Их Крым

ИСТОРИЯ ПОВТОРЯЕТСЯ
Сеит-Ягъя Казаков был вынужден переехать в Киев из Крыма в 2014 году. Сейчас он заместитель директора ГП «Крымский дом»

Мы жили в Узбекистане. Мне было 4 года, когда мы с дедушкой шли на праздник Хыдырлез в городском парке города Чирчик. Музыканты играли крымскотатарскую музыку, было много народу. Люди пели, танцевали. Вдруг милиция окружила нас и начала выгонять из парка. Мы очутились на площади перед домом культуры, куда подогнали много пожарных машин. Как оказалось, всё это против нас. Одна бабушка выбежала из толпы и громко крикнула: «Играйте Хайтарму» (танец, от крымскотатарского Qaytarma — «Возвращение». — Фокус). Она танцевала, её сбивали струёй из брандспойта, она падала, вставала и кричала музыкантам: «Играйте! Играйте!» Людей начали поливать из нескольких машин, толпа бросилась врассыпную... Дальше помню, что проснулся на диване у кого-то в гостях. По комнате разносился аромат кофе, и играла скрипка. Мы, прячась от милиции, забежали к другу моего отца. Он играл на скрипке, а его жена варила в это время кофе. Это одно из самых ярких детских воспоминаний.

В нашей семье всегда был культ Крыма. Бабушка шила нам с братом национальные костюмы, дед лично сшил постолы из овечьей шкуры. В доме звучали крымскотатарские песни, родители рассказывали истории об Алуште, где до самой депортации жили наши предки. Эти крымские истории мы, дети, воспринимали, как свою прошлую жизнь, как что-то хорошее, но недосягаемое. В то же время в школе нас воспитывали так, чтобы мы были советскими патриотами, говорили, что наша родина — СССР, что столица — Москва и мы принадлежим одной огромной стране без границ. И хотя мы в семье постоянно говорили о Крыме, мы никогда не обсуждали вопрос о депортации народа. Страх за наше будущее заставлял родителей молчать об этом.

РОДНОЕ МЕСТО
Предки Сеит-Ягъи Казакова жили под Алуштой в селе Буюк Ламбат (сейчас — Малый Маяк) до самой депортации

До 7 класса мне даже в голову не приходило спросить, почему мы живём в Узбекистане. Пока в параллельном классе не случилась одна неприятная история. Это произошло на уроке географии, которую преподавал Константин Николаевич, ветеран войны. Один из учеников, по национальности крымский татарин, отвлекался от темы урока, за что учитель дал ему подзатыльник. А когда подросток возмутился, взрослый обозвал его «предательским выкормышем». Мальчик встал и ударил учителя в лицо.
Скандал имел последствия — парнишку отчислили, его друзей из класса вызывали на педсоветы, во всех классах школы проводили классные часы про дружбу народов. На одном таком уроке классная руководительница рассказывала нам о том, как 15 республик дружно живут в советской стране. И тут мой одноклассник говорит: «Вы нам не рассказывайте эти сказки про 15 республик, пусть сначала 16-ю восстановят — Крымскую». А я даже не знал, что такая была. После этого случая у меня появились вопросы к родителям, и они рассказали свои истории.

Моего деда, как и меня, звали Сеит-Ягъя. В его семье было трое детей — Талят, Лейля (моя мама) и самая младшая Гульнара. Они жили в селе Буюк Ламбат под Алуштой (сейчас — Малый Маяк), в доме прадеда Османа и его жены Мерьем, куда переехали ещё маленькими после смерти маминой мамы, моей бабушки Сюндюс.

Когда началась война, мой дедушка пошёл в военкомат, хотел записаться добровольцем на фронт. Поскольку дед был партийным работником и окончил школу младших командиров в Севастополе, его направили инструктором на курсы подготовки народного ополчения. Потом их первыми бросили на Перекоп на оборону Крыма. Там, на Ишуньских позициях, они все и погибли. Мой дед тоже. Одна винтовка на шестерых бойцов и пара гранат — это было их оружием. В третьем томе Книги памяти есть строчка про моего деда — «пропал без вести в октябре 1941...».

В ноябре 1941-го немцы зашли в Алушту. Они начали преследовать семьи коммунистов. Моего полуслепого прадеда Османа (ему было уже под 90 лет) забрали в сельскую комендатуру. После допроса, так ничего и не добившись от старика, его отпустили. Но дойти до дому в февральскую ночь прадеду не удалось, его замёрзшее тело нашли утром на подходах к селу. Так прабабушка Мерьем осталась сама с тремя детьми 9-ти, 7-ми и 5-ти лет.

ДОВОЕННАЯ АЛУШТА
Вид на Татарский холм, 1920-е годы

После освобождения Крыма от немцев всех мужчин и парней призывного возраста увезли в трудовые лагеря. В селе остались одни женщины, дети и старики. Их-то и выселяли из Крыма как «предателей родины». 18 мая 1944 года солдаты согнали сельчан на центральную площадь. Среди них была моя мама с семьёй. Мамина бабушка успела собрать только небольшую котомку с провиантом. Когда поезд, вёзший их из Крыма в Среднюю Азию, делал остановки, люди пытались найти хоть что-то съестное. На одной из таких стоянок мама не успела вернуться в свой вагон, а запрыгнула в другой. На станциях вагоны отцепляли и увозили в разные стороны. Так бабушка с двумя детьми оказалась в Нижнечирчикском районе Узбекистана, а мама — на станции имени Вревского (Беговат).

Прямо с поезда мама попала в больницу — потеряла сознание от истощения. Медработники решили, что она умерла, и положили её во дворе среди мертвецов. Когда трупы начали грузить в машины, то одна медсестра заметила, что у девочки розовые щёки, и привела её в чувство. Позже там же, в больнице, мама встретила женщину из Крыма, знавшую, где находятся мамины родные. У мамы были серёжки, которые она поменяла на местном базаре на лепёшку. Потом пошла на станцию и на поезде добралась до родственников.

В 1946 году в Узбекистане начался голод. Тогда умерла бабушка Мерьем. Дети остались одни. Старшему было 14 лет. Их забрали в Ташаульский детский дом, где они и выросли. В этой «детской коммуне» в документах детей появились русские имена — мама стала Лилией Сергеевной, Талят — Анатолием Сергеевичем, а Гульнара — Галиной Сергеевной.

«Сегодня большая радость для крымских татар — нам разрешили выезжать из поселений. Теперь можно будет учиться». Эту запись мама сделала в 1956 году, я нашёл её в записной книжке. Талят поехал учиться в Ташкент в ремесленное училище, младшая Гульнара осталась в детдоме, а мама отправилась в Янгиюль работать на обувную фабрику. Там она познакомилась с отцом.

ЖИЗНЬ В УЗБЕКИСТАНЕ
Энвер и Лейля, родители Сеит-Ягъи Казакова, познакомились в 1956 году в Янгиюле (Узбекистан)

У отца своя история депортации. Когда рано утром 18 мая 1944 года в дом моего отца Энвера пришли военные, дедушка Яхуп сразу побежал в сарай, зарезал ягнёнка и положил в мешок. Бабушка взяла Коран. Людям зачитали указ про депортацию «за пособничество немцам». А бывшие соседи этих людей в то время уже мародёрствовали в их домах, растаскивая пожитки изгнанных.

В ссылке каждый месяц все жители спецпоселения должны были отмечаться в комендатуре. Работы никакой кроме сбора хлопка не было. Папа посмотрел на всё это и под страхом 20-летнего тюремного срока сбежал из поселения. Сел в товарняк, которым возили уголь, и поехал в Тамбов, откуда в Узбекистан пришло письмо от его дяди-фронтовика. Там родственники сделали ему новые документы, поэтому у меня, моего отца и моего деда разные фамилии. В 20 лет папа уехал в Литву, где после войны остался второй брат его матери, тоже фронтовик. В 1956-м он приехал проведать родителей, живших тогда в Янгиюле. Здесь он познакомился с моей мамой, и они поженились. По нашим обычаям жениться можно только на крымской татарке.

В Крым мы вернулись с первой волной возвращенцев в 1987-м. Я всегда знал, что мы вернёмся. Это было прописано где-то на генетическом уровне. Потому что история семьи началась на этой земле, потому что все семейные истории были связаны с Крымом. Мало того, мы знали всех крымских соседей родителей по именам и фамилиям.

ОТЦОВСКИЕ ГЕНЫ
Энвер Чачи — танцор местной самодеятельности в Алуште, 1938 год. Его сын Сеит-Ягъя — выпускник консерватории

Вообще-то я музыкант, учился в консерватории и попал из большого промышленного города в Узбекистане в крымское село. Но мне нравилась эта полупустая деревня, бесконечные поля, виноградники. Когда я был в 5-м классе, дед учил нас с братом, как правильно делать обрезку виноградной лозы, объяснял, как сушить и обрабатывать баранью шкуру, сушить и солить мясо, делать брынзу из овечьего молока. Он как-то сказал нам: «Мы, старики, может, не доживём до этого времени, а вы ещё увидите, когда наш народ вернётся в Крым. Когда не станет этого лживого государства, вы окажетесь там, и вам нужно будет выживать. Я вас научу, как пасти баранов на яйле и вести хозяйство». Он думал, что всё вернётся к тому же способу жизни, что и до депортации. И что удивительно, он оказался прав. Мне пришлось применять навыки сельской жизни, которым учил нас дед.

Самый важный урок, который мы получили, в том, что нет ничего ценнее семьи. Если вы сохраните семью, вы сохраните нацию. То, что происходит сейчас, — это уже история наших детей. Надеюсь, она будет более удачной, чем наша. Об этом мечтает каждый родитель.

Аллах любит испытаниями. Нас он испытывает целым народом. Пока что нам удавалось проходить эти испытания с честью. Я уверен, что в тех неимоверных условиях нам помогло терпение, по-крымскотатарски «сабыр». Терпение помогло нашим родителям выжить, создать семьи и вырастить следующее поколение. Наши родители — великие люди.

В первый раз о депортации я почти случайно узнала от мамы в 10-летнем возрасте. До этого думала, что наших предков эвакуировали. Вспоминать те события было и больно, и опасно. На момент депортации моя 14-летняя бабушка вместе со своей мамой и младшим братом жили в Симферополе (их родную деревню Бешуй немцы сожгли за помощь партизанам в 1943-м).

Ночью к ним в квартиру пришёл офицер с двумя солдатами. Зачитали постановление о депортации и дали немного времени на сборы. Прабабушка решила, что их, скорее всего, расстреляют, как немцы расстреливали у неё на глазах евреев и цыган. Она сидела в шоковом состоянии, прижав к сердцу Коран. Тогда один из солдат быстро взял скатерть, поснимал фотографии со стен, собрал, что смог найти, положил всё в узел и заставил мою бабушку надеть на себя пальто. Всех крымских татар свезли на железнодорожные станции. Это были женщины, старики и дети. До депортации Крым только освободили от немецкой оккупации, и трудоспособных мужчин и подростков, в том числе старшего брата бабушки, отправили в трудармию на Урал. Он там погиб от голода и холода.

ВЫСЕЛЕНИЕ
На момент депортации бабушке Эльзары Абдурамановой было 14 лет. Она вместе с мамой и младшим братом жила в Симферополе

Бабушка и её семья попали в Андижанcкую область Узбекской ССР. Местному населению рассказывали страшилки, что приедут непонятно кто, чуть ли не циклопы с одним глазом во лбу, потому встретили там крымских татар довольно враждебно. А потом на рассвете старики начали молиться, узбеки увидели, что это тоже мусульмане, и смягчились. Считается, что власти поступили очень гуманно, выселив крымских татар в Среднюю Азию, — там ведь тепло. Но в Узбекистане совершенно другой климат, к которому люди не были физически готовы, тем более после тяжёлого переезда. Они страдали от кишечных болезней, потому что пили воду из арыков и питались зелёными фруктами. Многие умирали, не получив медицинской помощи.

Моя семья выжила благодаря тем вещам, которые им собрал солдат. Было, например, старинное кружево. Его распускали и продавали нитки в клубочках. Потом мою 14-летнюю бабушку взяли в профтехучилище и определили на завод. Она рассказывала: «Мне под ноги ставили ящик, чтобы я доставала до станка, на этом же ящике я и спала». Младшего брата на какое-то время пришлось отдать в детдом, там его хотя бы кормили.

ПОСЛЕ ФРОНТА
В 1939 году дедушку Эльзары Абдурамановой (второй слева) призвали в армию. Когда его демобилизовали в 1948-м, он ничего не знал о депортации крымских татар

В доме семьи деда квартировался советский офицер, и накануне депортации он предупредил их, что будут выселять. Но ему не поверили, и вещи не собрали. Первое время вообще никто не верил, что товарищ Сталин мог издать такой приказ. Как такое возможно, если наши мужчины воюют на фронте! Поэтому долгое время на новом месте никто не обустраивался, люди сидели на чемоданах и ждали возвращения домой. Но в конце концов им таки пришлось начинать всё с нуля.

Падать, вставать и начинать всё заново — это уже черта характера. В материальном плане семьи и отца, и матери относительно быстро встали на ноги. Они не бедствовали в Узбекистане, но морально было тяжело: ты на чужой территории с ярлыком «предатель».

В 1964-м началась активная фаза борьбы за возвращение в Крым. К тому времени другие депортированные народы уже вернулись из ссылки домой — чеченцы, ингуши. Но они всё же немного по-другому себя вели, более воинственно что ли, радикально. И возвращались они так, что даже увозили с собой на родную землю кости умерших. В этом смысле для крымских татар они были примером борьбы. Но у нас всё получилось по-другому, затянулось. С одной стороны, Крым имел стратегическое значение как территория, а с другой, у нашего народа более миролюбивый менталитет. Крымские татары создавали ячейки из активистов в местах депортации, писали обращения в ЦК, собирали подписи за возвращение на Родину и деньги на дорогу посланцам.

БОРЬБА ЗА ВОЗВРАЩЕНИЕ
Крымские татары создавали ячейки из активистов в местах депортации, писали обращения в ЦК, с которыми ездили в Москву

Один из моих дедов тоже ездил в Москву с таким обращением. Он учился на первом курсе сельхозинститута, когда в 1939-м его призвали в армию в связи с началом финской войны. Дедушка служил в железнодорожных войсках, а в 1948-м оказался в Манчжурии. Демобилизовали его только в третью волну, и он ничего не знал о том, что произошло в Крыму. Поступая после войны в военное училище, в графе «место рождения» написал «Крымская АССР». Оказалось, что такой уже не существует, Крым был превращён в область ещё в 1946-м. Председатель приёмной комиссии попросту выгнал деда, а со временем при постановке на воинский учёт в Узбекистане у него ещё и отобрали награды.

Прабабушка всю жизнь вспоминала о Крыме. Когда по телевизору показывали горы и море, она всегда говорила: «Наверное, это Крым. Очень похожий пейзаж». Мама, которая родилась уже в Узбекистане, рассказывала, что Крым для неё был чем-то мифическим, сказочным. В семье большие покупки делали из расчёта, пригодится ли вещь на Родине. Например, купили печку на газовом баллоне, потому что в Крыму не везде был природный газ. Когда в 1968 году папе нужно было поступать в институт, родители отправили его в Саратов, поближе к родной земле. Но стихийное массовое возвращение началось только в 1987-м, когда в ответ на очередное обращение в ЦК крымских татар снова облили грязью как предателей и коллаборационистов. Отец с дедом сразу собрались и уехали в Крым покупать дом.

ИСЧЕЗНУВШЕЕ СЕЛО
Так сейчас выглядит деревня Бешуй, где жили предки Эльзары Абдурамановой

Больше всего меня удивляет то, что депортация не озлобила людей. Бабушка с благодарностью вспоминала солдата, который помог им собраться. Они, по сути, сумели начать жизнь с чистого листа. Когда же бабушка вновь оказалась в Крыму, она даже не пыталась вернуться в свой дом. Приехала туда, потрогала стены, старые деревья, колодец. Но внутрь не зашла, сказав: «Там ничего моего не осталось».

Это примирение я для себя объясняю верой в Бога. В Крыму никогда не было воинственного ислама, но упование на Бога всегда ощущалось. У нас есть два слова: эджель — это судьба в негативном контексте и къысмет — хорошая судьба, удача. Они всегда могли сказать себе: «Значит, такая судьба».

Тяжелее всего пришлось нашим родителям, которым на тот момент было до 40 лет. Дедушки и бабушки помнили Крым, я же была ребёнком, а дети всё легче переносят. Для меня это вообще было приключением — переехать из города в село, где бродят гуси и коровы. Родителей больше года не прописывали в купленном доме, не брали на работу. Но они старались скрасить трудности и, несмотря ни на что, водили нас в театр и на концерты. Мне было тяжело в школе, особенно после уроков по истории, на которых смаковали все эти темы про татаро-монгольское иго и предательство в годы войны.

Людей, заселивших Крым после депортации крымских татар, накачали всякими стереотипами. Им говорили: приедут татары, вы с ними осторожно, а то они по ночам будут всех резать. И «особенное» отношение осталось. Мама у меня врач. Как-то она приходит с работы и рассказывает «комплимент», который услышала в очереди в свой адрес: «Такая доктор хорошая, хоть и татарка».

Вот и сейчас опять подогреваются агрессивные настроения. И люди ведут себя так, будто и не жили больше 20 лет вместе. Соседка, переселенка из Брянска, в 2014 году, когда началась аннексия, заявила: «Ну что вам неймётся! Живите себе спокойно. Мы же ничего не сказали, когда вы приехали».

Здесь наш дом, потому мы не уеха­ли и живём, по сути, в оккупации. Самая болезненная тема для многих — это дети. Они, уже начиная с детского сада и школы, испытывают колоссальное давление пропагандой. Возможно, подрастающее поколение захочет уехать, а значит, есть риск, что на новом месте, где им ничего не будет угрожать, они просто растворятся. Это большая трагедия для нас как для народа. Чем больше людей уезжает отсюда, тем тяжелее оставшимся.

Мы ведь ещё и не жили спокойно. У прадедов самый плодотворный возраст пришёлся на раскулачивание, дальше война, оккупация и депортация, бабушкам и дедушкам пришлось вставать на ноги в Средней Азии, потом наши родители возвращались в Крым и всё строили заново на Родине… И вот теперь уже нашему поколению вновь приходится думать не о созидании, а о выживании. Видно, у нас есть какая-то особая миссия. Когда-то, я верю, мы способствовали развалу Союза, теперь помогаем Украине вырваться из «братских» объятий России.

ОЧИЩАЮЩЕЕ ДЕЖАВЮ
Ленора Дюльбер говорит, что когда в Крыму появились «зелёные человечки», то страх почувствовали даже те, кто не пережил выселение

За сутки до депортации моя прабабушка Дюльбер Мерьем Али родила дочь — Сание, которая стала шестым ребёнком в семье. Ночью она встала, чтобы приготовить детям на печи фасолевый суп, только успела его сварить, как в 4 утра в двери постучали. Это были военные, они сказали, что нужно собираться. В суматохе никто ничего не мог понять. Людей согнали в центр селения к табачному складу, рассадили в машины и продержали так до темноты. Моей бабушке Дюльберовой Васфие, она была вторая в семье, удалось прорвать брезент и сбегать домой, взять кое-какие вещи. Она принесла две буханки хлеба. Ими всю дорогу в поезде кормили новорождённую малышку. Ей разжёвывали мякиш, клали в платочек и давали как соску. Ехали где-то три недели. Людей по дороге почти не кормили, воду давали только на станциях, умерших не хоронили, а просто выбрасывали из вагонов. К счастью, из нашей семьи в пути никто не умер.

Их привезли в Красновишерск на Урале в бараки. Чтобы прокормиться, собирали на мусорнике картофельные очистки для похлёбки, ходили в лес и рвали там какую-то траву. Один раз сорвали что-то не то, и вся семья слегла.

ЗА ДЕНЬ ДО
Накануне депортации у Мерьем Али Дюльбер родилась девочка Сание, шестой ребёнок в семье

Моя бабушка красиво вязала крючком. Простыню, которую они успели захватить с собой, порезали на платочки. Бабушка обшивала их нитками и продавала на базаре. Она рассказывала, что как-то продала 10 платочков. На эти деньги можно было прокормиться недели две. Но деньги у неё украли.

Климат там был совершенно непривычный после крымского. Старшая сестра бабушки начала болеть. Ей было всего 16 лет, когда её отправили на работы на лесоповал (лес сплавляли по реке). Там она провалилась в воду и заболела воспалением лёгких. Потом снова воспаление лёгких. Её похоронили на Урале, а бабушка осталась за старшую. Уже в 15 лет её отправили учиться в проф­техучилище на штукатура-маляра. Родители были вынуждены отдавать девочек на обучение, совершенно не соответствовавшее традициям. В училище давали пайки, за счёт которых кормилась вся семья.

Долгое время крымским татарам не разрешали покидать пределы поселений. И моя прабабушка, чтобы проведать своих родственников в соседней деревне, приходила к коменданту и говорила, что ей нужно к зубному врачу (он жил как раз в той деревне). А у врача вырывала здоровый зуб, который потом показывала коменданту.

Первый год после депортации люди верили, что всё это ошибка и их вот-вот вернут домой. Некоторые вообще не взяли с собой вещей из дома, особенно старики, они только Коран брали как самое ценное. Они больше всего и пострадали. Осознание случившегося пришло позже, когда начали возвращаться мужчины с фронта. Мой дед Сейт-Умер во время депортация служил. Вернулся после войны с орденами, а семьи нет. Ему предложили: ты отказываешься от орденов и документов участника войны, а мы говорим тебе адрес родных. Он так и сделал.

ПАМЯТЬ СТАРШИХ
Васфие Дюльберова, бабушка Леноры Дюльбер, всегда напоминала, что 18 мая нужно проводить в молитвах

У нас половина родни попала на Урал, а половина — в Узбекистан. В 1957-м, когда власти ослабили давление и разрешили переписку, родственники нашли друг друга. Моя семья переехала с Урала в Узбекистан, в том же году родилась мама.

История депортации — это обрывки воспоминаний старшего поколения. Мы знали эту дату — 18 мая. Даже в Советском Союзе бабушка напоминала, какой это день и что его нужно провести в молитвах. Но старики почти не рассказывали о выселении, зато всегда говорили о Крыме. Мы постоянно слышали: «А в Крыму была такая груша», «в Крыму была такая картошка», «в Крыму был такой виноград». Я очень хорошо помню, что в квартире у бабушки в Узбекистане на зеркале висел фантик от конфеты с изображением Судакской крепости. Бабушка постоянно напоминала, что мы оттуда родом. И в нашей семье история о том, что Крым — наша родина, передавалась через вот такие бытовые вещи. К тому же в семье не строили грандиозных планов на будущее, потому что фактически мы были в ссылке. Копили деньги, потому что знали: в один прекрасный день уедем.

Мы не растворились благодаря нашим бабушкам и дедушкам, их богобоязненности, вере и традициям. Несмотря на окружавший нас атеизм и коммунизм, маму замуж отдавали по традициям за крымского татарина. Были мула, старики, её посадили в круг и рассказывали, что такое замужество. Такую же беседу провели с отцом. И всё это в 1975 году. Когда родилась я, пришёл мула и дал мне имя.

Бабушку депортировали из Крыма в 14 лет, а я в 14 лет вернулась туда. Моя бабушка сказала: «Возвращаемся в Судак. Откуда нас выселили, туда мы и вернёмся». Это был 1992 год. По рассказам мне, ребёнку, Крым представлялся каким-то райским местом, где всё лучше, и я ожидала, что увижу здесь некий сказочный мир, цветущий, поющий. Первым делом мы посмотрели на Судакскую крепость, и это было огромное разочарование. Она оказалась не такой, как на фантике. Сказочная картинка разрушилась. Эта крепость олицетворяла все мои ощущения по поводу Крыма. Здесь же всё было с точностью до наоборот — что-то непонятное, разваленное. Меня впечатлила только природа.

В Узбекистане мы жили в двухкомнатной квартире, а в Крыму первые два месяца провели в палатке. Потом нашли здание в центре города, оккупированное бомжами, и заняли там одну из комнат. Крымские татары бедными никогда не были. Мы продали в Узбекистане свою квартиру, но денег хватило ненадолго. За год из-за инфляции они растаяли. Точно помню, что на эту сумму мы купили мне сапоги, маме ветровку и электрическую духовку. В Узбекистане мама работала учительницей английского языка, а здесь мыла туалеты в санаториях, продавала булочки на пляжах. Мама трижды ходила устраиваться в школу. «Я учитель английского, слышала, у вас есть вакансия». — «Да!» А потом видят фамилию в документах и говорят: «Нет, нам не нужны учителя английского». Только на третий раз ей удалось получить место. Привкус у возвращения был горьким.

В классе я была единственной крымской татаркой. Меня посадили за последнюю парту, и каждый раз, когда я отвечала на вопрос, весь класс оборачивался. Они удивлялись, что я могу ответить правильно. Какой-то был стереотип, что мы «чурки необразованные». Даже спустя много лет. Помню, я уже работала преподавателем Таврического университета и какое-то время исполняла обязанности декана факультета. Подписывала справки в школы о том, что дети поступили в вуз. Одна из таких справок попала в мою школу. И там искренне удивлялись тому, что увидели: «Ты действительно аспирантуру закончила? Ты декан?» В их представлениях я априори не могла это сделать.

Нас изображали предателями, годами втолковывали этот стереотип. К нему ещё, наверное, примешивалось чувство вины. Представьте, живёшь в чьём-то доме, а тут приходит его хозяин. Много неприятных ситуаций возникало на фоне банальной зависти. Мы же приехали домой, а для крымского татарина дом — это всё. У нас говорят: сначала нужно дом построить, дерево посадить, а потом на себя посмотреть. Естественно, семьи большие, естественно, дома двухэтажные. Мы были закалены, нас депортация научила выживанию, поэтому мы стали пионерами в Крыму в том, что сейчас называют мелким и средним бизнесом. Всё, что зарабатывали, вкладывали в дом, ведь строили на века. А нас упрекали: «Вот вы бедные-несчастные вернулись, а такие дома строите». Нам пришлось полюбить Крым таким, какой он есть, без иллюзий. И сейчас мне без него тяжело дышать.

ДЕРЕВНЯ ВОРУН
В 1944 году из деревни Ворун депортировали прабабушку Леноры Дюльбер — Мерьем Али и её детей

Для многих события 2014 года стали шоком. Сейчас в Крыму распространяют листовки о депортации. В автобусе ехали две женщины, и они чуть не передрались за то, кому достанется дом крымского татарина, когда его якобы выселят. Моя бабушка умерла в 2009-м. Нельзя так говорить, но в какой-то степени я рада, что она не видит этого. Это дежавю и ощущение страха, даже у тех, кто не пережил выселение. В те дни, когда появились «зелёные человечки», у меня в голове билась одна мысль: нужно взять документы на дом, чтобы, когда мы снова вернёмся, можно было его отвоевать. Ведь тогда, в 1944-м, моя семья не догадалась взять бумаги, и мы не смогли вернуть свою землю, хотя бабушка об этом мечтала.

Сейчас я принимаю ту данность, которая есть. Это тоже часть нашей культурной традиции. У меня политика такая — больше того, что я смогу пережить, мне Всевышний не пошлёт, и у меня хватит сил преодолеть все испытания, которые выпадают сегодня на наши души.

ВДАЛИ ОТ СЕМЬИ
Алим Якубов выехал из Крыма на следующий день после «референдума». Почти все его родственники остались на полуострове

Моих бабушку и дедушку по папиной линии депортировали в Марийскую Республику. Они жили в лесу в общем бараке на 15 семей. Бабушка таскала лес, дедушка работал лесорубом. Там была лесопилка. Бабушка всегда плакала, вспоминая те края, — бесконечные дожди, тучи комаров в лесу, непривычный после крымского климата холод.

До выселения они жили под Балаклавой, в селе Ай-Тодор. Сейчас там военная база, а от деревни остался один колодец. Каждый год 18 мая крымские татары ездят туда, где от их домов не осталось даже кирпича. Я тоже там был.

Все постепенно вставали на ноги. Потому что много работали. А как по-другому, если нужно кормить детей? Семьи ведь большие. В папиной семье было семеро братьев и сестёр. Бабушка с дедушкой только поженились накануне депортации, и первые дети у них родились уже не в Крыму. В Марийской Республике они прожили до 1956 года, потом переехали на Кубань в Кущёвку и, наконец, в начале 1960-х перебрались поближе к родственникам в Узбекистан. Там родился мой отец.

НАЧАТЬ СНОВА
Дедушку и бабушку Алима Якубова — Рефата (слева во втором ряду) и Шайе (слева в первом ряду) депортировали в Марийскую АССР. На фото 1954 года семьи крымских татар, живших в Марийске в одном бараке

Я родился в Ташкенте. В Узбекистане вырос, получил образование. В детстве я даже не очень отличал Симферополь от Севастополя. Жил в Ташкенте 20 лет, а в Крым пере­ехал только в 2008 году. Все родственники и с маминой, и с папиной стороны к тому времени уже были в Крыму. Кто-то вернулся в 1987-м, кто-то в 1992-м. Наша семья уезжала из Узбекистана последней. Мы были немного изолированы от родни, и папа очень переживал, что мы далеко от своих. Он скучал по своей маме. Если честно, я не знаю, почему мы переехали так поздно. Возможно, родителей всё устраивало в Узбекистане. Там была налаженная жизнь, быт.

Родственники для крымских татар много значат. У нас принято почитать семью, пожилых людей. Когда я только переехал в Крым, для меня было шоком узнать, что все мои друзья разговаривают с родителями на «ты». А для них было удивительным, что я обращаюсь к отцу, маме на «вы». Они не понимали, что это знак уважения.

Нам было легче обустраиваться в Крыму. Родня к тому времени уже обжилась, и нам все помогали. А вот дяде моему было очень тяжело. Он приехал в Крым с двоюродным братом в 1992 году и два года строил дом, теплицы практически в поле. Я до сих пор не понимаю, как им хватило сил всё бросить и на новом месте начинать заново. Ведь многие крымские татары стали успешными в Узбекистане. При переезде они продавали своё имущество, и, пока ехали в поезде, их деньги таяли из-за инфляции, которая тогда была в Украине.

БОЛЬШАЯ СЕМЬЯ
У Рефата (посередине) и Шайе (сверху справа) было семеро детей. Все они родились уже за пределами Крыма: двое в Марийске, двое в Кущёвке и трое в Ташкенте

Симферополь, куда я приехал, показался мне таким маленьким, примитивным по сравнению с большим Ташкентом. Город воспринимался как провинция. К тому же был декабрь, холодно. Я неделю просидел дома. Был сильный ветер, и я уже почти паковал чемоданы, чтобы возвращаться в Узбекистан. А потом папа повёз меня в Ялту.

В Ялте я увидел море. До этого момента я никогда не был на море, но всё равно оно очень много значило для меня. Гены, наверное. Море для меня — синоним свободы. В Узбекистане было огромное водохранилище в горах, но ему далеко до бескрайних морских просторов. Море меня впечатлило, покорило и до сих пор не отпускает. Ну и по сравнению с Узбекистаном даже Крым казался мне более европейским. Поэтому я всё же остался в Симферополе.

Через два года вернулся в Ташкент погостить к друзьям. Встретился с тремя знакомыми. Больше мне там нечего было делать. А в Крыму три недели уйдёт только на то, чтобы всех родственников проведать. Скучал я только по узбекской кухне и сладким фруктам.

В Крыму я получил украинское гражданство по ускоренной процедуре. Хотел перевестись в университет в Симферополе и продолжить обучение медицине. Но у меня не было украинского паспорта, а потому меня могли принять в университет только как иностранного гражданина. Это меня разочаровало. Я хотел учиться дальше, но год обучения пропустил. А через год решил поступать заново, но не сдал тесты по украинскому языку, расстроился. Но на самом деле море всё лечит. В Крыму я стал фотографом.

МЕСТО СИЛЫ
Мыс Хамелеон недалеко от Коктебеля — любимое место Алима Якубова в Крыму

Я уехал в Киев на следующий день после «референдума» в 2014-м. Тогда из Крыма переехали все мои друзья, я не мог там работать, и мне нечего было терять. К тому же я был активистом и рисковал, оставаясь там. Переехал и не жалею, хотя вся моя семья осталась в Крыму, кроме младшей сестры. Стереотипы снова ожили, все мусульмане превратились чуть ли не в ИГИЛ. Крымские татары опять вынуждены жить обособлено, меньше говорить, потому что даже сосед соседа может сдать с потрохами.

И всё равно отец хочет, чтобы я жил в Крыму. Он собирается мне там строить дом. Тётя расстраивается, что я вдали от дома могу жениться не на крымской татарке, как велит традиция. А для меня главное, чтобы была любовь. Сейчас я в Киеве, и мне здесь хорошо. Конечно, мне не хватает родственников, и я очень скучаю по морю.