Театральный мушкетер

Розовский Марк Григорьевич
Родился 3 апреля 1937 г. в городе Петропавловск-Камчатский.
1960 г. – окончил факультет журналистики Московского госуниверситета.
1958-1969 гг. – художественный руководитель популярнейшего студенческого театра МГУ "Наш дом",закрытого властями по цензурным соображениям.
В 1960-х работал на радио, в журнале "Юность", в "Литературной газете".
1964 г. – окончил Высшие сценарные курсы.
1970 г. – создал театр при Государственном литературном музее.
1974 г. – работал главным режиссером Московского государственного мюзик-холла.
1975 г. – поставил первую в СССР рок-оперу "Орфей и Эвридика".
1979 г. – мюзикл Розовского "Страйдер, или История лошади", исполнялся на Бродвее, на сцене театра Хелен Хейс.
1983 г. – организовал "Театр у Никитских ворот", художественным руководителем которого является по сей день.
Женат, трое детей.

— Марк Григорьевич, недавно вы привозили в Киев два спектакля "Гамбринус" и "Песни нашей коммуналки". Спектакли не новые. Почему выбрали именно эти?
— У меня очень много спектаклей-долгожителей, которые идут по 10-20 лет. "Гамбринусу", например, 22 года. Но это живые спектакли, они пользуются успехом у зрителей. Мы могли бы привезти и новые работы. Скажем, у нас успешно идут "Носороги" Эжена Ионеско и последний мюзикл "Viva, парфюм!". Но в нем около 40 человек занято, много декораций, надо было бы нанимать особый транспорт.

— Транспорт — это и в самом деле накладно. А есть ли у вас проблемы с актерами?
— Дедовщины в театре нет. Ну, разве что некоторые смешные ее проявления. Потому что сказывается разница в возрасте и опыте. Вообще, наш театр молодой по сути, он прошел весь путь от студии к театру. У нас нет неравенства, снобизма, высокомерия. Театр — дело веселое. У нас хорошая компания живых, талантливых людей. Иногда, конечно, приходится принимать непопулярные решения. Если актер позволил себе в нетрезвом виде выйти на сцену, то на следующий день он не будет работать, независимо от того, какие у него были заслуги перед театром. Более того, все партнеры, которые выйдут на сцену вместе с ним, не будут его покрывать, потому что он, прежде всего, их оскорбил. Тут действуют мушкетерские законы. Все строится на доверии, и это доверие высокое, искреннее, честное. Подчас из-за этого мы лишаемся отличного и нужного театру актера. Слава Богу, сейчас это бывает все реже. Раньше было чаще. Это болезнь российского театра.

— Вы упомянули "мушкетерский принцип", и я вспомнил ваш киносценарий "Д"Артаньян и три мушкетера". У вас замечательные работы для кино. Почему вы так редко обращаетесь к этому виду искусства?
— Я очень люблю кино. Окончил высшие режиссерские курсы, кстати, вместе с Иваном Драчом. Мы были единственными в Советском Союзе, кто мог тогда смотреть всю мировую кинематографию. У нас были замечательные педагоги: Михаил Ромм, Евгений Габрилович, Михаил Блейман. Но в слове "кинотеатр" я выбрал вторую его часть.
"Мушкетеры" ведь тоже родились из пьесы. Она, как и музыка Максима Дунаевского, была написана для московского ТЮЗа. Только для фильма ее дополнили, сделали новые аранжировки. Все-таки возможности кино больше, чем возможности Театра юного зрителя.

— Бытует мнение, что театр проигрывает кино в борьбе за зрителя. Это правда?
— Я в корне не согласен. Это совершенно разные виды искусства. Есть, конечно, что-то общее. Но мироощущение кинорежиссеров и их методология совершенно иные. Театр — это искусство живого контакта и никогда в этом никому не уступит. Кино и театр могут взаимообогащать друг друга, но мешать друг другу — никогда.

— Я слышал, вы отдаете предпочтение чтению классической литературы.
— Совсем нет. Только что прочитал роман своего друга Саши Кабакова. Недавно он предложил пьесу в театр на сугубо современную тему и, скорее всего, я возьму ее в репертуар театра. Прочел роман Димы Быкова о Пастернаке. Я, конечно, читал не просто как читатель: моя следующая работа будет посвящена творчеству Пастернака, я буду ставить "Слепую красавицу". Пьесу, о которой Быков написал в своей книге много нелестного. Мне все понравилось в его книге, кроме анализа этой пьесы. Я собираюсь доказать Диме и самому себе, что она — очень мощная и достойная. Мне кажется, ее нужно суметь прочитать. Работа уже началась. Меня также очень радуют книги Бенедикта Сарнова. Последняя из них "Самоубийство" о Маяковском — в высшей степени интереснейшее произведение.

— Существует ли какая-то известная пьеса, к которой вы никак не можете подступиться, но очень хотите поставить?
— Я для себя составил список пьес для постановки на ближайшие двадцать лет. А вообще, чтобы поставить все, что я хочу, мне не хватит и трехсот. Увы, в силу возраста я должен более строго отбирать пьесы для постановки. Очень хочу поставить "Фауста" Гете. Это моя мечта. Хочу взяться за пьесы Чехова, которые не ставил. Кроме того, существует мир Шекспира, который мною почти не освоен. Я поставил в своей жизни только "Ромео и Джульетту". Есть пьесы Андрея Платонова, которые мне всю жизнь было интересно поставить. Вот только не знаю, насколько они будут современными. Я имею в виду пьесу "Шарманка" и "14 красных избушек". Это до сих пор непознанное театром пространство.

— "Театр у Никитских ворот" славен своими музыкальными спектаклями…
— Есть масса мюзиклов, которые валяются у меня в столе. Например, мюзикл "Д"Артаньян и три мушкетера" ждет режиссера Розовского. Раньше у меня не было возможности выступить в этом амплуа. Теперь, когда в нашем театре будет большая сцена, хочешь не хочешь, а придется. Это будет совершенно новая режиссерская версия.

Театр — дело веселое. У нас хорошая компания живых, талантливых людей

— Вы пишете новые пьесы?

— Недавно закончил пьесу "Джойс, или старая сладкая песня любви". Я попытался передать в ней театрально миры романа Джойса "Улисс". Это задача глобальная, почти невыполнимая. "Улисс" — это та проза, которая совершенно не сценична на первый взгляд. Но из спортивного интереса я взялся. Мне роман всегда очень нравился, и я подумал: или я это сделаю, или я — говно.

— Предпочитаете ставить спектакли по собственным пьесам?
— Не потому, что я люблю ставить себя. Для меня важно, чтобы чужая пьеса задевала за живое. Тогда она становится моей. Я ее "присваиваю" — в хорошем смысле этого слова — к своему сердцу. Мне кажется, в будущем форма написания пьесы будет сближаться со сценарной записью. Профессии режиссера и драматурга сомкнутся.

— Вы родились в Петропавловске-Камчатском. Каким ветром занесло туда ваших предков?
— Я там родился, но бабушка увезла меня в Москву, когда мне был годик. Мои родители приехали туда строить социализм, а вернее — судоремонтный заводик. Сразу после моего рождения отец загремел в сталинские лагеря на 16 лет. Прошел через все. Потом, конечно, был реабилитирован.

— Должно быть, поэтому вы с энтузиазмом занимались вопросами амнистии в России?
— Я был в комиссии по помилованию при президенте России с 2000 по 2002 гг. Но эта комиссия прекратила существование. Скажу жестче — ее разогнали. Для меня это большая боль, потому что я считаю, что 50-я статья Конституции, которая дает право на помилование всем заключенным, по крайней мере, право на прошение о помиловании, сегодня в России не работает в той мере, в какой она должна работать.

— Последний вопрос. Каким вы видите театр будущего?
— Я бы хотел, чтобы в будущем театр не потерял свою человечность. Это связано с давлением попсы, с "клиповым мышлением", то есть неким соединением несоединимого, по принципу "без прин­ципа", без всякой мотивировки. Шлепается одно рядом с другим. Возникает чисто формальное, стилеобразующее единство. Но театральные подходы ориентированы на внутренний мир человека. Когда я слышу о потере человечности, я мечтаю о театре человека. Психологизм — фундаментальная ценность театра. Сколько бы формы ни видоизменялись, к каким бы условным метафорам художники ни приходили, все равно: то, что переживает человек, будет главным в театре. Такой театр непобедим.