Дональд Вебер — канадец, автор нескольких фотопроектов об Украине. Одна из самых нашумевших серий, опубликованная в Newsweek, была сделана в комнате, где допрашивали задержанных в горотделе милиции. Вебер два года устанавливал контакт с местными чиновниками и милиционерами, чтобы получить допуск. При подготовке хорошего материала надо уметь ждать: на фотографиях запечатлены моменты, когда воры, насильники и убийцы сознаются в содеянном. Странно, но именно в этот момент в преступнике — грязном, уродливом, оскотинившемся — проглядывает Человек. Его становится жаль, с ним находишь точки соприкосновения. Иногда боль, как молитва или сильное потрясение, очищает.

У Вебера есть чернобыльская серия снимков, сделанных в глухом селе зоны отчуждения. На одном из них — умственно отсталый ребёнок, сидящий на коленях у матери. Она смотрит на него с нежностью, которую не способны перебить даже безвкусные тёмно-малиновые шторы на втором плане. В этом снимке точно и ёмко, без соплей и слёз показано всё, что надо знать о материнской любви.

Вебер впервые посетил Украину в 2004 году во время Оранжевой революции. 2005 год встретил в Чернобыле, с тех пор навсегда влюбился в зону. Когда началась Революция достоинства, снова приехал, к тому времени он успел познакомиться и подружиться почти со всеми украинскими фотографами. Говорят, Вебер стал опекуном одного парня из интерната и очень помог ему.

Мы встретились с Дональдом в Киеве, где он был проездом — ехал на восток страны в какое-то забытое богом село. Сейчас он работает над новым проектом, посвящённым декоммунизации.

Вебер высокий, довольно плотный. Несмотря на то, что ему едва за сорок, седой. У него высокий лоб, красиво очерченный нос и умные глаза за стёклами очков. Он похож на университетского профессора и кажется очень сдержанным и уравновешенным человеком, хотя это только первое впечатление, факты биографии фотографа свидетельствуют об обратном.

На интерес Дональда Вебера к постсоветскому пространству повлияла холодная война. Он родился в семидесятые в Канаде, об СССР впервые услышал от отца, который сказал ему, что там нет сливочного масла. Как всякий нормальный подросток, в 80-е боялся атомной бомбы, Союз казался ему страшной махиной, которая может убить. В окончательную депрессию ввергало радио, которое он слушал, когда болел. Вероятно, в то время сводки о противостоянии Запада и СССР довели до невроза не одного подростка по обе стороны занавеса. Советские пионеры боялись Америки как огня, западные школьники полагали, что мрак у нас.

Железный занавес в те времена был не только физическим, но и экзистенциальным. Маленький Дональд рассматривал фотографии пионеров и старался найти на них ровесников. «На месте этого мальчика мог быть я», — думал он. Когда стал старше, понял, что хочет побывать в Союзе: чтобы избавиться от страха, надо вплотную подойти к его источнику.

— Я хотел разобраться, где правда, потому что моё окружение, телевидение и пресса говорили, что люди из СССР — враги, — говорит Вебер. — Когда стал старше, осознал, что на самом деле между нами нет ощутимой разницы. Но мне всегда хотелось понять, каково это быть советским человеком, взглянуть на происходящее его глазами, почувствовать вкус еды так, как чувствует его он, ощутить запахи так же, как он. Кроме того, интерес подогревали события, происходившие в мире в 80-х — начале 90-х. Я помню, как в Польше появилась «Солидарность», красно-белые цвета, с которыми они выступали. Потом произошло падение Берлинской стены. Мне запомнилось, что на фотографиях эти события показывали «в лоб». Затем произошёл коллапс СССР, Горбачёв, Ельцин, танки перед Белым домом. Я с интересом рассматривал фотографии, понимал, что кто-то их делает, но не отдавал себе отчёта в том, что этим можно зарабатывать на жизнь.

Когда Дональду было 18 лет, преподаватель фотоискусства сказал юноше, что это не его. В юности люди склонны верить словам, Вебер почти десять лет не брал в руки камеру. Стал изучать архитектуру, работал вместе с гениальным архитектором Ремом Колхасом в Роттердаме. Во время учёбы съездил в Москву. Поездка получилась в духе 90-х.

— В 1996 году я впервые оказался в Москве, поехал туда на летние каникулы. Один из моих друзей-архитекторов был москвичом, он сказал: «Приезжай, жить будешь у моего брата и его кузена, они тоже архитекторы». Я поехал. Ребята проектировали очень безвкусные дома и дачи для местных бандитов. При этом жили мы в маленькой квартирке, в одной комнате стояло несколько кроватей. Это был сумасшедший дом, на самом деле. Помню, однажды один из братьев пришёл домой, я в тот момент валялся на диване. Он подошёл ко мне и попросил подняться, ему понадобилось достать сумку из дивана. Я встал, а этот парень, Роман, был довольно грузный, забрался под диван, вынул оттуда сумку, набитую долларами, и принялся из карманов вытягивать пачки с баксами и сбрасывать в сумку. Сумасшедшая была поездка.

Эти парни были бандитами?

— Да нет, обычными архитекторами.

Вебер вернулся домой и стал работать в офисе. Ходить на работу по расписанию ему было скучно. Потом купил у приятеля камеру. До сих пор помнит, как не хотелось выпускать её из рук. Но для того чтобы решиться сменить профессию, Веберу потребовалось взлететь, в буквальном смысле слова оторваться на пару метров от земли. Произошло это в Африке в марте 2000 года. Он поехал в отпуск, прихватив с собой мотоцикл. В первый же день попал в ДТП.

— В тот момент, когда я скользил спиной по дороге, а мой разбитый в хлам мотоцикл дымился, я сказал себе: «Да ну на фиг всё, я должен стать фотографом».

Иногда призвание так громко напоминает о себе, что человек перестаёт слышать — с тех пор Вебер глуховат на левое ухо. Уже через год он стал одним из самых востребованных фотографов на родине.

Название проектов Вебера прямо говорит о его интересах. «Низший класс и его боссы», «Криминал и наказание в Украине» (победитель Lange-Taylor Documentary Prize), «Наш Чернобыль» (победитель The photolucida Book Award), «Пьяная невеста», «Неприкрытая Россия», «Опера Власти».

Я расспрашиваю его о серии снимков, на которых изображены зэки с татуировками, интересно, как иностранцу удалось с ними договориться. Вебер рассказывает, что жил в Днепродзержинске. Там у него был друг Вова, который всех знал. Однажды Вебер увидел на пальце у мужчины татуировку — перевёрнутый крест, подумал, что он либо священник, либо сатанист. Товарищ объяснил ему, что это тюремная наколка. Вебер темой проникся.

— Символика уходила корнями ещё в дореволюционные времена. При этом бывшие заключённые были плотно спаяны с СССР, а меня эта тема всегда волновала. Она мне интересна и сейчас — Ленин, серп и молот, я могу часами рассматривать фотографии советского периода.

Этих парней легко было фотографировать?

— Да, потому что они гордились собой.

Как вы входили с ними в контакт?

— Вова во многом помогал. Мы с ним просто ходили по улицам и смотрели по сторонам. Если видели кого-то интересного, подходили и знакомились. В основном герои снимков быстро соглашались фотографироваться. Я тогда ясно понял, что нельзя подходить и просто спрашивать, можно ли сфотографировать, ты должен обосновать, для чего это делаешь. Прежде чем подойти к человеку, мне надо было хорошо подумать, что я ему скажу. Таким образом я снял двадцать человек за две недели.

Вас эта работа вынуждала глубже погружаться в себя?

— Думаю, наоборот. Фотография меня отвлекала, позволяла не думать о себе. Вместо того чтобы копаться в себе, я снимал других. Я не занимался поисками себя через фотокамеру, хотя многие фотографы это делают.

Вы часто входите в состав жюри международных конкурсов, в частности World Press Photo. Отслеживаете модные тенденции в фотографии? Что сейчас чаще всего снимают?

— Модно делать фотографии про себя. Не обязательно селфи, речь о снимках, на которых запечатлены личные переживания. Вместо того чтобы поехать в Чернобыль и снимать людей оттуда, люди фотографируют себя — что мы думаем или переживаем из-за Чернобыля. Или, например, человек решил показать отношения с отцом, а вместо отца фотографирует только себя. Или если у вас, к примеру, проблемы с психикой, можно сфотографировать физические проявления психического расстройства. Модное веяние — порезал себе вены и щёлкнул это дело на камеру. Иногда это нормально выглядит, но в некоторых случаях видно, что автор снимка не понимает — у фотографии тоже есть своя аудитория. Точка. Если ты фотографию никому не адресуешь, в чём тогда её смысл?

На вашей фотографии, которая победила на World Press Photo, запечатлён уроженец Чернобыля Виктор. В одном интервью вы сказали, что если бы родились в Чернобыле, были бы как герой снимка, а если бы он родился в Канаде, то был бы как вы.

— Возможно, я переборщил тогда с этой фразой. Виктор стал бы алкоголиком, где бы ни родился. Хотя он — хороший пример жертвы обстоятельств. Так выглядит человек, который родился и живёт в Чернобыле. Это место определило его бытование — ни работы, ни денег, ни перспектив.

Вы часто бываете в Чернобыле, почему?

— Там спокойно. Я люблю фотографировать простые вещи, не ищу трагедии, наверное, поэтому люблю ездить в Чернобыль. Когда говоришь «Чернобыль», люди напрягаются, хотя там нет трагедии, просто жизнь.

Если говорить о призвании фотографа, можете сказать, какая черта в вашем случае является определяющей?

— Мне кажется, я от природы очень любопытен — это слово хорошо передаёт мою сущность. И это забавно, потому что в обычной жизни меня не очень интересуют люди. Не то, чтобы я их ненавидел, просто мне некомфортно с ними, я стеснительный, люблю одиночество. Но как только в руки попадает камера — всё меняется.

В детстве родители называли меня мечтателем. Я мог сидеть часами и размышлять о том, как было бы хорошо уехать из родительского дома. Дело в том, что моя мама развелась с папой, когда мне было восемь лет. Она вышла замуж за другого мужчину, с которым прожила до моих 22 лет. Это был ужасный человек, один из самых худших людей в истории человечества, он меня ненавидел. И побег был одним из способов избавиться от чувства опасности. В детстве я всегда был начеку, как бы поджидал момент. Я до сих пор всё время начеку, наверное, поэтому мне нравится фотографировать людей в неожиданные моменты, неприглядные, неудобные. Тогда виден характер, становится ясно главное про человека.

У Вебера есть ещё одна серия фотографий, навеянная украинскими реалиями. О жизни людей в Жёлтых Водах — отечественном «радиационном гетто». Серия тихая, без драматизации. Именно из-за этой мягкости и негромкости при взгляде на снимки возникает ощущение, что ты стоишь на берегу и смотришь на переполненную утлую лодку, в которой сидят дети, старики, мужчины и женщины. Их вот-вот накроет смертоносная волна, а ты ничем не можешь помочь. Про что бы Вебер ни снимал, в его работах всегда есть доброта, которая будто и является оправданием творящегося вокруг ужаса. Та «доброта», о которой говорил Чарльз Буковски: «я чувствую, что от рождения в нас есть какая-то частичка доброты. Я не верю в Бога, но я верю в эту «доброту», которая как стержень проходит сквозь нас… Всегда происходит что-то волшебное, когда на автостраде, набитой машинами, кто-то вдруг освободит тебе место, чтобы перестроиться в другой ряд... Это обнадёживает».

Вебер и есть тот парень, который на забитой автостраде освободит кому-то место.

*Фрагмент фотопроекта
Фото Дональда Вебера — Александр Чекменёв.
Перевод с английского — Владимир Субботовский