Когда искусство слишком интеллектуально и навевает мысли о «Бытии и времени» Хайдеггера, неуловимом Дао и украинском авангарде, обычно я отдаю ему должное. И перехожу к следующей экспозиции.

Поставить DONE у имени «Антон Логов» не позволила его «Реинкарнация» — инсталляция, открывшая прошлогодний проект «Тени забытых предков» в «Мыстецьком арсенале». Выставка была посвящена одноимённому фильму Сергея Параджанова.

Параджанов в работе Логова — ослепительная вспышка: осязаем, заряжен энергией и вместе с тем лаконичен. Самое мощное высказывание в сильном проекте. Ощущение глубокой волны в украинском contemporary. Захотелось об этом поговорить.

Поговорили позже, на выставке «Рецепт для утопии», где очередная работа Антона «Иллюзии» притягивала к себе львиную долю зрительского внимания. И уводила в прекрасное далёко: к философичной пустоте и Малевичу периода увлечения небом.

Антон — профессиональный живописец. Основного занятия не оставлял и оставлять не намерен. Называет себя «неконкретным художником» и «художником после абстракции». Что он имеет ввиду можно понять на выставке «Плесень», которая сейчас проходит в киевском арт-центре «Я Галерея». Там же есть шанс оценить саму экспозицию, не по-здешнему грациозно вписанную в пространство. Работает каждая деталь — кирпичная кладка как фон для темных картин. Белые стены — как подложка для авторских текстов, написанных на белых холстах. Случайный взгляд в коридор между залами оборачивается перспективой бесконечности. Все вместе — погружение на глубину, где нет материи, «один только дух над бездной». Антон — живописец зрелый, со сложившимся почерком и мировоззрением.

С точки зрения Логова, словосочетание «молодой художник» звучит так же нелепо, как «молодой пенсионер». Тем не менее именно в качестве «молодого и перспективного» Антона «нашёл» 2016-й. Художник отметился едва ли не во всех крупных арт-проектах года. Нишевое по своей природе искусство вдруг стало набирать популярность.

Даосского спокойствия Антон по этому поводу не теряет: «Искусство — не продукт. Это время, выраженное визуально. Художник — не шоумен, а мыслитель, преобразующий реальность».

Силу этого убеждения я проверила на практике, подружившись с Антоном в Facebook. Реагировала на странноватые посты-тексты наподобие: «Киев такой провинциальный». Раздавала «лайки» фотографиям с метками «Киевские инсталляции». И однажды ощутила себя частью арт-проекта.

В моей повседневности уверенно обосновалась арт-провокация, вынуждающая формулировать мысли и воспринимать образы, которые до того не приходили в голову.

А вместе с ней — и новый образ столицы, схваченный камерой айфона. Киев, красивый и интригующий даже в троещинской грязи, в содержимом урны, в серой одежде прохожих. Обновляющийся каждый день на странице художника.
В Facebook особенно заметно, как Антон воюет с обывательским восприятием мира. По похожим причинам Ван Гог расправлялся с внутренним буржуа, уходя от замыленного взгляда, от всего, что рождает суету и ведёт по лабиринтам стереотипов. От законов рынка, мейнстрима, стремления угодить зрителю, многословности, решительных утверждений. От разговоров о житейском. От всего, что жёстко и незыблемо. От смерти при жизни.

Всё это трудно, почти невозможно обсуждать. Но мы попытались. Два часа я чувствовала себя Алисой, заставляющей Чеширского Кота объяснять природу его улыбки.

После разговора возле метро боковое зрение отметило красоту разбитых ступенек с точечными вкраплениями семечек. Те же ступеньки на пути «туда» выглядели совершенно иначе.

Сквозь шелуху и бетон того, что принято считать реальностью, улыбался другой мир. Приглашал поиграть в прятки со своим исчезновением и необходимостью искать его снова и снова. Предлагал вглядеться в то, что во мне, и в то, что под ногами.

Такая игра живёт в искусстве Антона. Созданное и показанное здесь и сейчас, в реальности нашей страны, оно требует не оценки, а диалога. Который способен сделать и зрителя, и художника на целый мир свободнее. От нелестных оценок , настоящего времени и давления окружающей среды. Проверено.

— В прошлом году перспективным художником тебя не назвал, кажется, только немой. Давай представим эти перспективы. Чего от тебя ждать?
— Личного развития.

— Исчерпывающе. А чего мы от тебя не дождёмся?
— Поиска рынка и манипулирования историей искусств. Развития какого-то одного жанра. Чем глубже погружаюсь в себя, тем яснее понимаю, что дело не в этом.

— Инсталляция, живопись, объект, перформанс, фотография, видеоарт. Ты меняешь жанры, как перчатки, и ни один из них не хочешь назвать своим. Почему?
— Я не меняю жанры. Я их применяю. Ни один не способен полностью выразить идею. Живопись — самый универсальный жанр в искусстве, моя профессия и ежедневное занятие. Но даже с её помощью не всегда получается добиться того, что мне нужно.

— Есть подозрение, что ты ищешь идеальное высказывание. При твоём интересе к украинскому авангарду не боишься упереться в «Чёрный квадрат»?
— Лаконичность — это обо мне. Минимум средств и максимум наполнения — тоже. Украинский авангард — очень интересная тема. Татлин, Малевич, Лисицкий, Родченко для меня больше чем художники. Это люди-ориентиры. Мы по сей день пользуемся их идеями. Все они направлены на изменение мышления. На поиск новых смыслов. На универсальность художника. Такую, какой обладал Леонардо да Винчи. А опасность попасть в тупик существует всегда.

— В одном из интервью ты заметил, что украинское искусство слишком литературно. И развернул в Facebook активную текстовую деятельность. Что случилось?
— У меня был период интереса к тексту, к возможностям применения его в живописи. Пришёл с этим в соцсеть. В итоге получились эксперименты не с текстами, а с самим Facebook. Важна обратная связь, скорость реакции, её качество. Это интерактивная игра. Не литературный эксперимент, а художественный приём, которым пользовались, например, дадаисты и концептуалисты. А вообще мне не нравится то, что происходит в Facebook.

— Если не нравится, не заводи страницу, не вешай фото — и вопрос закрыт.
— (Улыбается.) Пустота — это тоже содержание, максимальный предел. Небольшой процент информации в Facebook мне очень интересен. Всё, как в жизни, — качественного и полезного всегда меньше, но оно есть. Моя визуальная позиция в соцсети во многом отличается от того, что там выкладывают. Я пытаюсь по-своему организовать тамошнее пространство. Превращаю его в своё. Как это работает — влияет ли на общий контент, формирует ли его, — другой вопрос. Как художник я пытаюсь напомнить о том, что содержание в самом человеке, а не в том, что вокруг него. В соцсети эта мысль сразу получает отражение. Мне говорят, что я перезагружаю Facebook. Раз есть такие мнения, значит, происходит то, чего я хочу.

— Какую роль в этом играют фотографии?
— Это процесс, который состоит из многих компонентов. Но главное в нём — работа художника с картинкой. Наполнение её весомым содержанием. Картинка может быть простой, название сложным. Название — это важно. Иногда оно идёт вразрез с изображением и заставляет мыслить.

— Твои высказывания нередко озадачивают, выглядят незаконченными, неотшлифованными. Ты как бы бросаешь тень мысли, предоставляя читателю возможность самому высветлить её. Иногда это выглядит как небрежность.
— Это осознанный подход. Незаконченность, несовершенство добавляет объём. В формате Facebook появляется сложность. Получается живой арт-проект без названия, без концепции. Но я не ставлю перед собой задачу максимально раскрыть тему, это в принципе невозможно.

— Мне кажется, на максимальное раскрытие темы претендует твоя серия фотографий «Киевские инсталляции». Каждый день ты выкладываешь в Сеть новые изображения города. Так сильно любишь его или это взгляд наблюдателя, бывшего одессита, который пытается ощутить себя местным?
— Мне нравится Киев, иначе я не уделял бы ему столько времени. Каждая фотография — это попытка понять город. Впервые я приехал сюда в 13 лет, сам. Днём продал свою первую работу, а вечером приехал. Была зима со снегом и сугробами. Киев показался мне прекрасным белым городом. Я сразу пошёл в Русский музей и увидел живопись Коровина, фанатом которого был с детства. Провёл там день, вечером сел в поезд и уехал. Потом вернулся сюда поступать в НАОМА (Национальную академию изобразительного искусства и архитектуры. — Фокус) и поступил. Ощущение восторга меня долго не покидало.

Последние два-три года я фотографирую очень много. Это связано с появлением айфона. Камера всегда под рукой, удобно.

— Сказалось ли подробное знакомство с Киевом на твоей восторженности?
— Образ города стал другим. Киев очень советский, что особенно бросается в глаза, когда знакомишься с архитектурой. Рядом с образцами совковости появляются очаги современности — киоски, вывески, реклама. Город полон нелепых контрастов. Мы не успеваем отследить, насколько медленно уходит старое и насколько быстро появляется новое. И снова меняется, мигрирует. Но старая советская стена пока что за нами. Она, конечно, разрушается, плесневеет. Но очень медленно.

— Как долго будешь заниматься «Киевскими инсталляциями»?
— Коллеги призывают издать альбом с этими фотографиями. Проект из камерного, сакрального может превратиться в массовый. Я пока не решил, как я к этому отношусь. К тому же, чтобы заниматься альбомом всерьёз, надо снимать камерой. А мне пока не хочется. Это всё усложнит. В телефоне можно быстро обработать фотографию, разместить в соцсети. Но то, что имеет историческую ценность, стоит переснять, наверное. Очень быстро натура исчезает.

— Как ты относишься к декоммунизации? К решительным разборкам с советской стеной?
— Мне жаль, когда исчезают объек­ты, представляющие художественную ценность. Советская архитектура и скульптура имеют её. Важно знать, каким всё это было. Уметь обращаться с прошлым. Когда в Париже я вышел на станции метро «Сталинград», то понял, как нужно работать с историей. Все же понимают, что такое Сталинград, кто такой Сталин, что это за личность. При этом во всей Европе есть памятники коммунистическому прошлому. Их оставляют. Надевают сверху прозрачный щит и на нём пишут текст — что за событие или личность, как они повлияли на общество. Нет отрицания негативных фактов, есть анализ их последствий, наглядный и доступный каждому. Художники могут чему-то учиться, разглядывая такие объекты.

— В твоём творчестве преемственность очевидна. При этом нет ощущения повтора, бессилия. Скорее созерцание и движение дальше в полном согласии с прошлым.
— Меня порой упрекают в том, что «всё уже было». Я пытаюсь убедить всех с помощью тех же «Киевских инсталляций» в том, что они, инсталляции, здесь живут. Что это не плагиат, а естественное состояние города. Другое дело, что мы позже других стран стали работать с таким материалом. Как бы то ни было, ситуация в Киеве уникальная. Срезы эпох находятся очень близко друг к другу, как ни в какой другой стране. И на моих фото это можно отследить.

— Почему ты называешь свои картинки инсталляциями?
— Долгая история. В 2012-м я сделал первую инсталляцию, «Синхронию», для «Я Галереи» в Днепропетровске. А потом ещё одну — «Татлин», тоже для «Я Галереи», но в Киеве. Они выставлялись на террасах, выглядели эффект­но. Я ощутил новое пространство, вкус нового жанра, абсолютно неизведанного у нас. На Западе об этом написаны тома. Второе, а то и третье поколение художников работают с инсталляцией. У нас — редкие вспышки в 1990-х годах, и те негде увидеть. Об этом даже не с кем поговорить.

Изучал литературу, смотрел объек­ты в западных музеях, на биеннале — инсталляции есть везде. Начал работать с материалами «бедного искусства», в итальянском стиле 1960-х годов. Художники брали предметы быта вроде табуретки и делали какие-то вещи. Я тоже работал с предметами, которые могу легко достать и применить.

Потом до меня дошло, что всё это «бедное искусство» можно не делать своими руками, а снять готовое. Я стал всё больше присматриваться к Киеву в плане его инсталляционности. Это другой взгляд. Ты заряжен на поиск инсталляции. Ты её ищешь и находишь.

— Вернёмся к твоему стремлению менять мышление. Сегодня, на мой взгляд, это необходимость — не только в арт-среде, но и во всём обществе. Насколько гражданское, социальное тебя затрагивает?
— Я не разделяю в себе художника и гражданина. Гражданин живёт внутри меня, в чём-то участвует, на что-то влияет. Но важнее другое — насколько я могу быть художником в этой социальной среде. Насколько я могу её выразить художественными средствами. Я не буду разбираться в политических событиях, чтобы понять, что сейчас происходит. Гораздо больше мне об этом скажет архитектура, ландшафт, городской пейзаж. Образ впитывает в себя всю информацию и может быть выражен без слов.

— В твою почти документальную фотореальность украинский язык не залетает вообще. Хотя он присутствует повсюду — на тех же вывесках, надписях. Почему?
— Я отлично отношусь к украинскому языку, говорю на нём. Но мыслю на русском, это важно. Мне не нравится, что языковой вопрос такая острая проблема в нашем обществе. Это разобщает людей. Использовать украинский в работах — тренд. Я не люблю тренды. Не хочу даже косвенно лить воду на мельницу какой бы то ни было пропаганды.

— Мимо трендов, мимо рынка, мимо острой социальности. Как будешь поддерживать реноме успешного художника?
— Успешный художник — не моя формулировка. Сам я себя так не называю. Как я зарабатываю? Я пре­подаю.

— Сегодня все озабочены тем, что в Украине нет адекватного арт-рынка. Тебя это совсем не волнует?
— Нет арт-рынка в Украине? Это, вероятно, к лучшему. Рынок подкосил европейское искусство. Закончился процесс, всё работает на результат, переходит в сферу отношений «купи-продай». Не появляется новых течений, идей. Вообще в мире всё закончилось. А у нас нет. Ситуация в Украине располагает к творчеству. Столько материала лежит под ногами. Берёшь и делаешь. Здесь постоянно эпоха перемен. Куча новых явлений, вещей, контрастов, несовместимостей. Это очень интересно. Все эти «непопадания» и даже разобщённость заставляют людей мыслить, а не нестись куда-то стадом.

— Но ты ведь продаёшь свои работы. Неужели не огорчает то, что в Украине нет нормальной схемы этого процесса? Как ты, кстати, их продаёшь?
— К продажам я отношусь спокойно. Процесс создания для меня гораздо важнее. Продаю работы через «Я Галерею». Покупают иностранцы. Много работ в коллекции мецената Александра Каменца, который сейчас живёт во Франции. Он мне несколько лет платил стипендию. По-разному продаю, одним словом.

— Институт кураторства тебе тоже не нужен?
— Есть авторитетные для меня люди — Павел Гудимов, Александр Соловьёв, Игорь Абрамович. С ними я могу обсудить важные темы. В своё время меня потряс куратор Найджел Херст из галереи Саатчи, где проходила выставка украинских художников. Человек, у которого всё сложилось, который может позволить себе вообще никуда не ходить, разглядывал нашу экспозицию с утра до вечера. Комментировал, советовал, выражал мнение. Потрясающий куратор.

— У нас так не бывает?
— Выставки в Украине как обычно строятся? Здесь повесил, тут поставил. Считается, что куратором и дизайнером может быть каждый. Точно так же и с художественной экспозицией. Картину водрузил, стену покрасил, объявление разместил — всё, выставка открыта. Если свет есть, вообще хорошо. А если его ещё и включат — идеальная ситуация.

Мало людей, которые могут работать с экспозицией. Павел Гудимов — один из немногих. Изначально он архитектор, потом уже музыкант. Гудимов идеально для наших условий работает и с пространством, и с идеями. Это очень важно.

— Одна из твоих самых ярких работ — «Реинкарнация» для проекта блокбастера «Тени забытых предков». Чувствуется твоё особое отношение к Сергею Параджанову. Однажды ты заметил, что он жив и что ты с ним разговариваешь. Можно подробнее?
— Сергей Параджанов пришёл в мою жизнь из вырезок журнала «Огонёк», которые собирал дед. Я запомнил необычные картинки, излучавшие мощную энергию. Позже, лет в 15, я посмотрел его фильмы, прочёл книги. Всегда чувствовал и чувствую, как пробивается его энергия сквозь всё, к чему он имеет отношение.

Он учитель. Образовывает зрителя и читателя. Его волновала истинная, не плакатная, не фальшивая красота. Красота перестала что-то значить в XX веке. Параджанов отстаивал её. Видел везде — в грязи, в камнях, в куче мусора. Мог выразить через образ.

Ещё один важный для меня человек и художник, Тиберий Сильваши, рассказывал мне о своей встрече с Параджановым на съёмках фильма «Тени забытых предков». Тиберий рисовал этюд. Параджанов подошёл, взглянул на работу и произнёс: «Снова открытку делаешь». Три слова заставили Сильваши пересмотреть свои взгляды на искусство.

— Меня немного удивляет твой интерес к Параджанову. Я чувствую в твоём творчестве желание автора уйти из того, что он делает. Убрать себя из произведения искусства, оставив его со зрителем один на один. Это не совсем в духе эксцентричного Сергея Иосифовича.
— Да, у меня есть стремление раствориться в работах. Но не полностью. Я оставляю себе взгляд со стороны. Я работаю с понятием физического времени — в творчестве Параджанова мне это интересно. Рассказывая о себе, он всегда говорит о времени.

Меня волнует и его отношение к пространству. Во всех видах искусства, будь то кино, музыка или арт, мало кто умеет так. Как только ты начал формировать вокруг себя пространство, тебя в нём сразу же как бы нет. Ты уже его часть, не более.

— Что важнее всего в живописи?
— В живописи важны расстояния. Рисовать нужно не фигуру, не портрет, не пейзаж, а пустоту, которая между ними. Когда это убедительно сделано, всё выстреливает. Тиберий Сильваши научил меня смотреть на то, как работает расстояние между картинами на выставке.

Паузы между художниками, между мной и тем, кто будет впереди, тоже очень важны. Определение и нахождение смыслов — в этих паузах.

— Художник — это судьба?
— Состояние. Я почувствовал его в 13 лет, когда сам пришёл записываться в художественную школу. Дело было в городе Раздельная Одесской области. До этого по настоянию родителей я закончил музыкалку. Класс «баян». До сих пор не понимаю этот инструмент. А когда заглядывал в окно художественного класса, чувствовал: там происходит то, что мне нужно.

— Говорят, если двигаться в правильном направлении, всё складывается само по себе и нередко чудесным образом.
— Возможно. Мой первый преподаватель рисования Анатолий Осадчий в день нашего знакомства настроил меня на поступление в Одесское художественное училище, а затем и в Киевскую академию (НАОМА). Так всё и случилось.

История с училищем тоже была знаковой. Сдав вступительные экзамены, своей фамилии в списке поступивших я не нашёл. Расстроился, уехал домой. Через месяц получил письмо, в котором сообщалось, что мне выделено дополнительное свободное место на факультете живописи. Оказывается, кому-то из экзаменационной комиссии понравились мои работы и решение было пересмотрено. Я воспринял эту новость, как провидение.

— В сторону творческого направления — абстракции — тоже судьба вела?
— В 2009 году я поехал в Европу на Венецианскую биеннале. Проезжал через музеи Будапешта, Вены и Флоренции. В пути познакомился с Павлом Гудимовым и выдающимся львовским художником-абстракционистом Игорем Яновичем. Мы все ехали в одном автобусе. В Венеции меня и Яновича поселили в одном номере. У нас рюкзаки оказались одинаковые. Общение с Игорем помогло мне определиться с моей дорогой в искусстве. А с Павлом Гудимовым мы реализовали много крутых идей.

— У тебя есть главная творческая задача?
— Главная задача — диалог. То, что, например, сейчас происходит между нами. В нашем общении есть искусство, обмен образами, мнениями. Нет стены.

— Если есть, что делать? Разрушать?
— Это не всегда имеет смысл. Можно обойти. Можно нарисовать на ней что-нибудь.

— В «Я Галерее» проходит твоя выставка «Плесень». Публика удивляется тому, что это экспозиция живописи, а не инсталляции.
— Мне странно, когда моё имя связывают с инсталляцией. Вообще-то я живописец, пишу постоянно, работаю в мастерской каждый день именно в этом жанре. На выставке представлены работы, в которых я сделал то, что делаю всегда, — постигаю через форму содержание, смысл. Абстракция предоставляет такую возможность, приближая живопись к поэзии, к музыке.

— Насколько украинский зритель адекватен твоему представлению о нём?
— С каждым днём всё более. Люди интересуются искусством. Небольшой процент от общей зрительской массы, но он всё более качественно образован. Но этого всё равно мало.

— Хотел бы жить и работать за границей?
— Не представляю себя в другом пространстве. Путешествовать — да, хотел бы. Работать надо здесь. Тут интересно. Наш художник универсален — он пишет работы, тексты к проектам, делает фото и размышляет о вечности. У него всё есть, он всё способен сделать сам.

— Поэтому у нас и нет музея современного искусства?
— (Смеётся.) В Украине художник сам себе музей. И это не всегда плохо.

Фото: Александо Чекменёв, из личных архивов, facebook.com/logovav/