Под стеклом
Окна, которых не будет у моей дочери
Под стеклом
Окна, которых не будет у моей дочери
Окна, как антенны, были настроены только на своего жильца. Мой пронзительный вопль «Ба!» никого больше не беспокоил
Анна Санден
Автор
— Ты знаешь, где окна нашей квартиры?
Мы прогуливаемся с дочкой по Рейтарской.
— Нет.
— А зачем это ей? — замечает Володя.
Действительно. Это ей незачем. Ведь из окна не появится голова моей бабушки и не станет истошным голосом сообщать на весь двор, что мне нужно идти домой.
Мы прогуливаемся с дочкой по Рейтарской.
— Нет.
— А зачем это ей? — замечает Володя.
Действительно. Это ей незачем. Ведь из окна не появится голова моей бабушки и не станет истошным голосом сообщать на весь двор, что мне нужно идти домой.
Мы жили на Брест-Литовском проспекте в панельном доме на три подъезда и девять этажей. Он был глубоко упрятан во двор и окружён низкорослыми зданиями, детскими площадками, скверами и самодельными палисадниками. Окна, как антенны, были настроены только на своего жильца. Мой пронзительный вопль «Ба!» никого больше не беспокоил. Кроме обитателей первого этажа. Иногда они звонили соседям: «Лена (Наташа, Софа), там орёт под окном ваш ребёнок». Система работала без перебоев. Из окон по первому зову спускались мячи, брызгалки, ведёрки, совочки. В окно легко было доложить, что ты до сих пор жива. Из окон летели деньги, вложенные в «кулёчки» с ключами. Ключи добавлялись для тяжести.
Мы жили на Брест-Литовском проспекте в панельном доме на три подъезда и девять этажей. Он был глубоко упрятан во двор и окружён низкорослыми зданиями, детскими площадками, скверами и самодельными палисадниками. Окна, как антенны, были настроены только на своего жильца. Мой пронзительный вопль «Ба!» никого больше не беспокоил. Кроме обитателей первого этажа. Иногда они звонили соседям: «Лена (Наташа, Софа), там орёт под окном ваш ребёнок». Система работала без перебоев. Из окон по первому зову спускались мячи, брызгалки, ведёрки, совочки. В окно легко было доложить, что ты до сих пор жива. Из окон летели деньги, вложенные в «кулёчки» с ключами. Ключи добавлялись для тяжести.
— Аня, купи молока. Два пакета. И арнаутку. Четверть буханки.
Бабушка эту миссию мне доверяла с моих шести лет. В магазины я шла дворами. Если не получалось без сдачи, мне разрешали прихватить с собой бублик за пять копеек или мелкую сдобную булку — за три. Глазированные сырки призывно пахли в молочном. Но с ними я не общалась. Бабушка была уверена, что приготовление творога — дело только её рук. С колбасой у неё так умело не получалось. Поэтому меня направляли в гастроном на улице Полевой. В задании сообщалось: «200 г чайной и 100 г докторской колбасы. Соевые батончики по 18 копеек». Были ещё ведь и по 22. Батончики — самые желанные. Особенно — на обратном пути.
Бабушка эту миссию мне доверяла с моих шести лет. В магазины я шла дворами. Если не получалось без сдачи, мне разрешали прихватить с собой бублик за пять копеек или мелкую сдобную булку — за три. Глазированные сырки призывно пахли в молочном. Но с ними я не общалась. Бабушка была уверена, что приготовление творога — дело только её рук. С колбасой у неё так умело не получалось. Поэтому меня направляли в гастроном на улице Полевой. В задании сообщалось: «200 г чайной и 100 г докторской колбасы. Соевые батончики по 18 копеек». Были ещё ведь и по 22. Батончики — самые желанные. Особенно — на обратном пути.
«Домой» не всегда означало надолго. У дверей квартиры бывало вручалась в пакете обувь, которую нужно было отнести в железную будку при входе в Политехнический парк сапожнику Абраму Григорьевичу. В нашей семье считали, что дядя Браша спасает не ноги наши, а головы. Для меня у него всегда находилось местечко. Он знал, что работа, скорее всего, «по срочной». Так как замены женским туфлям или детским сандалиям у этих клиентов нет. Ему приносили обувь, сумки, зонты, он составлял по этим вещам портреты владельцев и бубнил их себе под нос. Иногда он учил меня своему искусству: главное — только колодка — это здоровье спины. Со временем наш семейный ассортимент ужался. И в нём остались ботинки: лишь бабушкины и мои. Дядя Браша никогда и никому не задавал лишних вопросов.
«Домой» не всегда означало надолго. У дверей квартиры бывало вручалась в пакете обувь, которую нужно было отнести в железную будку при входе в Политехнический парк сапожнику Абраму Григорьевичу. В нашей семье считали, что дядя Браша спасает не ноги наши, а головы. Для меня у него всегда находилось местечко. Он знал, что работа, скорее всего, «по срочной». Так как замены женским туфлям или детским сандалиям у этих клиентов нет. Ему приносили обувь, сумки, зонты, он составлял по этим вещам портреты владельцев и бубнил их себе под нос. Иногда он учил меня своему искусству: главное — только колодка — это здоровье спины. Со временем наш семейный ассортимент ужался. И в нём остались ботинки: лишь бабушкины и мои. Дядя Браша никогда и никому не задавал лишних вопросов.
У нас была торцевая квартира, и бабушка мне вещала сразу на три стороны. «Не вздумай лезть на шелковицу. Я сейчас варю борщ», — это означало, что она будет следить с балкона за тем, как я разобью себе голову. Забраться в самую гущу кроны нам помогали вплотную стоявшие гаражи, ветхие крыши которых были как тонкий весенний лёд. «Не ешь немытые», — кричала бабушка и уходила с балкона с чувством выполненного долга.
Иногда из окна мне напоминали, что я собиралась в библиотеку, в которую записалась в шесть лет. Библиотека находилась в солидном здании ДК завода «Большевик». Антонина Михайловна, библиотекарь детского отделения, носила высокую грудь и высокие каблуки. На просторной груди уютно располагались огромные роговые очки на блестящей цепочке. Меня ничуть не расстроило, когда во втором классе мне выписали очки. Я тут же повесила их. Оставалось вырастить грудь. Но такую, вперёд смотрящую и заметную за четыре версты, я так и не дождалась. А в двенадцать лет мне выдали абонемент уже в библиотеку взрослую.
Иногда из окна мне напоминали, что я собиралась в библиотеку, в которую записалась в шесть лет. Библиотека находилась в солидном здании ДК завода «Большевик». Антонина Михайловна, библиотекарь детского отделения, носила высокую грудь и высокие каблуки. На просторной груди уютно располагались огромные роговые очки на блестящей цепочке. Меня ничуть не расстроило, когда во втором классе мне выписали очки. Я тут же повесила их. Оставалось вырастить грудь. Но такую, вперёд смотрящую и заметную за четыре версты, я так и не дождалась. А в двенадцать лет мне выдали абонемент уже в библиотеку взрослую.
— Аня, ты выйдешь?! — снизу кричали подруги. Мы шли тенистыми подворотнями за стаканом томатного сока в ЦГ. — И десять копеек возьми.
Иногда на обратном пути я встречала Раису Исааковну, директора по актёрам на Киностудии им. Довженко. «Завтра в восемь утра с дедушкой приходи». Время от времени она подкидывала работу — съёмки в массовке. За полдня можно было заработать рубль, а за целый день — даже три. На киностудии я была завсегдатаем, и меня пускали без пропуска. Я часто там оставалась, когда расцветали яблони.
Окна пристально наблюдали, как стремительно мы росли. Как уходит детство — под тем окном, которого у моей дочки не будет.
Иногда на обратном пути я встречала Раису Исааковну, директора по актёрам на Киностудии им. Довженко. «Завтра в восемь утра с дедушкой приходи». Время от времени она подкидывала работу — съёмки в массовке. За полдня можно было заработать рубль, а за целый день — даже три. На киностудии я была завсегдатаем, и меня пускали без пропуска. Я часто там оставалась, когда расцветали яблони.
Окна пристально наблюдали, как стремительно мы росли. Как уходит детство — под тем окном, которого у моей дочки не будет.
Рисунки: Елизавета Букреева
Фото: Дмитрий Комиссаренко