки. Эти плёночные камеры были жутко энергозатратными — их хватало максимум на две недели. Кроме того, они оказались не приспособленными к нашему климату: внутри оседал конденсат. Иногда даже казалось, что туда специально налили воды. Довольно быстро мы потеряли много камер — одни испортились, другие были поломаны или украдены. Тем не менее мы получили немало потрясающих снимков.

В 2009 году я работал с французской съёмочной группой, и продюсер фильма подарил мне две цифровые фотоловушки. Попробовал ими снимать — и практически сразу от них отказался. Нет смысла заниматься фотоохотой, если инструмент не соответствует твоим требованиям и ожиданиям.

Фотоловушку Little Acorn я купил на eBay. Зимой испытывал её возле нашей базы в Чернобыле — снимал свою кошку, обнаружил, что к нам ходит чужой кот, который пожирает её еду. А потом, когда наступила весна, решил попробовать камеру в полевых условиях.

В лесу я нашёл интересное место — канал, вдоль которого шла тропа. Её пересекал маленький ручей, там же лежало упавшее дерево. Возле этого места я поставил фотоловушку. Предполагалось, что там точно ходят звери — были следы. Ещё подумалось, что, может, кто-то будет по этому стволу перебегать.

Камера стояла всего полмесяца. Я ни на что выдающееся не рассчитывал. Тогда я в одиночку обследовал участок и жил в палатке. Уже перед сном решил пролистать снимки — и был в шоке, увидев, сколько животных снято за две недели — волки, орланы, олени, барсуки, енотовидные собаки, куницы. А кадры — живописнейшие. Позже на этом же лежащем дереве удалось сфотографировал рысь.

Всевышний, образно говоря, решил посадить меня на иглу. Иначе это не объяснишь. Конечно, после пережитых эмоций я стал своего рода наркоманом. Вот как алкоголики выпивку, так я иногда камеры втайне от жены покупал (смеётся). Сейчас, правда, уже не скрываю ничего.

Найти правильное место для установки фотоловушки довольно сложно. Бывает, смотрю National Geographic: показывают, как приехал американский исследователь в тропики, повесил камеру на дерево, через какое-то время пришел — и там у него всё как надо. Могу представить, что за этим стоит, чего не видит зритель. Если поставить камеру где попало, можно месяц ждать, и никого не сфотографировать. А рядом, в нескольких десятках метров, постоянно будут ходить животные.

Лучше всего найти тропу. Большинство животных, независимо от видов, предпочитают ходить по дорогам. Может быть, дороги облегчают им маршрут или дают дополнительную информацию — запахи ведь остаются. К сожалению, человек тоже любит дороги. Немало камер, размещённых на тропе, у нас просто украли.

Нужно искать переход через водоём, тропу, мост, дорожку, зажатую густыми зарослями, животные двигаются по ней, как по тоннелю. Я уже не говорю про стены в населённых пунктах или заборы — они тоже подходят, но там всё, опять-таки, сопряжено с риском, что твою камеру украдут.

Важна и ориентировка. В наших условиях лучше ставить камеру по направлению к северу. Тогда уменьшается риск того, что прямые солнечные лучи или зайчики, которые отскакивают от поверхности растительности, почвы спровоцируют ложную тревогу и срабатывание термодатчика.

Лучше, если на расстоянии до десяти метров от фотоловушки будет стена зарослей. Она станет отличным фоном для ночной съёмки. У большинства камер, которыми я пользуюсь, вспышка слабенькая, поэтому если за объектом ничего нет или фон слишком далеко, кадр получится слишком тёмным.

Со второй половины мая и до первой половины августа идёт активный рост травы, кустарников, побегов. Нередко в это время бывают сильные ветра. Поэтому, когда имеющие свою температуру растения колышутся, датчики камеры, реагирующие не на изображение, а на температурное поле, не понимают, что перед ними не животное, и снимают. Можешь прийти и получить порядка 6–7 тысяч кадров с травой и кустами.

Иногда, чтобы поставить камеру, нужно потратить несколько часов только для того, чтобы дойти до этого места. Важно это учитывать. Зимой, помню, нужно было снять камеры. Выпало много снега, он успел подтаять и опять подмерзнуть, образовался наст. А мы с товарищем добирались до фотоловушек на снегоступах. Идти было очень сложно, 11 часов изматывающего похода. Вернулись, когда было совсем темно.

Неожиданные картинки из жизни дикого мира оправдывают любую усталость. Самой большой неожиданностью для меня стали кадры с бурым медведем. Я не мог понять, почему так часто белорусы отмечают у себя в отчётах бурого медведя, а у нас на снимках его нет. Сам я всего раз видел следы на земле, ещё в 2003 году. Мои коллеги замечали задиры на деревьях. Остальные упоминания об этом звере — не более чем байки браконьеров и лесников. Никогда не забуду момент, когда увидел эти кадры. Уже дома перед сном перелистывал отснятый материал, не ожидая ничего интересного, камера в этой точке уже полгода стояла, всех уже знал, и вдруг — медведь. Поверить не мог. С момента начала съемки в октябре 2015 года медведя сняли уже 7 раз. Сколько их всего, трудно сказать, но в нашей коллекции минимум три особи.

Больше года назад мы начали проект с британцами. Одно дело эксплуатировать 5–7 камер, другое — когда их, кроме твоих собственных, еще 42 штуки. Как правило, свои камеры я не двигаю, они стоят в одной точке около года. А фотоловушки британцев мы регулярно перемещали в пределах трёх участков, каждый радиусом по 5 км. В результате получился гораздо больший охват территории, и несравненно больше материала.

Впервые в жизни я рассмотрел рога оленей и лосей. Никогда не подозревал, что они такие разнообразные.

Я был убеждён: выдра должна держаться больших водоёмов, где много рыбы. Благодаря фотоловушкам обнаружил, что этот зверь может обитать в полувысохших каналах вдали от больших водоёмов.

Совершенно не ожидал увидеть серых журавлей в глубине лесных территорий, а не на болотах или лугах.

У нас долго отсутствовала, но теперь «засветилась» на фотографиях бородатая неясыть, крупная сова, которая немного меньше филина. Кстати, самого филина пока не было на фотографиях.

Из-за особенностей работы цифровой техники бывают неожиданные кадры, когда при быстром перемещении изображения животных искажаются. Однажды получилось очень странное фото — лось быстро разворачивался, так что из-за искажения стал напоминать какого-то доисторического уродца. Эту фотографию легко можно было бы выдать за свидетельство существования чернобыльских мутантов. Но этот же лось, уже нормального вида, продолжал ходить вокруг камеры на следующих кадрах.

Все животные, которых мы зафиксировали, были естественными. Другое дело, что в дикой природе бывают свои проблемы — точно так же, как и у людей. Одни рождаются здоровыми, другие — не совсем, кого-то поражают болезни.

Африканская чума, от которой в последнее время страдают свиньи в Украине, Беларуси и России, прошлась и по диким кабанам Чернобыля. Подозреваю, что именно с этим было связано огромное количество фотографий, на которых кабаны выглядят истощёнными, худыми, с очень разреженной щетиной, будто полысевшие.

Попадают в объектив и животные с травмами или повреждениями. На одной фотографии перед камерой прошёл треногий лось. Он каким-то образом потерял заднюю конечность. Как он выжил? Как до него не добрались волки? Мы не знаем.

Ещё одно моё увлечение — летучие мыши. В 1998 году я впервые попал на школу Украинского териологического общества. Ребята привезли ультразвуковые детекторы: благодаря им, ночная тишина наполняется множеством звуков, ты понимаешь, что вокруг тебя — полно живности, она летает, трещит, общается. Фантастика! Потом иногда выпрашивал детектор, ходил по Славутичу и по Чернобыльской зоне, слушал.

В 2006 году я познакомился с выпускником харьковского биофака Антоном Влащенко, который тоже увлекался летучими мышами. Он использовал другой подход: преимущественно ловил их сетями. Лазил по деревьям, ловушки устанавливал. Мы договорились поработать вместе в Чернобыльской зоне. Экспедиция длилась неделю. Для нас стало сюрпризом видовое изобилие пойманных в зоне животных. Эти зверьки были для меня настоящим чудом.

Как и в случае с фотоловушками, я попал «на иглу». Мне очень хотелось продолжать, но ловля летучих мышей — коллективное занятие. В одиночку этим сложно заниматься. Нужно ночь напролёт сидеть возле сетей в полевых условиях, уметь выпутывать животных, не повредив их, знать, как их описывать и окольцовывать.

Каждый год мы проводили одну-две экспедиции. Приезжали преподаватели, студенты, выпускники моего университета. Мы обошли многие участки Чернобыльской зоны. Впервые описали видовой состав для этого региона, обнаружили, что здесь обитают виды, которые включены в Международную Красную книгу. Это — живущая на крупных реках прудовая ночница. Широкоушка, забавный зверёк, у которого, как может показаться, уши растут из носа. А ещё — гигантская вечерница, самая крупная летучая мышь, размах крыльев у которой достигает 50 см. Она очень редко встречается в Европе и может охотиться на мелких птиц.

Когда мы поймали это животное — не поверили глазам. В Украине их в последний раз регистрировали в 50-х годах прошлого века. Считалось, что гигантских вечерниц у нас больше нет. Мы поймали одно животное, через пару лет — ещё одно. Позже наши белорусские коллеги обнаружили гигантскую вечерницу на смежной территории.

Я продолжу работать в Чернобыльской зоне. Во-первых, уже не представляю себе другой жизни. Я тут созрел и как личность, и как специалист. Кром того, в последние годы вся моя деятельность ориентирована на дикую природу. Когда задерживаюсь в Славутиче, начинается ломка. Скажу честно, в Чернобыле, на природе, я чувствую себя намного комфортнее, чем здесь, сидя в офисе за компьютером.

Вторая причина — мои увлечения. Фотосъёмка даёт ответы на одни вопросы, но ставит другие. Есть много практически неизученных объектов — к примеру, те же совы. Мы почти ничего о них не знаем. А ещё мы совершенно не представляем, как летучие мыши используют эту территорию большую часть года, зимой.

Я чувствую себя миссионером в какой-то степени, носителем опыта и знаний, которые нужно кому-то передать. Пытаюсь себя утешить этим, когда чувствую одиночество. Если я это заброшу и придут новые люди — где они это будут брать? Будут ведь всякие глупости совершать, велосипеды открывать.

Для западных партнёров я специалист высокого уровня, знающий географию и топографию зоны, её радиационную и общую экологию, животный и растительный мир.

Уйти, забросить всё — невозможно. Хоть я родом из других краёв, теперь я чернобыльский человек и без зоны этой себя не представляю.

Записала Анна Синящик