* От итальянского coda — хвост, конец, шлейф — музыкальный термин, которым обозначают финал произведения, что-то вроде послесловия или эпилога в книге

Она родилась в Крыму и начала заниматься музыкой в четыре года. В пять получила первый Гран-при. В семь играла сольный концерт — Шуман, Гайдн, Рахманинов — программа длилась час и 15 минут. В девять победила на конкурсе юных пианистов в Голландии, в десять — в двух номинациях конкурса Горовица в Киеве. Тогда же стала лауреатом конкурса Merci Maestro в Брюсселе. Пианистке аплодировали в Париже, Вене, Амстердаме, Брюгге, Стамбуле, Нью-Йорке, Вашингтоне.

Каждый несчастный ребёнок несчастлив по-своему, все счастливые дети похожи друг на друга. Христина Михайличенко похожа на всех счастливых детей. Меньше всего она напоминает вундеркинда — несчастное существо, лишённое детства, иссушенное каторжным трудом и амбициями родителей. Как миллионам ровесников, ей нравится плавать, кататься на велосипеде и прыгать на батуте. Она любит макароны с сосисками и не любит кабачковую икру, горох, желток, винегрет и томатный сок. Любит читать книги о Гарри Поттере и терпеть не может рассказ Чехова «Спать хочется», заданный на лето («Сумасшедшая девочка задушила ребёнка. Я не понимаю, как можно задушить ребёнка. Ну успокой ты его и ляг спать. Сложно, что ли?»). Она не любит рано вставать, носить в школу платья и убирать в комнате. Снежные киевские зимы нравятся ей больше сырых крымских, а летом ей не хватает Чёрного моря, утренней рыбалки на резиновой лодке и дельфинов.

Тина многое помнит о своей прошлой жизни. О том, как с папой, дедушкой и старшим братом зимой спасала дельфина в Черноморском. У дельфина была кровь на боку, он лежал на мелководье, шагах в пяти от берега. Его завернули в пальто, положили в багажник машины, отвезли в другое место и выпустили на глубину. Помнит, как в четыре года научилась выговаривать «р». Помнит хомяков и попугаев, которые жили в их симферопольской квартире. Помнит, как ловила с папой ядовитую рыбу скорпион, барабульку, окуней, бычков и зеленушку.

Тина-ребёнок заканчивается на моём вопросе, о чём она мечтает. Мечтает о своём рояле. Мечтает съездить в Норвегию. Не побывав там, уверяет она, сложно играть Грига. Мечтает, чтобы в Украине было больше концертных залов.

О таких, как Тина, принято говорить: их поцеловал Бог. Это о них рассказывает музыкант и популяризатор классической музыки Михаил Казиник (Тина с ним встречалась — когда ей было четыре года, он приезжал в Черноморское и читал лекции в местной музыкальной школе и Доме культуры). «Бог поцеловал их в детстве. А потом Бог должен сделать ещё одну вещь — ударить. Иначе ничего не будет. Бог должен ужасно ударить. Он должен породить Баха, пятого евангелиста, который знает о Вселенной больше, чем все физики вместе взятые, а потом поселить его в маленьких провинциальных вонючих немецких городках, чтобы всякая дрянь гноила его всю жизнь. Он говорит: Моцарт, я тебя поцеловал, иди на Землю, воспоёшь гармонию, совершенство, бессмертие, красоту. Только сам будешь всё время умирать. Он селит Грига, гнома, который перестал расти с 11–12 лет, не где-нибудь, а в Норвегии, стране викингов. И говорит ему: ты должен стать великаном. Как? Найдёшь способ, я ведь тебя поцеловал».

Эту историю можно рассказать по-разному.

Как сказку о волшебнице, родившейся в семье маглов. Её игра — напоминание миру о том, что люди из этой страны не только убивают друг друга и просят денег, но и исполняют Моцарта, Шопена, Рахманинова.

Как притчу о маме волшебницы, которая поняла главное: всё, чем бы мы ни занимались, нужно делать медленно и тихо.

Как репортаж о жизни под Киевом переселенцев из Крыма, для которых фраза «поехать в отпуск на море» до сих пор непереводимая игра слов.

Как античную трагедию о роке, который на пике счастья бьёт наотмашь.

И всё-таки эта история о другом.

О своём голосе, которому нельзя дать утонуть в окружающем шуме.

О том, что никто не знает, куда унесёт его партитура судьбы через несколько тактов.

О том, как важно невидимому композитору увидеть в нас соавторов, а не прилежных исполнителей гамм и покорных проводников его воли.

О музыке, живущей в каждом из нас.

Эта история началась давно. Возможно, когда человек начал расписывать стены пещер рисунками. Или когда в семье капельмейстера при дворе зальцбургского архиепископа родился мальчик Вольфганг. Или когда другой гений — Бетховен — ощутил стену глухоты, отделяющую его от мира, и стал записывать музыку, пришедшую из космоса.

А может, она началась вечером 31 декабря 1991 года в Симферополе, в промёрзшем и голодном общежитии филфака университета, куда подруги пригласили встречать Новый год 17-летнюю Наташу Данилову, первокурсницу русского филфака. Она едет в троллейбусе через непривычно заснеженный город с большой перевязанной шарфом сумкой. В ней сокровища — банки с домашней консервацией, копчёные куры, пирожки и наполеоны, бережно упакованные дедушкой и бабушкой, у которых она жила. В новогодних комедиях здесь бы обязательно показали, как с другого конца города навстречу счастью торопится студент украинского филфака 23-летний Гена Михайличенко, приехавший в Симферополь из Артёмовска. К тому времени он окончил техникум, получил диплом технолога огнеупорных материалов и отслужил в армии, чудом разминувшись с Афганистаном.

Здесь бы для большего эффекта помянуть «стрелу Купидона», добавить «их глаза встретились», ещё что-то о любви с первого взгляда и пустить за кадром романтический саундтрек. Ничего подобного. Наташа и Гена были знакомы и раньше, но до этого вечера он казался ей холодным самовлюблённым Нарциссом.

1 января они уже вместе гуляют по городу. 7 января, на Рождество, собираются идти в церковь, и она ждёт его 45 минут на холодной остановке на площади Ленина. Само собой, с пирожками — они, кажется, важная деталь в этой истории. Замёрзла, но дождалась.

Потом он уезжает домой в Артёмовск, а вернувшись, звонит ей с вахты общежития и говорит, что соскучился. Она перебирается в общежитие. С апреля 92-го они не расстаются.

Потом будет свадьба и рождение Дани. Попытки Наташи заработать — выпускница музыкальной школы и филфака занимается репетиторством, работает менеджером крупной корпорации, продаёт трубы большого диаметра, открывает фирму по организации праздников для детей. После окончания университета Гена остаётся на кафедре — преподаёт теорию и историю украинской литературы. Оканчивает аспирантуру, пишет диссертации «под заказ», чтобы прокормить семью, работает в нескольких вузах. Когда родится Христина, он принесёт в роддом свой учебник «Введение в литературоведение» — только из типографии. На второй странице титула значится: «Христі й Данилу присвячується...».

Христина — вымоленный Наташей ребёнок. Мужу тогда с головой хватало её самой, сына и любимой работы. «С Тиной были самые физиологичные роды и самая страшная беременность, — рассказывает Наташа. — Она тянула из меня все соки».

Потом появляется ещё один ребёнок, солнечная Саша. Потом будут первые успехи Тины — в музыкальной школе и симферопольской Украинской гимназии («в Крыму она лучше говорила по-украински, чем в Киеве»).

Годы счастья, безоблачного, как крымское небо, и плотного, как морская вода.
А потом — помните Казиника? — Бог должен ужасно ударить. Иначе ничего не будет.

«А потом случилось то, что случилось», — раз за разом произносит Наташа. Как будто играет в детскую игру — «да» и «нет» не говорить, чёрное и белое не называть. Или повторяет слова молитвы: «Если только можно, Авва Отче, Чашу эту мимо пронеси».

После того как 18 февраля 2014 года в Киеве начались массовые расстрелы, Наташа понимает, что и в Крыму может произойти страшное. Они тогда не по-детски ссорятся с друзьями и соседями, отчаянно и зло. Гена перечисляет деньги пострадавшим на Майдане, пишет в соцсетях, всех, кто приходит в дом, встречает словами «слава Украине». У Наташи, скорее всего, случается микроинсульт — немеет часть лица, следы заметны до сих пор.

В один из дней тихого помешательства и бессилия она встречает знакомых ребят-татар. «Что вы стоите, надо же что-то делать. Вы понимаете, что тут будет скоро?!», — кричит она.

В другой день она узнаёт, что над зданием крымского Верховного Совета российский триколор. Сразу звонит Гене. Тот пытается успокоить: «Йди випий кави, все буде добре». Здесь у неё срывает планку: «Если ты мне прямо сейчас не скажешь, что мы уезжаем, я буду разводиться». «Дуже приємна пропозиція…», — шутит он в ответ.

Весь день референдума, 16 марта, она пролежит с головной болью.

«Отчаяние, бессилие, равнодушие — чувства, которые жили со мной в тот день, — вспоминает она. — Я слышала радостные голоса соседей-пенсионеров на площадке, мне казалось, что они специально кричали под нашей дверью, как счастливы, что теперь в России. Но мне было всё равно. А уже 17 марта я весь день просидела в телефонных переговорах с риелторами, составляя план переезда семьи в Украину. Я не могу ненавидеть, я умираю от этого чувства, а 16 марта 2014 года ненависть к происходящему заразила всю меня».

18 марта, когда уже было решено уезжать, Геннадий постит в соцсети стихотворение Леонида Киселёва о Мандельштаме в мясорубке времени:

Почему именно это стихотворение? Именно 18 марта? Какую рифму крымчанин родом с Донбасса находит в этих строках с происходящим за окнами, где продолжают ликовать земляки под прикрытием зелёных человечков? Он не мог не знать и другое стихотворение, написанное Киселёвым в 1966-м, за два года до смерти от лейкемии в 22 года. Почему не постит его? Боится напророчить? Надеется, что обойдётся малой кровью? Бессмысленные вопросы.

Продолжаются шоу на площадях Симферополя — с завозными ряжеными и непритворным ликованием местных. Малознакомые и незнакомые люди на улицах регулярно отправляют Наташу на вокзал, во Львов, ещё дальше. Самые близкие со студенческих лет друзья среди ликующих. Гена и Наташа и раньше могли до хрипоты спорить об истории и о политике, но это было по-украински толерантно. Вечером, расставаясь, жали друг другу руки, а утром встречались и продолжали общаться. В марте 2014-го такое уже невозможно — люди те же, изменились правила игры. Остаться — значит или принять эти правила, или продолжать жить в ненависти. Это история о чём угодно, но только не о свободе выбора. Выбора не было — не вообще, а для её героев.

24 апреля 2014-го, день своего 40-летия, Наташа помнит по минутам. В этот день — совпадение, случайность — они заключили договор о покупке квартиры в Ирпене. Их симферопольскую квартиру купил рыбак из Новосибирска. Это отдельная история, на грани триллера и авантюрного романа — как продать недвижимость во время всеобщего «крымнаша», когда нотариальные конторы открывают на несколько дней, специально «под сделку».

Перед отъездом они собирают всех друзей за столом — в рыбацкой деревне. Кто-то приходит в шарфике цветов российского флага, хотя уже совсем тепло.

За всё время муж Наташи срывается один раз. На украинском пограничнике, который, заметив, что в паспорте Гены не переклеена фотография в 45 лет, хочет ссадить его с поезда. Гена заводится с пол-оборота и неожиданно начинает кричать: «Ты что, баран, не понимаешь, в Крыму сейчас ничего невозможно вклеить». «Он думал, что у него на лбу написано: я — украинец. И все должны это видеть», — вспоминает жена. Она бежит за пограничником, просит прощения, тот отдаёт ей паспорт мужа со словами: скажите, чтобы он больше так не делал.

В августе 2014-го они перебираются в Ирпень. К середине осени деньги на исходе. Тина поступает в киевскую музыкальную школу имени Лысенко. Гена где-то одалживает, сам делает ремонт в квартире, ездит по вузам в поисках работы, устраивается сторожем. Однажды в музыкальной школе она разговорилась с киевлянкой. Прощаясь, та смущённо протягивает сто гривен. Наташа пытается отказаться. Не выходит. «Для нас в тот момент это было настоящее пожертвование», — вспоминает Наташа.

На странице Геннадия Михайличенко в Facebook нахожу запись, сделанную тогда. «Наш папа был на рыбалке, он очень любит ходить на рыбалку, и всё время приговаривает: ловись рыбка, большая и маленькая... Но что-то у моего папы в этот раз не заладилось. Рыбка замёрзла или папа крючки забыл привязать, в общем не было рыбки. Вместо щучки мой папа принёс огромный букет цветов, и мама почему-то ещё больше радовалась цветам, чем рыбке. Так что, папочка, ты, когда ходишь на рыбалку, лучше маме цветы приноси, она потом долго добрая и всё время улыбается». Подпись — «твоя младшая доченька Сашенька». Дата — 20 октября 2014 года.

Постепенно дела налаживаются. Гена устраивается на "Радио Свобода". Ближе к зиме запускает проект «Украинский язык онлайн для Крыма» и получает на него грант. Появляются новые друзья. За первый год после переезда Тина дала около семидесяти концертов. Саша привыкает к детскому саду в Ирпене — первое время у неё были сложности с адаптацией на новом месте. Даня оканчивает школу и собирается поступать в Лингвистический университет — он решил стать переводчиком с китайского.

«Выходишь с утра на кухню пить кофе, Гена что-то читает в своём компьютере. А ты чувствуешь, вот оно, счастье. Просто потому, что ты на своей земле, разговариваешь на одном языке со своими людьми. Это ценность, которую понимаешь только с потерей. Тот, кто не пережил аннексию и переселение, не поймёт тех, кто это пережил. Я часто говорила Гене тогда: не может быть такого счастья, — вспоминает Наташа. — Всё время сдерживала себя, как будто стеснялась, потому что в стране беда, потому что гибнут люди... А потом случилось то, что случилось».

В семье Михайличенко апрель — месяц рождений. 1 апреля родилась Саша, 24-го Наташа, 28-го — Геннадий, 29-го — Даня. В апреле 2015-го Наташа отпраздновала свой 41-й день рождения, Гена — 47-й. Так вышло, что роли в семье распределились по классике: мама — злой полицейский, вечно чего-то хочет от детей, папа — добрый, который просто любит. В 2015-м Наташа много ездит с Тиной, Гена часто остаётся с Даней и маленькой Сашей.

Очередная поездка запланирована на начало мая — сначала концерт в Париже, потом Брюссель, Антверпен, Брюгге. Улететь должны 3-го, вернуться 11-го. За несколько дней до вылета Наташа делает яркий маникюр — алый с оранжевым. Следующей ночью ей снится, как она снимает этот лак, сдирая ногти с кровью. Наутро жалуется мужу, что плохо спала, Гена в ответ шутит — говорит, перед рыбалкой тоже никогда не спит.

Утром 3 мая он провожает Наташу с Тиной в аэропорт, как всегда. Последний зигзаг очереди, когда ты уходишь из зоны видимости провожающих, люди торопят, а она не может оторвать взгляд от мужа в толпе.

Гена возвращается домой из аэропорта, затаривает холодильник продуктами. Звонит сыну, говорит, что Саша гуляет с бабушкой — у них тогда гостила мама Наташи. Просит проследить, чтобы всё было хорошо. Идёт дождь, и он сомневается, не отменить ли запланированную рыбалку. Решает идти.

Через несколько часов во время автомобильной экскурсии по Парижу, устроенной их парижскими знакомыми, Наташа видит два пропущенных звонка от сына. Перезванивает. Отвечает мама, говорит что-то невнятное. Потом берёт трубку Даня: «Папа умер».

Подробности она узнаёт позже — несчастный случай, леска от удочки зацепилась за высоковольтные провода. Заряд прошёл через сердце, мгновенная смерть, обугленное обручальное кольцо на безымянном пальце.

Она просит остановить машину, выходит и ложится на землю возле входа в какое-то кафе недалеко от Триумфальной арки (с тех пор она знает, что «подгибаются ноги» — не метафора). Перед ней вырастают два темнокожих полицейских, наклоняются, предлагают помощь. Она запомнила только слово medical.

Друзья уводят Тину фотографироваться. Наташа уже на автопилоте звонит кому-то, чтобы помогли маме с сыном. Потом ещё кому-то, чтобы помогли купить билет на самолёт. 4 мая Тина играет в Париже. Наташа с ней. А в ночь на 5-е улетает. Полёт в Киев не помнит, уже была на таблетках.

Тина остаётся в Париже. «Я ей соврала, что мне надо срочно лететь в Вену, документы подписать — в Вене она должна была играть осенью. Я не смогла бы повезти её на похороны. Гена умер 3-го, я прилетела в Киев 5-го, 6-го были похороны, 7-го я побыла с семьёй, а 8-го летела через Варшаву в Брюссель. Этот полёт я уже помню. В соседнем кресле сидел импозантный мужчина. Он спросил, что у меня случилось, не нужна ли помощь? У меня плохой английский, но я ответила ему — my husband is died. Судя по всему, он понял, потому что взял мою руку в свою, я забрала её уже в Брюсселе».

8 мая Тина вдохновенно играет в Брюсселе — в роскошном зале BOZAR. Концерт проходит на ура. Потом Антверпен, Брюгге. «К тому моменту я знала, что должна всё рассказать ей до возвращения в Киев, — продолжает Наташа. — Она всё время спрашивала, почему не звонит папа. Когда всё узнала, у неё был шок. Никогда не забуду сжатые скулы и ужас в глазах 9-летнего ребёнка. Она молча легла спать и быстро уснула. А на следующее утро проснулась, как будто ничего не было, но я догадываюсь, что она переживала в себе. Тина — дочь своего отца».

Сразу после похорон психолог объяснила Наташе, что у таких детей первая встреча со смертью может открыть новые возможности или что-то в них навсегда захлопывается.

1 июня Тина должна играть в Киевской филармонии. Репетиции проходят с ужасными провалами — она забывает текст партитуры. Наташа предлагает ей отменить выступление. Тина говорит, что хочет и будет играть. Концерт она отрабатывает на мастерстве.

В июне и июле Тина выступает в Америке. Наташа с ней. С Даней и Сашей в Ирпене остаётся бабушка. Вернувшись, Наташа с тремя детьми едет в Карпаты, мама возвращается домой, в Крым. 30 июля телефонный звонок — у мамы обширный инфаркт. Наташа оставляет детей дома и едет туда, откуда недавно уехала, казалось, навсегда. В тот момент у неё была единственная мысль: успеть пока жива.

Три дня в реанимации. Маме становится лучше. Наташа уезжает в уверенности, что вскоре сможет перевезти её в Ирпень. Не получилось. «Маме снова стало хуже, я понимала, что не могу разорваться. У меня появился страх за детей. Это был страшный выбор, и я его сделала в пользу детей. Мама стала угасать. Она хотела, чтобы я приехала, Тина боялась потерять меня. Когда 18 ноября умерла бабушка, Тина плакала и кричала мне: «Ты не поедешь на похороны».

За то время, пока мы разговариваем с Наташей, отправленная в соседнюю комнату репетировать Тина заглядывает через каждые десять минут, всякий раз находя новый предлог. Говорит, что отведёт сестру к соседям. Докладывает о приезде заказанной пиццы. Интересуется, вкусная ли пицца. Предлагает ещё кусок пиццы. Сообщает, что ей осталось сыграть Патетическую, а дальше Бах. Предупреждает, что молоко на кухне подкисло. Просит наклеить пластырь на палец. Всё под контролем. «Мне иногда кажется, что она взрослее и мудрее меня, — говорит Наташа. — Я могу рассказывать ей о какой-то симпатии, а она мне отвечает: «Как ты не понимаешь, нельзя полюбить так быстро, нельзя полюбить, не зная». Она очень земная, но при этом ей больше нравится играть музыку романтиков. Там она может творить, там свобода, а классика — это всегда рамки».

За три месяца до смерти мамы и через четыре месяца после смерти мужа Наташа пишет в соцсети. «На жизненном пути есть остановки, когда кажется, что жизнь закончилась, когда длинная и короткая стрелки на часах показывают 0 часов 0 минут, и для тебя это навсегда. И именно тогда начинается обратный процесс: добрые люди взмахивают своими волшебными палочками, обнимают тебя со всех сторон кто как может и забирают у тебя часть боли... И именно тогда ты понимаешь, что вот она, первая секунда, а потом минута, час и так далее... Надеюсь, и так далее».

Пианист без рояля напоминает самолёт, который рулит по полосе до взлёта или после посадки. Громоздкий, с нелепыми на земле крыльями, с трудом вписывающийся в повороты разметки. И так до момента отрыва, когда всё, что казалось лишним, оказывается главным.

Об этом думаешь, глядя на Алексея Гринюка. Невысокий, походка «уточкой». Гринюк — пианист, бывший киевлянин, больше двадцати лет живёт в Лондоне, выступает по всему миру. Минувшим летом накануне выступления, где Тина исполняла фортепианный концерт Грига, ей повезло взять несколько мастер-классов у Алексея.

Дождавшись окончания занятия в Киевском музыкальном училище имени Глиэра, спрашиваю у него о Тине, о том, как удаётся пианистке с опытом 11-летнего ребёнка играть Бетховена, Листа, Грига, Шопена, Рахманинова, о том, куда, взрослея, исчезают вундеркинды.

Он говорит, что дар Тины мощнее, чем у всех, с кем ему приходилось работать прежде. Что сейчас главное для неё — не частить, не переборщить с выступлениями. Фальстарт в музыке погубил немало талантов. Всё, что ей сейчас нужно, — не изнурительный труд на репетициях и концертах, а расширение репертуара, общение и путешествия.

Ещё он говорит о том, что у детей-музыкантов есть важное преимущество перед взрослыми. Непосредственное восприятие мира заменяет им опыт, часто ложный. Взрослея, человек начинает думать, что его представления о жизни и есть сама жизнь, которую можно расписать как по нотам, внести в бизнес-план и проконтролировать исполнение каждого из пунктов.

Гринюк знает, о чём говорит. Несколько лет назад с ним произошло несчастье. Падение с шестого этажа, перелом позвоночника, одна операция за другой. Первая мысль после того как он приходит в себя — сможет ли играть? Шесть месяцев спустя, несмотря на протесты врачей, он выходит на костылях на сцену и играет концерт Рахманинова.

Тогда он учился делать первые шаги. Сейчас делать их учится Наташа.

Когда она рассказывает о муже, переходит на украинский — автоматически. А когда у неё спрашиваешь о каком-то событии, привязанном к календарю, до сих пор начинает отсчёт с того дня: «Так, Гена умер 3 мая...»

Стоя на балконе ирпенской многоэтажки с видом на строительную площадку и перекрикивая шум экскаваторов, мы разговариваем о Крыме. О том Крыме, по которому она до сих пор скучает, и о море, которое ей всё ещё снится. Она вспоминает, как в детстве на месяц ездила с мамой в Ленинград. И помнит возвращение домой. Как ихтиандр, она не могла дождаться, когда вернётся в Черноморское, бросит вещи и побежит к морю.

Конечно, она скучает. И, конечно, понимает, что отняли у её детей. Но, отвечая на вопрос, хочет ли, чтобы Крым вернулся, надолго задумывается. Наконец, говорит: «Для меня до сих пор загадка, как люди, настолько не любившие Украину, могли жить здесь, рожать и воспитывать детей, ходить в магазины, работать, стареть, умирать и передавать из поколения в поколение эту нелюбовь. Почему они предпочли жить в ненависти вместо того, чтобы уехать в Россию в 91-м или раньше?»

Помнит она и о других людях. Этим летом её подруга-переселенка, которая тоже сейчас живёт с семьёй в Ирпене, ездила с маленьким сыном в Крым. Гуляя по ялтинской набережной, пятилетний малыш бегал и играл в «киевское метро»: «Обережно, двері зачиняються, наступна зупинка — метро «Хрещатик». К ним подошла немолодая женщина и со слезами сказала: «Поцілуйте від мене рідну землю…»

Я спрашиваю Наташу, что изменилось в ней самой за два года.

«Мне теперь не страшно говорить правду, — отвечает она. — Но вообще я сейчас мало говорю. Мне нравятся люди, которые мало говорят. Раньше для меня было важно мнение окружающих. Сейчас всё равно, что обо мне думают. Раньше у меня был такой ритм, что руки некогда было помыть после туалета. Сейчас стараюсь жить медленно. Замечать жизнь вокруг себя. Гена, мне кажется, всегда так жил. Он никуда не торопился».

Сегодня «медленная» жизнь по Михайличенко выглядит так. По утрам отводить Сашу в детский сад. 2-3 раза в неделю ездить с Тиной в школу из Ирпеня в Киев, быть на занятиях по специальности. Общаться с педагогами, переписываться с зарубежными партнёрами, организовывать концерты, готовить новые диски, что-то планировать, отказываться, выбирать и почти каждый день принимать решение, защищать от застройщиков парк по соседству. Забирать Сашу из сада и после этого 4-5 часов репетировать с Тиной. После отбоя заниматься домом или помогать Дане. Раз или два раза в неделю выбираться на концерты и в музеи, когда душе не хватает пищи и влаги.

Сейчас у неё появились дни, когда она может себе позволить побыть одной. Посидеть в парке. Четыре-пять дней. В году.

«Всё, чем бы вы ни занимались, нужно делать медленно и тихо. Главное — не спешить. Медленно и Тихо, тогда загадка разгадывается, тайна открывается, а замысел становится понятным. И в 12 ночи — готовить еду, убирать в квартире, собирать в поездку чемоданы, давать по телефону интервью и одновременно делать море других дел — это не обязанность, долг или работа, а удовольствие. Главное — всё делать Медленно и Тихо».

«Медленно» для Наташи — это не о скорости, а о глубине. «Это состояние, как в музыке lento, adagio. Сначала найти внутри себя эти темпы, а потом перенести их в реальную жизнь. Делать, когда хочешь, а не когда нужно, что-то откладывать, менять. Сделать остановку внутри себя, увидеть мир вокруг и свою жизнь в другом темпе помогает музыка. Которая живёт в нашей семье 24 часа в сутки, и даже минуты тишины — это не остановки, а просто паузы».

Она так же мало вписывается в клишированный образ матери вундеркинда, как Тина напоминает хрестоматийного вундеркинда. «Я не хочу воспитывать в ней профессиональную конкуренцию, — произносит Наташа чудовищную для матери вундеркинда крамолу. — Никогда не требую побед и всегда повторяю: главное — радость от игры. Радость можно находить, даже печалясь или страдая. Проживать эти состояния, не отгоняя их от себя, а понимая их необходимость в этот момент».

Наташа провожает меня до маршрутки, а я медленно думаю о том, что противоположность радости — не горе, не отчаянье, даже не смерть, а пустота, несовместимая с творчеством — любым. И удивляюсь тому, что эта история, несмотря на весь трагизм, оставляет шлейф радости. Она в смехе Саши, в подлинности Наташи, в атмосфере их дома, в музыке, которую играет Тина. Тина продолжает играть, и на этом поиск доказательств существования «поцелуя Бога» можно прекратить.

До публикации показываю этот текст Наташе. Она отвечает быстро. Пишет, что прочла вместе с девочками. Тина в деталях помнит всё случившееся полтора года назад. Саша растёт в абсолютной уверенности, что папа на небе. Когда дочитали, она сказала, что хочет к папе, с ним всегда было весело, потом залезла на стул и стала целовать его фото на стене. Без истерики — как если бы он был рядом в комнате. Тина начала играть сонату Скарлатти. Саша сказала: «Это музыка о том, как папа умирал». Ищу Скарлатти в сети — исполняет Алексей Гринюк. В этой сонате нет ни надрыва Adagio Альбинони, ни космического трагизма моцартовского Lacrimosa. Ни «безнадёжно мертвенных мужчин», ни «безнадёжно проигранных битв». Вообще ничего безнадёжного. Только удивление и тихая радость от перехода в другое состояние — бестелесности.

52 белых и 36 чёрных клавиш рояля. Клавиша чёрная, клавиша белая — и так до бесконечности. Эта история не оставляет места для точки, потому что у неё не может быть финала. Как не может быть предела у морского прибоя, благодарности и памяти.

Фото: из личных архивов, Zair Akadyrov, Ярослав Дебелый