21 января 1976 года я вышел из Черниговской тюрьмы. Отсидел 15 лет. Спустя пару месяцев украинский писатель Николай Руденко предложил создать Украинскую Хельсинкскую группу. Я сразу решил, что это гениальная идея. Мы разговаривали в моей комнате, но я знал, что меня прослушивают. Поэтому детали будущей правозащитной группы обсуждали во дворе. Главной задачей было сделать организацию легальной, чтобы о нас знали. Сознательно не шли в подполье. Поэтому в декларации указали все свои данные: имена, адреса, телефоны. Нас, основателей, набралось десять человек.

Мы понимали, что нас посадят. Но страшно не было. Мы не хотели делать империи подарок и прекращать борьбу. Руденко сказал: «Посадят, значит, будем сидеть». Помню, я был рад, что мы все готовы к такому повороту событий.

В декабре 1977-го меня арестовали. Причём постановление на арест выписали на 10 декабря, как раз на День прав человека. Но, видимо, побоялись арестовывать именно 10-го. За мной пришли 12 декабря. Приговорили к десяти годам заключения и 5 годам ссылки.

Тогда я впервые понял, что смерть не самое худшее, что может произойти. Я ведь уже был не молод. Десять лет особого режима — это много страданий. За это время на свободе я мог бы написать что-то стоящее, а так меня ждали годы интеллектуальной деградации. И ради чего? Чтобы выйти из тюрьмы инвалидом? Я спрашивал себя, стоит ли десять лет страдать и работать на коммунизм? А они ведь заставят работать. Или лучше покончить с этим раз и навсегда? Многие заключённые признавались, что если бы им дали 25 лет, они бы покончили жизнь самоубийством. Но человек всегда надеется на лучшее. Я решил, что буду бороться. Убедил себя, что сам хозяин своей жизни и всегда смогу оборвать её.

Тяжелее всего было, когда приговорили к расстрелу, в 1961-м. Это был мой первый приговор. Переживать такие моменты очень тяжело. Хотя я и пытался морально подготовить себя к такому сценарию. Я ведь казацкого рода. Когда мы берём саблю в руки, должны быть готовы умереть. Иначе нельзя. Потом казнь заменили 15-летним заключением.

Самый важный момент в моей жизни — провозглашение независимости Украины. Свобода нации — самая высокая цель, какая только может быть. И я её достиг. Я участвовал в этом процессе. Поэтому я счастливый человек. Всё, что происходило в моей жизни после провозглашения независимости, это лишь дополнение, которого могло бы и не быть.

Если бы в 1991 году я выиграл президентские выборы, то в первую очередь создал бы комиссию по этике, которая проверила бы всё моё имущество и имущество моих родных. Людей на высокие должности я брал бы по тому же принципу. Они бы подписывали документ, где зафиксировано всё, что у них есть. Их благосостояние должно было бы увеличиваться ровно на столько, на сколько росло бы благосостояние среднестатистического украинца.

В Украине ещё не было ни одного президента-патриота. Не было патриотичной власти, национального информационного пространства. Патриотическое воспитание нации проходит коряво. Процесс освобождения украинцев от московского дурмана очень медленный. Часть нашего населения — до сих пор рабы. Это проявляется, в частности, в продаже голосов. Если человек чувствует ответственность за судьбу нации, он не продаст свой голос за килограмм гречки.

Сегодня дела с правами человека в Украине обстоят не так уж плохо. Мы можем спокойно выезжать за границу, говорить, что хочется, критиковать всех подряд. Основывать газеты, гражданские организации, партии. Проблема в другом. Наша непатриотическая власть не способствует развитию экономики, малого и среднего бизнеса. Людям негде работать. У них нет денег. Они не могут купить килограмм сала. Поэтому права человека — это одно, а реальность — другое. Сегодня Украина оказалась в таком положении, потому что страной 25 лет руководили московская агентура и пророссийские политики.
Народные депутаты должны быть честными. Но для этого нужна гордость. Они обязаны ценить свой высокий статус и не опускаться до уровня обывателя, для которого наивысшая ценность — материальные блага. Великие политики отличаются от массы великими идеями и ответственностью.

Россия сегодня менее деспотичное государство, чем Советский Союз. Страна существенно демократизировалась. Режим ослаблен. Нынешние политзаключённые пользуются такими правами, о которых мы и мечтать не могли. Им присылают почту, у них есть мобильные, разрешены встречи с родными. Когда мы сидели, это было невозможно. Но, конечно, им тяжело. Украинские политзаключённые должны помнить, что они наследники людей, которые умели выдержать самые тяжёлые испытания и не отказались от идеи независимого государства.

Я всегда любил Украину и был националистом. Мне было почти 30 лет, когда мы создавали Хельсинкскую группу. Полностью отдавал себе отчёт в том, чем нам это грозит. Но иной возможности заявить о себе тогда не видел.

Это была демонстрация силы десятерых человек, которые устали бояться. Да, Советский Союз большой и страшный. Сотрёт в одну минуту. Но мы его не боялись. Ну не страшно нам было, и всё. Что тут сделаешь? Думаю, более десяти человек на всю Украину и не набралось бы. И ведь мы оказались правы. Развалился же Союз.

Во времена Сталина страх был подсознательный, а в 1970-х он стал рациональным. Больше всего боялась интеллигенция. Если решился на что-то — сжигай все мосты. Ни о чём не жалей. Ни о диссертации, ни о квартире. Только так можно быть свободным. Мне говорили: сначала окончи университет, затем защити диссертацию, а потом и для Украины что-то сделаешь. Но у меня другое мышление. Жизнь короткая. Если можешь что-то полезное сделать, делай сегодня, а не потом. Потом не бывает.

В интеллигентных семьях между родителями и детьми всегда есть автономия. Любовь любовью, но решение каждый принимает сам. Отец не поддерживал меня, мама очень переживала. Но они никогда на меня не давили.

Нет никакого героизма в тюрьме. Это всё глупости. Тюрьма — лишь эпизод жизни и тяжёлая работа. Помню, за полгода до выхода из заключения я мечтал не о свободе, а о том, чтобы хлеба вдоволь наесться.

Специфика зоны в том, что у всех, кто туда попадает, появляется синдром Наполеона. От этого никуда не денешься. Политзаключённые — они и так лидеры по своей натуре. Не вагоны, а паровозы. И вот среди этих лидеров идёт борьба за власть на зоне. У нас был один украинский лидер, которому не нравилось, что я общаюсь с россиянами. Если человек порядочный, не стукач, я с ним общался. Независимо от национальности. Украинскому лидеру это не нравилось, и однажды мне объявили бойкот. Все — и украинцы, и евреи, и армяне. К вечеру только пару человек со мной общались. Но и им сказали: кто будет с Матусевичем говорить, тому тоже бойкот объявим. Это было очень тяжело. Я тогда даже в письме шестидесятнице Михайлине Коцюбинской написал такую фразу: «Какого цвета белая ворона среди белых ворон?».

У меня был гениальный следователь. Он говорил: «Николай Иванович, вы что, думаете, если Украина станет независимой, то вы там займёте министерскую должность? Не будет такого. Найдётся полно желающих захватить власть, и вы будете никем». Тогда я ему ответил, что предусматриваю такой вариант. И готов быть простым гончаром, но в независимой Украине.

Нельзя быстро изменить ментальность людей. Совком надо было переставать быть при советской власти, в 19–20 лет. А не сейчас. Сейчас уже поздно. Появляется ностальгия по молодости, она трансформируется в идеологические представления. Я от Совка давно освободился. У меня очень современное мышление.

На зоне есть такой термин «отмороженные глаза». Пустой взгляд. У нас при власти есть некоторые политики с таким взглядом. Этот тип людей выживает. Наверное, это нарушенная генетика. Говорят, три-четыре поколения должны пройти после таких катаклизмов, как Голодомор, чтобы народ возродился.

Сейчас жить в каком-то смысле опаснее, чем при Советском Союзе. Тогда формально можно было просчитать врага. А сейчас дорогу кому-то перёшел — и тебя убили. Вспомните судьбу Павла Шеремета. И таких примеров много. Где господствуют деньги, какие могут быть права? А в Украине господствуют деньги.

Никогда не думал о самоубийстве. Самоуверенный, наверно, был. Чувство юмора всегда спасало. Так как мы смеялись в камере, я никогда больше не смеялся. Холодно, голодно, а мы сидим и смеёмся.

Страну могут построить только идеалисты. Но должна пройти сепарация общества, чтобы нашлись несколько десятков таких идеалистов, которые не будут думать о деньгах и славе. У Ивана Франко в «Каменярах» есть слова: «Лупайте сю скалу». Вот и они должны быть готовы к тяжёлой работе. Стране нужны люди, которые забудут про свои интересы.

Олегу Сенцову, Станиславу Клыху и другим нашим украинским ребятам, которые сидят в российских тюрьмах, я бы пожелал терпения. В жизни всё очень быстро меняется. Срок — это дистанция. Марафон. Надо распределить дыхание и физические силы. Их главная задача сейчас — не выйти оттуда инвалидами.

Когда мы создавали Хельсинкскую группу, мне было 28 лет. Конечно, я понимал, что за такую деятельность могут посадить. Но это тот возраст, когда хочется себя уважать, и было стыдно признаться себе в том, что ты можешь бояться. То утро, когда я присоединился к группе, казалось мне самым обычным. Тогда я ещё не понимал, что именно в этот день принял самое важное решение в жизни. Отсчёт всем событиям ведётся именно с того момента. Сегодня своим студентам я часто говорю: будьте готовы, что, проснувшись однажды утром, придётся принять решение, которое изменит всю вашу жизнь.

Меня арестовали 23 апреля 1977 года. Дали 7 лет строгого режима и 5 лет ссылки. Но я никогда не жалел, что выбрал этот путь. Я же был не один. И у меня имелось очень ясное ощущение правильности пути. Конечно, это сложный путь. Тюрьма — не санаторий. Я видел, как люди умирали в лагерях.

В каждом человеке есть искра Божья. Даже в преступнике. Мы часто шарахаемся от опустившихся людей, не умея распознать эту искру. В тюрьме я 20 дней держал голодовку. Как только закончил голодать, сотрудники КГБ повезли меня по этапу. Дали 450 граммов хлеба, сельдь и воду. Через полчаса еда закончилась. А везли меня целый день. Мне очень хотелось есть. Привезли в чужую тюрьму и завели в камеру к уголовникам. Я поздоровался и совершенно обессиленный сел в сторонке. Заключённые посмотрели на меня и молча, без единого слова полезли в свои мешки и положили передо мной хлеб. Это были совершенно незнакомые мне люди. Я ел этот хлеб, а слёзы ручьём текли. И тогда я попросил Бога: «Не знаю, какие преступления совершили эти заключённые, но прости им всё за этот хлеб». До сих пор потрясён этим человеческим поступком.

Самое страшное в жизни — не физические издевательства и не голод. Худшее — переживать ситуации, когда ты морально не прав. Когда отстаиваешь то, во что не веришь. Был такой момент. Один политзаключённый спровоцировал администрацию на конфликт. Он был не прав. Но попросил нас за него заступиться из солидарности. Мы объявили забастовку, и нас посадили в карцер. Я знал, что больше 60 дней меня держать в карцере не могут, и ждал выхода. Но внезапно в тюрьме поменяли правила и мне сказали, что я буду сидеть в карцере до тех пор, пока не соглашусь работать. Для меня это стало последней каплей. Я же в душе понимал, что виноват политзаключённый, а не администрация. И добивался того, что на самом деле не было справедливым. Я понял: не выдержу. И сказал товарищам, что выйду работать. Этот разговор подслушали охранники, и администрация решила меня проучить. Мне дали задание принести проволоку с так называемой запретной территории. А это два табу для заключённого: нельзя работать с проволокой, так как это то, что ограничивает твою свободу. И нельзя ходить на «запретку» — потому что тогда считается, что ты водишь дружбу с администрацией. Но у меня не было сил сказать «нет». Я был слишком слаб. Помню, беру этот провод… А заключённые стоят у окна и смотрят на меня. У меня же был высокий авторитет в тюрьме, а тут такое унижение. Иду и плачу. После подобного можно сломаться. В таких ситуациях очень важно не опустить руки.

В тюрьме тоже можно испытывать счастье. В 1981 году на Пасху мы молились в камере. Вдруг влетели надзиратели и посадили нас за это в карцер. В это время на Западе были очень популярны христианские марши мира, которые Советский Союз поддерживал. Мол, смотрите, какие мы пацифисты. Одной рукой Союз помогал западным христианам, а другой — сажал христиан в карцер только за то, что они молятся. Мы решили об этом написать Папе Римскому Иоанну Павлу II. В качестве автора выбрали меня. Письмо тайком передали на Запад. И вот через какое-то время я получаю письмо от моих родных, где шифром написано, что понтифик получил наше послание и провёл мессу за нас всех. Это был взрыв счастья.

Мы верили, что после падения Союза будет подъём и процветание Украины. Советская власть казалась нам воплощением моральной деградации. А вышло так, что сейчас уровень цинизма выше, чем был в Советском Союзе. Тогда тоже была коррупция и злоупотребление властью, но существовали правила. А сейчас никаких правил нет.

Я разочарован в ОБСЕ. В своё время это была очень важная организация. Когда-то им хватало смелости в любых обстоятельствах защищать права человека. А сегодня они фактически под контролем России. Уменьшили свои полномочия так, чтобы по возможности ни с кем не вступать в противоречия.

Евроатлантическая цивилизация подцепила вирус национального эгоизма. Такое уже было — во время Второй мировой, когда каждая нация боролась за свой интерес. Но национальный эгоизм — правило нулевой суммы: когда мой выигрыш — это твой проигрыш. Послевоенная Европа правило хорошо усвоила и начала жить по принципу добавленной стоимости, когда вместе мы можем сделать намного больше, чем по отдельности. И Европа расцвела. Но сегодня Россия задала иной тон. Она снова впрыснула в мир принцип нулевой суммы. Победа России — проигрыш Украины. Победа России — проигрыш Запада.

Россия не может достичь уровня Европы, и поэтому она её разрушает и подрывает. Это происходит на наших глазах. Брексит. Голландия с референдумом. Обострение национального эгоизма в Венгрии и Польше… Мир сходит с ума. Если страны не совладают с этим вызовом, в Европе возможны столкновения.

Сегодня в Украине тон задают политики, которых трудно назвать элитой. Они пользуются лазейками в законодательстве, спекулируют на несовершенстве государственного механизма. Мой самый большой упрёк нынешней власти — то, что они не сдержали обещания и не приняли новый избирательный закон. Депутаты боятся, что выборы по открытым спискам приведут к смене элит.

У украинцев нет чувства миссии по отношению к Европе, к миру. Мы зациклены на своей боли. Особенно сейчас. Чем больше мы замыкаемся, тем меньше нас понимает Европа. И тем больше она нас отталкивает. Это замкнутый круг. Если бы в Украине были настоящие элиты, мы бы избавились от этого автаркизма и научились общаться с миром.

Нам нужна мудрая децентрализация. Так исторически сложилось, что Галичина, Слобожанщина, Волынь живут каждая своей жизнью. И это всегда было нашим фатумом. Нам, повторюсь, нужна новая, современная элита, которая поймёт, что это разнообразие — преимущество, а не проблема.

Украине надо идти по пути Западной Германии. В своё время канцлер Конрад Аденауэр не отказывался от востока страны, но сделал ставку на то, чтобы Западная Германия стала привлекательной для восточных немцев. Перед нами схожая задача. Когда Украина станет успешным государством, восток вернётся.

Фото: Getty Images, Александр Чекменёв, istpravda.com.ua, из личных архивов