Я пять лет работал в модельном бизнесе, потом мода надоела, захотелось делать что-то более личное. В 2004 году начал заниматься фотожурналистикой. В 2014-м, перед аннексией, приехал в Крым. Это был мой первый визит в Восточную Европу.

До того как поехать в Крым, я семь лет работал в парламенте в Гааге как политический фотограф. Там я многому научился. В частности, быстроте реакции — например, за секунду поймать момент важного события. Этот опыт я использовал в Крыму. В начале, до аннексии, военные фотографы, приехавшие в Крым, жаловались на то, что ничего не происходит, нечего снимать. Я им говорил: «Расслабьтесь. События происходят. Тут всё очень умно и тонко организовано — надо только посмотреть под другим углом».

Что я понял о себе за эти два года? Я забыл о себе. Полностью погрузился в поток событий. С очень интенсивным ритмом. Я фотографировал всё — от начала аннексии до нынешнего времени. В самом начале в Крыму я не совсем понимал, что фотографирую, — всё происходило в реальном времени. Был хаос — протесты, драки, ходили люди в масках и с оружием, солдаты без всяких знаков отличия. Я ездил по полуострову и фиксировал всё на камеру — это было похоже на складывание пазла по кусочкам. Чтобы увидеть картину в целом, понять, что на самом деле произошло, у тебя должны быть все части пазла.

Одна из последних фотографий, которые я сделал в Крыму, — с российскими офицерами и солдатами в Симферополе. Они ходили с документами по военным базам, расположенным в городе. Я оказался единственным журналистом, увязавшимся за этой группой военных. Это было одновременно драматично и комично. Потому что, с одной стороны, они собирались отжимать базы, с другой — заблудились и спрашивали у людей на улице, где находится военная база. Ничего не подозревающие горожане показывали им дорогу. Когда мы приехали на вторую базу, они наконец поинтересовались, кто я. Я ответил, что журналист из Голландии. Тогда они потребовали показать аккредитацию, но дело в том, что в Украине аккредитация не нужна была, она требовалась только в России. Я им ответил, что работаю в Украине. И тогда они попросили меня убраться.

Я сам решил, что на обложке книги будет фотография Кулыгиной. (Ольга Кулыгина — агент ФСБ, на которую Безлер предлагал обменять 15 украинских пленных. — Фокус). Снимок с ней был сделан при странных обстоятельствах. 2 мая 2014 года украинские войска окружили Славянск, я находился в городе, все входы и выходы из него были перекрыты. Никто не мог выехать. Начался дождь, эта женщина была с группой сепаратистов. Длинная юбка, сумка через плечо и автомат Калашникова. В момент, когда сделал эту фотографию, я был на прямой связи с радио Би-би-си. Этот репортаж до сих пор висит в Сети. Затем фото с Кулыгиной опубликовали в Le Figaro. Его увидел один фотоколлекционер, он написал мне и купил большой принт с этой дамой. Ему понравилась фотография — она показалась ему сюрреалистической. Этот снимок окупил все мои месяцы пребывания в Славянске. Я всегда езжу только за свои деньги.

16 июля 2014 года я сел на ночной поезд Киев — Донецк, а в 8 утра 17 июля, в день, когда сбили боинг, уже был в Донецке. Прогулялся по городу. Местные сказали, что видели грузовики с танками. Я искал эти машины, но не нашёл ни одной. Как выяснилось позже, то, что видели люди, были грузовики не с танками, а с «Буками». Я вернулся в гостиницу. Мы с журналистами сидели на террасе на втором этаже. Многие коллеги собирались уезжать. Они говорили: «Прошла неделя, ничего не происходит, нет ни стрельбы, ни боёв». И вдруг почти одновременно телефоны у всех начали звонить. Звонили из редакций, говорили, что прошла информация о сбитом самолёте. Мы приехали в Грабово.

До сих пор в Голландии каждую неделю появляются новые подробности о жертвах катастрофы MH17. И очень часто эту трагедию рассматривают вне контекста всей войны. Но я сделал книгу для того, чтобы люди понимали, что много чего случилось до трагедии с малайзийским боингом — в Крыму, в Донецке, в Луганске, в Дебальцево.

Я долго не знал историй погибших на МH17. Не читал про них ничего. Специально. Только в этом году стал смотреть некоторые истории пассажиров.

О чём для меня фотография с девушками-близнецами? Я сделал её после Дебальцево. Решил отправиться вдоль линии фронта в Мариуполь. Приехал в маленькое село, там была база сепаратистов. Увидел двух местных молоденьких девочек. Им было по девятнадцать лет. К сепаратистам они присоединились вслед за своей матерью, чтобы воевать против украинских солдат. У этих девчонок мозги были абсолютно промыты пропагандой. Их втянули в эту войну, но это их выбор, они могли уехать. Некоторые особенно ведомы в таком возрасте. У меня есть снимки молодых людей, убитых на линии фронта, тяжелораненых подростков, которые стали слепыми. По сути, они свои жизни потратили зря из-за того, что поехали воевать.

Когда я на линии фронта, всегда нахожусь с кем-то, кто может перевести. Очень важно для безопасности понимать, слышать, что происходит, поэтому я никогда не езжу без фиксера — сопровождающего. В дни, когда я оставался один, снимал в основном природу.

Вчера я был в Славянске. У меня там есть друг, с которым познакомился во время войны. Мы с ним вместе пошли прогуляться по городу, осматривали памятные для нас места. Славянск для меня особенная территория — здесь военная ситуация возникла и исчезла. Так же, как в Крыму, — была аннексия, потом всё вернулось к жизни. И так же с МН17 — сейчас на месте падения самолёта нет ничего, что напоминало бы о произошедшей трагедии. Но я-то знаю, что в том месте лежали мёртвые люди.

На следующий день после теракта в журнале Charlie Hebdo я приехал в Париж. Для меня это было войной в моём родном городе. Я вырос в Париже. И я увидел там всех этих военных фотографов, которые были в Украине, — в Донецке, в Крыму, в Славянске. Это вызвало странное чувство.

Посттравматический синдром зависит от состояния, в котором ты собираешься на войну. Если ты едешь туда уже с какими-то внутренними проблемами, с депрессией, например, то возвращаешься ещё более искалеченным.

Я недавно был во Львове. Разговаривал с подростками. Они мне говорили, что не поедут воевать, потому что на востоке нет войны. Я ответил: «Но она там идёт». Они: «Да, но она ненастоящая. Мы её не чувствуем». Но когда ты с местными в Авдеевке или Мариуполе разговариваешь, слышишь совсем другие истории. Для них это реальность. Каждодневная.

Фото Пьера Крома: Александр Чекменёв