На улице темно и холодно. Изучая статистику, я представляю себе, как выглядят женщины, приговорённые к пожизненному лишению свободы. Их 23 в Украине: 21 сидит в Качановской колонии, одна — в Хмельницком СИЗО, ещё одна лечится в Збаражской колонии. Все они осуждены за убийства, как правило, спланированные и крайне жестокие. В большинстве случаев эти женщины убили несколько человек.

В Украине самое суровое наказание за убийство — 15 лет, либо пожизненное заключение. Наиболее строгие приговоры выносят за особо тяжкие преступления как мужчинам, так и женщинам. Исключение составляют несовершеннолетние, люди старше 65, а также беременные на момент преступления женщины. Пожизненное дают также за терроризм и посягательство на территориальную целостность страны, но среди заключённых украинок таких нет.

Самые популярные в Качановке статьи среди пожизненниц кроме «обязательной» 115-й (умышленное убийство) — 185-я, 187-я и 190-я (кража, разбой и мошенничество соответственно). У большинства это первая судимость. Суммарно на руках этих 23-х женщин 56 убийств, в том числе 11 детей.

Девять заключённых — детоубийцы, во всяком случае именно так решил украинский суд. Самой младшей осуждённой 29 лет, старшей — 71 год. Пятеро из них были приговорены к расстрелу и сидят с 1990-х, но в декабре 1999 года в Украине отменили смертную казнь, поэтому высшую меру им заменили пожизненным заключением.

Как же они выглядят, убийцы детей, мужей, родственников и случайных прохожих? Воображение рисует разные картинки. Я представляю их закоренелыми зэчками с нездоровым цветом кожи, засаленными волосами, прокуренными голосами и убийственными взглядами.

Сумели ли женщины с леденящим душу прошлым и без какой-либо надежды на будущее сохранить женственность, осталось ли в них хоть что-то человечное? Они отчаявшиеся или обозлённые? Всё ещё опасные или уже нет? Нескончаемый поток вопросов в моей голове прерывает прибытие к месту назначения. Передо мной ворота в Качановскую колонию.

На входе не видно ни автоматчиков, ни собак. Здесь тихо, серо и уныло. То, что ты в тюрьме, отчётливо осознаёшь в пункте пропуска, когда одна дверь за тобой уже захлопнулась, а вторая ещё не открылась. Зайти можно, а выйти без разрешения уже нет. Даже не будучи преступником, начинаешь испытывать дискомфорт. Видимо, так и задумано.

Пройдя сквозь двери, попадаешь на большую территорию с многочисленными зданиями, ограждённую по периметру забором. Слева от входа сектор среднего уровня безопасности — «дом» пожизненниц. Он ограждён отдельным трёхметровым забором с колючей проволокой. Зайдя внутрь, оказываешься в небольшом дворике для прогулок. Я с трудом представляю, как сюда помещается 21 заключённая. Поднимаясь на второй этаж, рассматриваю аккуратно разрисованные стены. Ещё одна решётка — и мы в секторе с камерами. Решётка закрывается, слышны радостные возгласы, я понимаю, что мы на месте.

Навстречу по узкому коридору бегут заключённые женщины. Они обнимают и целуют нас, жмут руки, называют свои имена. От этого гостеприимства мы с фотографом Фокуса приходим в замешательство. Сопровождающие нас правозащитники тихонько объясняют, что подобные визиты для заключённых всегда долгожданны, они тщательно к ним готовятся. Мы заходим в небольшую кухню, где стоят три стола. На одном из них печенье и торт. Позже выяснится, что торт приготовили в микроволновке специально к нашему визиту. Нас усаживают во главе стола как почётных гостей.

Немного оправившись от удивления, я начинаю рассматривать местных жительниц. К моему удивлению, они накрашены, с чистыми волосами, аккуратно и красиво одеты.

Шутят и смеются, суетятся вокруг стола, наливают нам и друг другу чай. Не все, но абсолютное большинство внешне ничем не отличается от своих ровесниц на воле. Бабушки, сидящие под стенкой, выглядят так же, как их сверстницы, облюбовавшие лавочки у подъездов, молодые женщины похожи на десятки других, которые ежедневно встречаются в метро.

Во время разговора несколько раз напоминаю себе, что эти милые женщины убивали людей. Не ситуативно или защищаясь, а жестоко и часто спланированно. Сидя рядом с ними, этого почему-то не ощущаешь. На их внешнем виде заключение никак не сказывается. Никто не перебирает чётки, не пьёт чай из банки, не говорит на жаргоне, не демонстрирует забитые татуировками руки. В их облике нет ничего, с чем ассоциируется тюрьма.

Мне рассказывали об этих женщинах, но я не знаю, кто из них что совершил. Пытаюсь угадать, кто утопил в колодце двух детей, а кто жестоко убил мужа и его любовницу. Знаю, что среди них есть та, которая за 1,7 тыс. грн умертвила целую семью; та, что топором зарубила племянника. Внешне этого никак не определить. Улавливаю, что у нескольких женщин отрешённый взгляд и странная улыбка, остальные же производят впечатление вменяемых и адекватных людей. Учитывая степень тяжести совершённых ими преступлений, от этой мысли становится ещё больше не по себе. Те, кто говорят, что преступника можно вычислить по взгляду, никогда не были на этой кухне.

В присутствии охраны я иду в отдельную камеру, чтобы поговорить с некоторыми из них.

Ей вменяют в вину двойное убийство. Вину она признаёт, однако убеждена, что если бы у неё был хороший адвокат, а не государственный защитник, формально подходивший к своим обязанностям, ей не дали бы пожизненный срок. В деле Кати написано, что вместе с подельником они «скоїли вбивства в стані алкогольного сп'яніння». Эта фраза встречается в делах большинства женщин.

Катя красиво накрашена, волосы аккуратно уложены плойкой. Видно, что она следит за собой.
— Когда меня только посадили, у меня были слёзы, истерики, депрессии. Я никогда не жила в общежитии, поэтому видеть такое количество женщин и понимать, что всю жизнь проведёшь рядом с ними, казалось невозможным. Но мне потом сказали важную вещь: «Тебя посадили пожизненно, прими это. Ничего уже не изменится, измени отношение ко всей этой ситуации и пойми, чем больше ты будешь нервничать и плакать, тем больше износишь сердце».

В итоге Катя стала первой пожизненно заключённой, которая вышла замуж в колонии. На её свадьбу съехались все телеканалы страны, видео с бракосочетания в стенах тюрьмы в интернете посмотрели уже сотни тысяч человек.

Свадебное платье до сих пор хранится у неё в камере. Катя признаётся, что после свадьбы жизнь обрела для неё новый смысл: она считает дни от встречи к встрече. Долгосрочные свидания разрешены раз в два месяца на три дня, но она звонит и пишет мужу каждый день. По правилам тюрьмы ежедневно разрешено около часа проводить в интернете и 15–20 минут говорить по телефону. Оба супруга надеются на то, что в Украине пересмотрят законы и у Кати появится шанс на освобождение.

Раздаётся стук в дверь.
— Уютненько вам тут? — спрашивает заключённая Ирина, тихонько заходя в камеру и радостно что-то напевая. Слова «уютно» и «тюрьма» диссонируют, но здесь и правда уютно. Комнаты похожи на советский санаторий в Трускавце. В камере по две-три кровати. Старенькая, но аккуратная мебель, на окнах занавески. В каждой камере есть телевизор, душевая, место для хранения вещей. Стены разрисованы картинками авторства 56-летней Ирины, она художник-самоучка. Это её четвёртый срок, суммарно она провела в тюрьмах 40 лет.

У женщины хрипловатый голос и резкий взгляд. В её деле написано, что она убила и расчленила на 17 частей женщину, с которой выпивала у себя дома. Сама же Ирина говорит, что в её дом нагрянули грабители, ей пришлось защищаться, но в подробности не вдаётся.
— Девочки, человек всегда остаётся человеком, — произносит она, получая грамоту от правозащитников за участие в социальном проекте, где смогла проявить себя как художник. Казалось бы, такие люди не умеют плакать, но в момент награждения у Ирины блестят от счастья глаза.

Девять лет тюрьмы не забрали у неё красоты, но прибавили сентиментальности. В 2008 году в Черниговской области Лиля вместе с двумя подельниками решила обокрасть дом. Однако хозяева оказались дома, всё закончилось тройным убийством. По словам Лили, она нанесла лишь один удар, но все трое получили пожизненные сроки.
— Я когда ехала сюда, думала, здесь монстры сидят, и даже представить себе не могла, как я буду тут с ними. Поэтому люди, не знающие, что такое тюрьма, представляют, что мы тут ходим с руками за спиной вполуприсядку.

У нас тут жизнь протекает точно так же, как у всех других людей на свободе. Просто мы не ходим в театры и на различные мероприятия, — говорит Лиля.
В колонии подъём в шесть утра. Перекличка, завтрак, работа на швейной фабрике. Обед — и снова работа. Вечером интернет, звонки родным, телевизор. Работают по желанию, есть и те, кто целый день проводит в камере. Проход во дворик неограничен. По выходным к заключённым приезжают представители разных религиозных организаций, поэтому многие из них стали очень набожными.

Например, 42-летняя Наташа сидит уже 21 год. Она несёт наказание за убийство родной тётки и двоих её детей. Наташу приговорили к расстрелу, затем к пожизненному заключению. Говорит, что сама расправилась только с тётей, детей убил её несовершеннолетний брат, но ему по закону не могли дать более десяти лет, поэтому она сидит за двоих:
— В Украине люди пожизненно сидят за такие убийства, за которые другие срок на зоне отбывают. Потому что глянул не так, сказал не то, судья не тот попался. Мы верим, что должен быть перелом этой ситуации.

Я понимаю, что совершила серьёзное преступление, но отсижу я 20, 30, 40 лет, это никого не воскресит.
Все эти годы Наташа не отчаивается. Внимательно изучает профильные законопроекты, знает всю подноготную их прохождения через парламент, кто как голосовал. Просит передать привет народному депутату Олегу Ляшко и вместе с другими женщинами приглашает его в колонию. Оказывается, однажды Ляшко сказал, что пожизненно сидят лишь маньяки и головорезы, женщины хотят ему продемонстрировать, что это не так.

Она одна из тех, кто инициирует отмену пожизненного заключения для женщин. Вместе с юристами Яна создала петицию, сейчас работает над тем, чтобы соответствующий законопроект приняла Рада.

— Заключение в тюрьму должно носить исправительный характер, а не карательный. А в случае с пожизненным — это месть. Гораздо эффективнее, если заключённые будут на что-то надеяться, хотеть стать лучше, чем сидеть и знать, что никогда не выйдут на свободу. Сейчас у этих людей нет никакой мотивации к исправлению. Надо менять законодательство, и мы над этим работаем, — делится правозащитница.

Как только человека приговаривают к пожизненному заключению, единственное, что он может, — обжаловать решение суда в высшей инстанции. В случае отказа, что чаще всего и случается, перед ним навсегда закрываются двери на волю.

— Осуждённые к пожизненному лишению свободы не могут подать жалобу на пересмотр их приговоров, — детализирует Денис Ненов, адвокат юридической фирмы «Ильяшев и Партнёры».
Условно-досрочное им тоже не светит, поэтому единственным шансом на освобождение остаётся помилование президентом. Однако за всю историю Украины из сотни пожизненно заключённых, которые обращались с просьбой о помиловании, на свободу вышли лишь двое.

— Вы бы помиловали того, кто утопил детей в колодце и забросал их тела палками? У членов комиссии просто срабатывает здравый смысл, нормальное понимание вещей, — говорит Александр Букалов, руководитель департамента по вопросам помилования Администрации президента Украины.

— Рассматривая ходатайство, комиссия принимает во внимание с десяток факторов. Самые важные — это обстоятельства совершения преступления, поведение заключённого в местах лишения свободы, количество поощрений, взысканий, его отношение к работе, общение с администрацией и взаимоотношения с другими заключёнными.

Букалов убеждён: есть пожизненники, отсидевшие срок, который можно считать адекватным наказанием за совершённое ими преступление. Их уже можно было бы и освободить, если бы существовал такой механизм. Но миловать их не очень правильно, миловать — это как бы прощать вину, тогда как не все преступления можно простить.

В то же время заключённым довольно тяжело доказать, что они перевоспитались.
— Пожары не каждый день случаются, чтобы человек мог среагировать и кого-то спасти. Часто пожизненно заключённые банально не могут проявить себя с положительной стороны. Замкнутый круг, — убеждена адвокат Ирина Бойкова.

— Если захотеть, поставить себе цель, такие возможности можно найти. Они могут, например, изу­чить английский и заниматься для кого-то переводами, изготавливать игрушки для детских домов, творить что-то полезное. Всё это было бы позитивными аргументами и добавляло бы им шансов при рассмотрении вопроса об их помиловании, — отмечает Букалов.

Законопроекты, призванные дать надежду пожизненникам, неоднократно предлагались парламентариям. Например, такие, которые должны были отменить пожизненные сроки только для женщин. Однако их либо ветировал президент, либо не поддерживали депутаты, либо же они так и не попали на рассмотрение в Раду.

— Тема пожизненно заключённых замыкает список тем, которыми депутатам хочется заниматься. Никто не желает ассоциировать себя с тюрьмой. Это не имиджевые вещи. Денег они не принесут, популярности вряд ли добавят, — говорит Яна Баранова.

В пересмотре пожизненного срока для женщин правозащитников поддерживает и заместитель министра юстиции Денис Чернышов.

— На женщин приходится меньше 1,5% всех пожизненно осуждённых. Даже адепты тюремной системы говорят о том, что нет смысла женщину держать взаперти пожизненно. У них с мужчинами совершенно разные психотипы, разная мотивация к возвращению в общество, — рассказывает Чернышов.

Чиновник говорит о том, что ни в одной стране постсоветского пространства женщин не сажают пожизненно. В большинстве европейских стран такой нормы тоже нет; там же, где она существует, возможность просить помилование предоставляется намного раньше, чем в Украине.

Законопроект, который предлагает Чернышов, направлен на целостное изменение пенитенциарной системы. Среди прочего, в нём прописана норма о том, что заключённый спустя 10 лет отбытия наказания может просить заменить пожизненное заключение ограниченным сроком. Если он будет демонстрировать хорошее поведение, а компетентные лица признают, что риск повторных правонарушений невысок, пожизненное заключение может обернуться для него минимум 25 годами тюрьмы.

Совершив однажды преступление, сегодня пожизненно заключённые преступники просят дать им шанс на пересмотр дел, и теперь общество должно решать, как к этому отнестись.