Освободиться
от призраков

Украина даже не представляет, как ей повезло. Мне есть с чем сравнивать, поверьте. Повезло, потому что за четверть века существования государства Украина жителей вашей страны никто не убивал, не насиловал, не сжигал в школах, не топил в подводных лодках, не захватывал в заложники в театре. Я, естественно, говорю об Украине довоенной. Власть, как водится в наших широтах, не обращала на граждан никакого внимания, изобретательно и не очень обкрадывала, но давала жить и дышать. В итоге здесь выросли люди, которых не научили или не заставили бояться. Эти люди и вышли на Майдан.

В 2006 году я была в десятидневной командировке в Украине. Делала для «Новой газеты» проект о бывших союзных республиках к 15-летию развала СССР. Помню, в Запорожье на центральной улице обнаружила памятник Дзержинскому. Увидела на нём нацарапанную гвоздём надпись: «Ты наш кумир». Видать, у меня был настолько озадаченный вид, что проходившая мимо старушка сказала: «Я смотрю, вы не отсюда, не знаете, кто это. А я вам расскажу. Это был такой революционер. Очень о детях заботился и с ворами боролся. Сейчас бы нам такого». Я ещё тогда подумала, что она бы точно голосовала за Железного Феликса, будь возможность. Уже потом друзья рассказали мне, что стоит Дзержинский аккурат над коллектором, в который сбрасывали тела жертв в 30-е годы.

Недавно я снова была в Запорожье. Теперь там нет ни Дзержинского, ни Ленина. И никому от этого не стало хуже. А вокруг оставшегося от Ленина постамента я просто прыгала, как маленькая девочка, приговаривая: «Ленин здесь больше не живёт!»

Когда я училась в школе, была такая песня со словами, въевшимися в память «Ленин в тебе и во мне!». Я очень рада, что его больше нет в большинстве граждан Украины. Думаю, что когда-нибудь и Россия освободится от своих революционных пут.

Когда попадаешь в плен, бессмысленно думать о том, что может случиться. Надо думать только о том, что происходит в эту минуту. Я думала, как перепрятать жёсткий диск, чтобы его не нашли при обыске и не украли. На нём были мои работы за последние 20 лет, некоторые в единственном экземпляре. Удалось только потому, что была доброжелательна и спокойна, как удав. Но меня не били и особо не угрожали, можно сказать, я была в привилегированном плену. Ещё немного думала о том, застрелят сзади или нет, если попрошусь пойти пописать.

Хорошо помню одного украинского военного на блокпосту на выезде из Славянска летом 2014 года. Он был рыжий, а мы, рыжие, все друг другу братья. Он смотрел мой паспорт и, увидев, что я родилась в Ленинграде, неожиданно сказал: «Я там учился. Я помню эти ледяные иглы Исаакия, на которые смотрел, когда бежал утром на занятия через Неву». Это меня поразило. Только тот, кто видел эти иглы своими глазами, может понять, о чём идёт речь. И если человек вдруг вспоминает о них в жаркий день на блокпосту в Славянске, среди цветущих подсолнухов, значит, эти иглы чем-то неведомым его держат. Они что-то оставили в нём, хотя он лучше меня понимает, кто виноват в этой войне.

После плена я больше не вывожу людей из неподконтрольных Украине территорий. Думаю, что во второй раз меня уже не отпустят. Но стараюсь помогать по-другому. В последний раз мы собирали деньги на генераторы для села Опытное в Донецкой области. Село это в пятистах метрах от Донецкого аэропорта, и там практически жизнью кротов живут пятьдесят человек. Ничего не попытаться сделать для них позорно. Через полтора месяца сбора денег мой постоянный товарищ по гуманитарным вылазкам харьковчанин Женя Каплин отвёз в Опытное три генератора. Я понимаю, что это мелочь в сравнении со сломанными жизнями, но это то немногое, что можно было сделать.

Я не говорю «оккупированные территории» в отношении части Донецкой и Луганской областей. Это словосочетание снимает с Украины любую ответственность за то, что произошло. Украина как будто говорит: «Это кто-то виноват, мы здесь ни при чём» Но ведь это Украина пропустила все эти сепаратистские начала, другое дело, что без подлости России не было бы никакой войны и в помине, наша вина тут бесконечна. Я называю эту местность «территории, неконтролируемые Украиной».

Я служу своей стране, напоминая людям вокруг, что Россия — это не одномерное пространство, заселённое одинаковыми людьми. Это огромная страна, в которой живёт сто сорок миллионов, и среди них есть многие, которые думают и действуют совсем не так, как наш президент и его окружение. Я — одна из этих многих.

Когда я говорю «Россия», я думаю об измученном бесконечном пространстве. Думаю о вечности. Мне плохо без России, я не могу без неё долго.

В Славянске я ни разу не слышала, чтобы кто-то поносил Украину, Гиркина или говорил бы о политике. Люди сосредотачиваются на своей маленькой бытовой жизни, и это их спасает. Думают о том, в какой дальний магазин сходить, где купить хлеб, где спрятаться. Радости тоже становятся другими. Радость — это когда кто-то приносит тебе кабачок или можно пойти во двор к людям, которые уехали, и набрать абрикосов. Или когда соседке удалось каким-то образом без электричества сохранить рыбный фарш, и она угощает тебя котлетами.

Я думаю, что видела «стокгольмский синдром» в действии на территориях, неконтролируемых Украиной. Вместо того, чтобы говорить: «Да что же вы здесь устроили? Чёрт бы вас побрал!», они говорят: «Приходили «ополченцы», принесли нам гречки, яблочек и маргарина. Они так хорошо к нам относятся». Они не думают, что ещё три месяца назад и не посмотрели бы на маргарин, потому что были деньги на масло. Хотя, конечно, всё можно понять. Сидеть и думать: «Господи, как страшно, сейчас меня ударят!» — это хуже, чем думать: «Как хорошо. Ну ударил один раз пряжкой ремня и всего-то зуб выбил. А мог бы руку сломать, ногти выдрать. Большое спасибо.»

Стать беженцем — едва ли не самое ужасное, что может вообще случиться с человеком. Вот у него был дом, пусть кособокий, но он его любил. А тут его заставляют уехать, и всё, что он может взять с собой, это две сумки. Я пыталась примерить это состояние на себя. Сижу в своей квартире в Москве и думаю, что должна сейчас выйти, закрыть дверь на ключ и никогда больше не увидеть то, что осталось за дверью. Дело даже не в том, что ты теряешь какие-то вещи. Дело в том, что теряешь пространство, в котором тебе было хорошо.

После всех этих событий я начала понимать легенду о Лоте. Раньше думала: ну почему Бог такой жестокий, почему он обратил жену Лота в соляной столб? Что тут такого, если человек просто оглянулся и посмотрел на свой город? А теперь я поняла. Бог спас жену Лота от воспоминаний. Это ведь невыносимо — всё время думать о том, что было в прошлом, о невозможности вернуться.

В Германии есть такой проект, называется «Камень преткновения». Это мемориальные металлические таблички, вмонтированные в тротуар, на которых написаны имена живших по соседству евреев, погибших в концлагерях, и даты их гибели. В Москве сейчас есть похожий проект памяти людей, расстрелянных в годы репрессий. Любой человек за небольшие деньги может установить знак в виде человеческой ладони на домах, где жили сталинские жертвы — не известные люди, а самые простые, обычные. Из моего дома расстреляли шестерых. И один из них жил в квартире напротив. Теперь, входя в подъезд, я каждый раз думаю о том, как на рассвете этого человека выводили, а во дворе стояла «чёрная Маруся» — так назывались машины, на которых приезжали сотрудники НКВД для ареста...

Понятно, что ни в Москве, ни в Германии люди не задумываются о погибших, каждый раз глядя на таблички и плиточки, каждый раз и не нужно. Но такие символы срабатывают на подсознании. Так же, как срабатывают улицы Ленина и памятники советским вождям.

У меня странная весёлая жизнь, мне не хочется думать о прошлом. Конечно, в жизни были какие-то приятные вещи, но они прошли, и им на смену пришли другие. Очень русское качество — неумение жить в настоящем. Русские живут или в прошлом, или в будущем. Мне это не свойственно, я живу сегодня.

Я мечтаю, чтобы Россия стала другой — доброй, ласковой, свободной. Здесь люди верят друг другу и нет чувства, что всё пропитано злобой. Это видно по разговорам с официантами, продавщицами, проводниками. Они откликаются на шутки. А в России подозрительно смотрят в ответ, ждут подвоха. Эта жесткость в людях уйдёт, если государство выпустит их из своих клещей. Мы сразу расправим крылья — вот как было в перестройку, допустим.

Папа Римский каждый год омывает ноги беженцам. Это символ смирения гордыни. Я не могу представить себе теперешнего президента своей страны, омывающего кому-то ноги. Вот когда это произойдёт – видимо, уже с каким-то другим президентом, это и будет символом исчезновения имперского сознания, которое сидит в каждой уборщице в России. Тогда люди поймут, что лучше жить в небольшой, но счастливой стране, чем в огромной и несчастной. Хотя в огромной, но счастливой тоже было бы жить неплохо.

Записала Тамара Балаева