Щелчок замка — один из тех подзабытых звуков, из которых и складывается моя карта памяти о Феодосии. Я выхожу на балкон, закуриваю и слышу ещё один звук из прошлого — кричит сыч. Всё становится на свои места: пусть город и делает вид, что пытается измениться, отторгнуть меня у него не выходит — я дома, чёрт возьми.

В раннем детстве знакомство с Феодосией и её жителями начиналось как у всех — со двора, расположенного на границе старого города. Во дворе — звонкий металлический стол для пинг-понга, скрипучие качели-балансир, галдящая песочница. Посредине — беседка, по вечерам оккупированная «большими пацанами», которые иногда приходили с гитарой. О репертуаре долго напоминала надпись белой эмалью на зелёном столбе — «Монгол Шуудан». Массивный стол на противоположном фланге двора гремел жестью под смачными ударами пожилых доминошников, на сцене летнего микро-театра изредка что-то изображали самодеятельные артисты.

Важной частью дворовой жизни были скамейки, на них постоянно творились интересные вещи. Здесь играли, ели черешню и клубнику, а затем абрикосы и персики, хвастали машинками и синяками. Здесь я впервые увидел настоящего наркомана: он достал стеклянный шприц с тёмной жидкостью и демонстративно сделал укол, чем дал нам, малышне, и дворовым бабушкам долгоиграющую тему для обсуждения. Наблюдать за наркоманом было страшновато, но не так страшно, как лезть по пожарной лестнице на высоту третьего этажа. А как не полезть, если твой сосед-ровесник уже делал это и теперь уверен, что повторить подвиг никому не под силу.

Личная городская география расширялась с каждым годом. Меня стали посылать за молоком в гастроном рядом с Морсадом и в пышечную за горячими пышками. Раз так, значит, я имел моральное право убегать в Морсад, когда вздумается. Там была открытая танцплощадка, к которой в выходные дни стекались моряки-срочники поплясать под убогие хиты советской эстрады 80-х с дикими клавишными, напирающими на слабую долю, и нелепыми текстами о музыке, которая связала. Поговаривали, что иногда моряки ввязывались в драки с большими пацанами, заливая кровью из носов свои белые парадки, но мне не везло — драку я ни разу не видел. Зато с интересом слушал рассказы о причинах конфликтов: чаще всего местным парням не нравилось, что матросики пытаются замутить с феодосийскими девчонками.

В начале 2000-х дискотеку снесли под предлогом восстановления храма, некогда стоявшего в этом месте, но храм так и не построили, воткнув на освободившемся пятачке детскую площадку. Это веселило знакомого экскурсовода, который не без яда в голосе рассказывал своим подопечным, что дети резвятся в месте, заработавшем мрачную ауру: здесь когда-то располагался один из крупнейших невольничьих рынков мира. Примерно тогда же на минарете расположенной рядом с Морсадом древней мечети Муфти-Джами появились громкоговорители, из которых магнитофонный муэдзин стал ежедневно призывать к молитве. Эти непривычные европейскому уху песнопения накрепко засели в памяти. Думаю, мотив я буду помнить всегда, вот только напеть его сложновато.

На рубеже девяностых и нулевых город сильно изменился. Вблизи он огорчал оформлением фасадов, жёлтыми трубами газопроводов и хаотичной застройкой торговыми точками, появившимися в результате договорняков бизнесменов с алчной местной властью. Нередко чиновники выступали и в роли предпринимателей, договариваться с самими собой им было вообще несложно.

Однако Феодосия была всё так же хороша при взгляде сверху, особенно когда над заливом задувал свистящий северо-восточный ветер, который старожилы неизменно называли норд-остом, подчёркивая портовый статус города. Ветер оживлял вид, разгоняя барашков по морю, и приносил с собой характерный солёный запах.

Подходящих мест для наблюдения несколько: гора Тепе-Оба, проводящая городскую границу на юго-востоке, холм Митридат, напротив которого выстроен порт, Бульварная горка в центре и Лысая гора на западе. Бонусом к равнинной части города прилагается заброшенный двенадцатиэтажный корпус санатория Минобороны, приманивающий романтиков и самоубийц.

Однажды летом вышло так, что ночевать мне и другу Вадику было негде, поэтому мы решили скоротать остаток ночи на газоне неподалёку от этого здания. Опасаясь сторожа, долго искали место поглуше, наконец, нашли перспективные заросли. Утром меня разбудил смех: мы умудрились так замаскироваться, что наши туловища прятались в кустах самшита, а ноги выглядывали на центральную аллею санатория. Время шло к завтраку, аллея была оживлена.

Пробираться на крышу двенадцатиэтажки желательно ночью, только осторожно, чтобы не провалиться в глубокие зазоры между бетонными плитами. С крыши открывается вид на весь город и на порт в частности, на причалах которого в ярком свете прожекторов над сухогрузами раньше круглосуточно копошились высокие краны, гремя металлом на всю бухту.

В порту работали суровые люди. Один из них не стеснялся в выражениях, комментируя по громкой связи происходящее в акватории. «Это называется х…вой морской практикой», — выговаривал он вслед, очевидно, нарушившему какие-то правила буксиру, и эти слова бриз далеко разносил над заливом.

Клуб порта, для удобства прозванный тусовкой «КП», оставил множество отпечатков в памяти, потому что здесь была репбаза дружественного ансамбля «Непал», репетиции и концерты которого я регулярно посещал. Одно время на подведомственное учреждение не жалели денег, ведь порт не бедствовал. Поэтому здесь был приличный аппарат, почти уютное помещение, которое музыканты делили с шахматным клубом, а рядом — безусловно уютная платановая аллея, где в перерыве можно было выпить вина или коньяку. Двух штатных авторов коллектива — Ташкина и Бижана — швыряло из панка в фолк-рок, наблюдать за этим было интересно, и на концертах не приходилось скучать.

Играли тут же — на сцене клуба. И пусть отчаянно низила труба, никому не приходило в голову обращать внимание на такие мелочи. Главное, что получался настоящий рок-н-ролл.

Самым интересным районом я всегда считал Карантин. Особенно влекло в древнюю церковь Иоанна Богослова с исключительными акустическими качествами. Под её сводами даже уставшая гитара и скромная сопилка звучали ярко и богато. В Крыму я знаю лишь ещё одно место, способное так приукрашать звук инструментов, — пещера «Акустика» на Мангупе. Но Мангуп далеко, а церковь — под боком, в пяти минутах ходьбы от дома. В конце 90-х храм передали православной общине, на входе появилась массивная дверь. Это было обидно, но понятно: всегда находились люди, которые забегали сюда по нужде.

Карантин сочетал в себе прелесть раскиданного по холмам старого города с кривыми улочками и суровую школу жизни. Можно было, конечно, посидеть на большом валуне стены Генуэзской крепости, рассматривая башни Криско и Святого Климента и древние армянские храмы, разбросанные по долине, можно, срывая вишни, пройтись по чудом сохранившейся брусчатке мимо вросших в землю домов, но можно и схлопотать по лицу за нестандартную причёску.

Название района принято произносить с ударением на последнем слоге. Некоторые персонажи умели добавить ему блатной колорит: «С Карантин-нА». Значительная часть живущей здесь молодёжи тяготела к гопничеству, соответственно выглядела, вела себя, да и заканчивала классически. Выжили не все — кто из-за чрезмерного авантюризма, кто из-за наркотиков или бухла, а выжившие в большинстве своём рассеялись.

Возможно, поэтому старый город стал сравнительно спокойным. Настолько, что когда вдруг всплывают люди из прошлого, они его не узнают. Недавно один рецидивист, который долго отсутствовал по понятной причине, даже порывался возобновить традиции. Рассказывал подросткам о былой славе Карантина, с которым считалась вся Феодосия, показывал примеры лихачества, за что бывал бит, в итоге заработал лишь славу дурачка и тихо умер, не исключено, что от стыда.

Прошлым летом босоты прибавилось, но на районе она ведёт себя почти прилично. Я мало кого узнаю, говорят, много приезжих. В городе вообще стало много незнакомых лиц. Это как-то странно.

Зато Карантин то и дело даёт о себе знать в Киеве. Дочь усаживается в хрестоматийную позу «на кортах»: центр тяжести перенесён на пятки, руки, упираясь локтями в колени, расслаблены.

— Жека, ты похожа на пацанчика «с раёна».

— А шо? Я ж с Карантина! - троллит умница-дочь, говоря при этом чистую правду. Ей десять лет, семь из них она провела там.

Много странного вокруг. Если бродить по городу впотьмах, он всё такой же тёплый и уютный, разве что менты чаще встречаются да вино стало похуже. Днём из него лезут чужеродные, царапающие глаз мелочи. Спасает то, что часто они выглядят сюрреалистически, и, если к ним так же и относиться, ирония не даёт развернуться досаде. Это вовсе несложно. Как ещё прикажете воспринимать новенький громкоговоритель над всегда пустой автобусной остановкой, предупреждающий об угрозе терроризма?

Местами город, как комплексующий новичок, перешедший в новую школу, старается хоть как-то подчеркнуть свою «российскость». Отсюда раскрашенные в триколор фасады зданий, напитанная историческим пафосом уличная реклама, новые вывески с российским акцентом, некоторые, правда, забавные: секонд-хенд «Эхо Москвы». А иногда, наоборот, встречаются свидетельства симпатий к Украине. Поздним вечером на набережной группа парней лет двадцати громко поёт украинский гимн под аккомпанемент гитары. В это трудно поверить, согласен, но у меня есть свидетель — Бижан.

Впрочем, всё это там, снаружи, дворы остались теми же, со знакомыми лавочками, знакомыми людьми, с которыми было интересно, а с некоторыми и приятно проводить время. Феодосия никогда не могла похвастаться разнообразием предложений для коллективного досуга, но если не хватало развлечений, их всегда можно было устроить самостоятельно. Концерты, выставки, лекции, мастер-классы, мини-фестивали, велопокатушки. Повезло с кино. Однажды летом разжились большим экраном, на удивление легко договорились с администрацией детского лагеря, которая пускала по вечерам к себе на приятный песчаный пляж, и смотрели там фильмы. А зимой в нашем распоряжении оказался небольшой кинотеатр с современным оборудованием: двое приятелей решили вложиться в него, чтобы заработать на курортниках, но такой бизнес в Крыму возможен лишь летом.

Живя в Феодосии, я знал, что всегда найдётся подходящая компания, чтобы погулять ночью с фотиками, поиграть музыку или поорать песни, нацепить рюкзак и пройтись где-то в окрестностях Караби или буквально за углом от моего дома, где начинается туша Тепе-Оба — первой горы гигантской гряды, сходящей на нет лишь у Севастополя. Недавно, пролистав свою ленту в Facebook за 2013 год, я убедился, что жилось-то совсем нескучно и довольно беззаботно. Уверен, что к такому же выводу могли бы прийти многие мои друзья и приятели. Теперь некоторые из них верят, что Крым 23 года был оккупирован Украиной, но таких, к счастью, совсем немного.

Район стадиона «Кристалл» в северной части города в моей карте памяти отложился одним ярким штрихом. Однажды на фестивале воздухоплавателей ведущий скороговоркой объявлял выход танцевального коллектива: «Выступает ансамбль спортивного и бального танца». Союз сливался с прилагательным, звучало неприлично и задорно. А ещё здесь много лет живёт Ташкин, квартира которого забита музыкальными инструментами, в основном духовыми, в том числе и собственного производства. Благодаря этому обстоятельству я узнал, как звучат сякухати и авлос, попробовал поиграть на дудуке и пимаке. Уезжая в Киев, я взял с собой мало вещей, но в рюкзаке нашлось место для трёх дудок, сделанных Ташкиным.

В марте 2014 года эти забавные и приятные воспоминания подвинули другие — жутковатые. У базы батальона морской пехоты, расположенной рядом со стадионом, появилась бронетехника и люди в камуфляжах, вооружённые пулемётами. Как-то давно я шёл вдоль моря из Коктебеля в Феодосию и представлял, как город могли бы захватывать всадники, стекающие с пологих холмов. На деле оказалось, что вместо стремительной атаки была трёхнедельная осада, в которой участвовало много представителей местных казачьих организаций. Дежуря у ворот части, они жгли костры, из магнитофона раздавалась лезгинка, под которую танцевали их «коллеги», приехавшие с Кубани.

Всё это выглядело настолько нелепо, что не хотелось верить в реальность происходящего. Поначалу казалось, что россияне решили взять на понт, изобразив масштабное вторжение, а затем они пойдут на компромисс, отжав себе Севастополь с базой Черноморского флота. Такой вариант выглядел вполне реалистичным, но вскоре стало понятно, что у РФ гораздо более амбициозные планы.

24 марта перед рассветом я проснулся с громко стучащим сердцем от звуков взрывов и автоматных очередей. Оказалось, что российский спецназ пошёл на штурм базы морпехов. Эта воинская часть была последней, бойцы которой ещё не подняли триколор.

Штурм был неожиданным, буквально накануне руководство части договорилось с россиянами, что морпехам дадут выйти на материк, вывезти технику и арсенал. Нападавшие знали, что украинские бойцы не вооружены, поэтому почти ничем не рисковали. Парней быстро повязали, увезли в порт, а оттуда отправили на границу на Чонгаре. Похоже, причиной штурмабыло нежелание выпускать бойцов с оружием. Спустя пару месяцев в прессе появились заметки о том, что оно пригодилось россиянам в другом месте: феодосийские автоматы стали всплывать на Донбассе.

Моя телефонная книжка наполовину состоит из мёртвых номеров — летом 2014-го в Крыму перестали работать украинские мобильные операторы. Время от времени я пытаюсь что-то вычищать, но сизифов этот труд, их тьма. В этом есть и плюс: оказалось, что в жизни было слишком много случайных людей, с которыми не жаль потерять связь. Однако много и тех, ради кого ещё хочется возвращаться в Феодосию.

Избитая истина: бойтесь своих желаний. Недавно мой друг — живущий в Киеве ялтинец — решил, что слишком давно не гулял по зимней Ялте, купил билет и уехал туда на неделю. Я ему завидовал, ведь уже три года не видел зимней Феодосии. И вот меня будит телефонный звонок, плачущая мама сообщает, что умер дед. Спустя сутки я открываю дверь феодосийской квартиры — замок издаёт характерный щелчок. Первое, что вижу, — зеркало, завешенное полотенцем.