Фотограф, который больше не снимает

Мой путь в фотографию был прозаичным. Когда закончил вуз, трудился в Институте пищевых технологий, в лаборатории технических средств, туда входили и фотография, проекторы, звук. Быстро понял, что в коллективе работать не могу. Знакомый рассказал про своего друга-фотографа, который работал на киностудии. Вот это жизнь! Его прикрепляют к фильму, там он говорит, что ему нужно пойти куда-то по делам, а сам идёт на пляж.

Мой выбор профессии определила её полная свобода. Фотограф — это была такая вольная профессия, даже в газете. Говоришь: «Я пошёл снимать», и тебя три дня нет. Потом приносишь три фотографии, которые снял за полчаса.

Однажды моя жена-пианистка поехала в Париж, привезла шмотки. Я всё это продал и купил за 300 рублей «Практику». Начал снимать, у меня быстро стало получаться. Видимо, потому что в детстве учился рисованию.

Снимал портреты известных людей: скрипачку Ольгу Пархоменко, с которой работала моя жена, трио Мареничей, Ротару. И очень много снимал гастролёров: Рихтера, Высоцкого. Газета «Культура і життя» стала у меня брать эти портреты и публиковать. Затем в «Советской культуре» проработал до развала Союза.

Иногда я выставляю эти портреты, у меня их покупают в Берлине. Там есть люди, которые давно уехали — ещё из Советского Союза. Они покупают у меня фотографии, потом сидят, плачут вместе с портретами.

Когда я начинал фотографировать, в Украине было четыре классика: Яков Давидзон, который снимал ЦК, Николай Козловский в «Огоньке» работал, Борис Градов — в журнале «Украина», Ирина Пап — в «Известиях». Я испытывал большое уважение к предыдущему поколению. Хотя мы критиковали их фотографию, потому что они были постановщиками. Чтобы токаря снять, надо было заранее договориться: токаря отмоют, переоденут, станок почистят, всё зальют светом. А мы, «отравленные» Картье-Брессоном, были ближе к жизни.

Я много лет работал в театре. Сценограф, народный художник Данил Данилович Лидер научил меня образно мыслить, он называл это «условным мышлением». Лидер, несмотря на то, что работал с режиссёром-реалистом, делал абстрактные, концептуальные декорации. Например, в Малом театре ставили «Короля Лира». Вся сценография заключалась в том, что был такой трансформер из кубиков, они вставлялись друг в друга. В зависимости от того, как развивались события на сцене, кубики либо рассыпались, либо собирались в один. Условно говоря, это был символ Вселенной в разных состояниях, он показывал микро и макро. Поработав с Лидером, я понял, что это абсолютно другой язык.

Я снимал всё, не сделал только один кадр. С моей коллегой, журналисткой «Советской культуры» Лидией Аркадьевной Вириной мы поехали на Чернобыльскую атомную станцию в первые дни после аварии — 8–9 мая. Тогда ещё не было зоны, никакого контроля. Подъехали под самый реактор, потом отправились в детский лагерь, куда эвакуировали смену четвёртого блока, — до ста человек. Им можно было пойти в специальный киоск, где каждому выдавали бутылку красного вина и чекушку водки в день. Возле ларька стояла абсолютная тишина, никто ни с кем не разговаривал, молча курили. Я достал камеру, мне один дядька говорит: «Не надо». Все же физики, все понимали, какую дозу получили, сколько им осталось. Сейчас жалею, надо было всё-таки тихонько снять, хотя передать эту фантастическую ситуацию при помощи фотографии сложно.

После нескольких зарубежных выставок в 1990–2000 годах я утратил интерес к документальной фотографии. Начал понимать, что всё сместилось в область смыслов и идей.

После биеннале в Сан-Пауло в 2004 году я перестал фотографировать. Там выставил результат большой работы: снимал нелегальных шахтёров. Проект хорошо прошёл, попал в десятку или двадцатку лучших, я его ещё потом несколько раз крутил по миру. После биеннале подумал, что достиг потолка, да и сильно поменялась картинка — молодёжь снимает значительно лучше, хорошо владеет техникой.

За свою жизнь я снял только две темы. Первая — Чернобыль. Вторая — шахтёрские копанки. Третью тему мне было уже не вытянуть, поэтому решил, что буду делиться опытом, что школа — самое то.

В 2004 году с моим партнёром из галереи «Ра» Андреем Трилисским решили организовать как бы курсы повышения квалификации для фотожурналистов. Школа была построена очень просто. Мы делали мастер-классы, моя жена-немка, которая работала медиаэкспертом от германского правительства, провела пару лекций на тему этики в журналистике. Об этике наши журналисты тогда не задумывались. Я поставил этот вопрос, когда представительница Femen пилила в Киеве крест. Понятно же, что всё это на картинку делалось. Репортёры, большинство из которых православные, могли просто дать ей по заднице и прекратить мероприятие. Но никто не вмешался.

Когда в 2008 году начался кризис, я подумал, что мы не будем готовить безработных, навязывать профессию, которой нет. Поскольку в выставочном пространстве очень резко изменилась фотография — она стала концептуальной, и мы перестали её понимать. Я решил, что лучше, если школа будет больше внимания уделять пропаганде современной фотографии, современного искусства. Этим мы занимаемся до сих пор.

Практически всех, кто к нам приходит, я отговариваю фотографировать. Многие после школы бросают фотографию, и я этому очень рад. Они продолжают снимать телефоном семью, но амбиции у них исчезают. Вопрос не в уровне, а в том, что навыки не к чему приложить: вилка есть, а розетки нет.

Учить фотографии или изучать её можно на двух уровнях: первый — ремесленный, второй — раскрытие способностей человека. Мы даём людям какой-то мыслительный инструментарий, чтобы они могли им пользоваться. Учим думать. Даже не думать, а мыслить образами. Наше мышление очень буквальное, репортажное. Как сделать образ киевлянина? Это сложно, потому что столько всего намешано. Тогда может прийти идея снять не одного человека, а сто и сложить их вместе в одну мозаику, это и будет образом киевлянина. Или как создать образ троещинского хлопца? Кто это? Ну, спортивный костюм, пиво, семечки, малая под мышкой. Усиль действительность, покажи её. Не нужно мне десять фотографий, дай мне одну, заменяющую их.

Из теперешней жизни нужно вычленять образы — то, чего не хватает большинству фотографов. Сегодня очень популярна уличная фотография. Наши фотографы считают, что нужно снимать на улице, и всё. Нет. Уличная фотография — это выявление места и времени, это снова работа с образами: ты должен показывать очень характерные вещи. У нас ходят снимать без плана, что видят, то поют.

На Западе работают с образами, потому что протестанты — концептуальные. Мы же в церковь как ходим? Смотрим, нам нравится, но мы ничего не понимаем — какая литургия, что там поп говорит. Мы — по форме, а они — по содержанию. Так вот мы пытаемся наших учеников не думать научить, а немцев из них сделать, хотя бы чуть-чуть.

Мы живём без прошлого, мы его стираем, уничтожаем, к нему не возвращаемся, не анализируем его. В этом большая беда. Наша воспитанница Оля Костырко делала книгу к 25-летию независимости, она замучалась в поисках фотографий. Мы не снимаем вещи, которые считаем второстепенными, а они потом становятся символом времени. Челноки, 90-е годы. Это же было повальное явление, но оно не зафиксировано, люди не сняли, они не считали это главным. Или наступление на красные флаги флагов кока-колы, тоже красных. Я хорошо помню, как они висели рядом — газировка и серп и молот.

Мы все корреспонденты сегодня. Если посмотреть на события последнего времени — теракты в Париже, Ницце, убийство Шеремета, все снимки и видео сняты случайными прохожими. Войну лучше всех снимают солдаты на телефон. Потому что они ближе, им не нужен допуск: боец одной рукой стреляет, другой снимает. Через прицел. Там просто потрясающие фотографии. Фотографу остаётся аналитика, если он подготовлен, если у него есть образование, которое позволяет ему работать с поиском тем, актуализировать жизнь, находить какие-то важные моменты и работать с ними через визуальные образы. Это и называется документальной фотографией — тот же репортаж, снятый на протяжении большого отрезка времени.

Я не буду никого учить фотографировать, потому что это нереально, сегодня молодые люди лучше меня делают картинку. Но вот три картинки вместе они уже сделать не могут: слова знают, а предложение сложить не в состоянии. Сейчас одна картинка вообще нигде не проходит, кроме газеты. К нам приходит много молодых людей, среди них есть известные фотографы. Например, Андрей Бойко — модный молодой фотограф, который очень рискованно снимает молодёжную среду. Спрашиваю: «Зачем пришёл?» Говорит, что упёрся в тупик, не знает, что дальше делать. У него такие способности, а знаний — ноль. И подобных примеров много. Это можно сравнить с писательским трудом: если нет мыслей, идей, получается графомания.

Сегодня время идей. Абсолютно новая для XX и XXI веков штука — арт-фотография. Мы видим художников, одним из инструментов которых является фотоаппарат. Например, очень востребован Саша Курмаз, но он фотографию переосмыслил. Как бывший граффитчик он стал использовать фотографию для провокаций в городской среде. Вместо того чтобы написать на стенке «х…», ставит какую-то порнографическую открытку или достаёт из лайтбокса рекламу и вставляет свою провокативную или даже страшную картинку, затем документирует, как на это реагируют люди. Сейчас у Саши проходит выставка в очень намоленном месте — одной из самых известных галерей мира C/OBerlin. Называется «Метод». То есть он выскочил туда, наверх, благодаря абсолютно новой фотографии.

Вообще, словосочетание «профессиональный фотограф» — смешное. Мы же не говорим «профессиональный стоматолог», «профессиональный инженер». За этим стоит образование. Пересекая границу Украины — от Польши и туда дальше, вы можете встретить словосочетание «дипломированный врач». То есть образование и мандат позволяет вам называться профессионалом. У нас этого нет.

Коммерческое поле — это услуга. Раньше это называлось коммунальными услугами, куда входили прачечные, ателье мод, фотоателье, в которых фотографировали на паспорт, делали свадебные, семейные фото. Сегодня такие люди называют себя фотохудожниками. Некоторые из них процветают, но к фотографии отношения не имеют.

Уровень коммерческих заказов очень низкий, местные заказчики сбивают прицел. Вот из тебя идеи прут, а заказчик не даст их реализовать. Он хочет, чтобы ты снял ему еду или одежду так, как у Васи. Он это видел, ему понравилось, и перечить бесполезно: тебя выгонит, другого фотографа найдёт.

В Украине появляются новые имена, их можно пересчитать по пальцам, но их и не должно быть много, учитывая среду, отсутствие процесса. Я частично живу в Берлине, у меня немецкая семья. Там 600 галерей, две академии искусств, 179 музеев, несколько из которых связано с фотографией. Это процесс. В него я включаю образование, арт-рынок, которого у нас нет.

Мы хотим запустить процесс, чтобы люди привыкли к тому, что в подарок на день рождения можно было купить авторскую фотографию. Сделали магазин 5,6 store, продаём авторскую фотографию.

Для наших фотографов выставки в Украине неважны. Они работают разве что только на имя. Ну есть у меня имя, а жить мне на что? Главная задача галереи — стать посредником между автором и покупателем. У нас выставки не работают, потому что нет продаж. Я давно говорил: если хотите быть в Украине успешным фотографом, купите пять квартир, сдавайте их и будьте фотографом. Потому что сегодня в мире трудно заработать авторской фотографией, а в Украине вообще практически невозможно.

Подготовил Алексей Батурин