Меж двух огней. Как живут прифронтовые села Донбасса: репортаж из серой зоны

Село Гранитное, находящееся в серой зоне, линия разграничения делит надвое. Добраться сюда без происшествий могут лишь местные: по обе стороны дороги, ведущей к селу, минные поля. Как минимум одно из них, по утверждению сотрудников Агентства ООН по правам беженцев (УВКБ ООН), вовсе без опознавательных знаков, другие помечены красно-черными табличками "Стоп, мины!". В темноте эти знаки не разглядеть, от асфальтной дороги заминированная территория ничем не ограждена и по виду не отличается от любых других украинских полей.

— На обочины и на траву не ступать, естественные потребности в себя! — коротко излагает технику безопасности сотрудник УВКБ ООН и раздает бронежилеты.

Кроме ощущения постоянной опасности, тоску по дороге к Гранитному нагоняют виды разрушенных предприятий — когда-то у жителей этой местности была работа. Здесь среди прочего изготавливали волнорезы для Крыма. Из-за аннексии несколько штук так и не отправили на полуостров. Разукрашенные, они стоят посреди дороги, превратившись в арт-объекты, плохо вписывающиеся в военные пейзажи.

На въезде в село — КПП с украинскими военными. Меньше километра отделяет его от места базирования "дээнэровцев". В пункте пропуска нас держат больше часа — командование не дает разрешения на проезд. Причин не объясняет. За главного на КПП Андрей — крупный круглолицый мужчина в бандане и старомодных солнцезащитных очках. Заметно нервничает.

— Ви довго стоїте, вони ж не знають, хто ви такі. Боюсь, шоб не бахнули сюди по приколу, — говорит он с сильным западноукраинским акцентом.

Андрей родом из-под Берегово Закарпатской области, в армии 6 лет по контракту. Говорит, никакой несправедливости в том, что жители Западной Украины защищают донетчан, нет, а вот в том, что нельзя открывать огонь "дээнэровцам" в ответ, — есть. Военные на пропускном пункте уверяют: украинским солдатам разрешено стрелять в противника только при непосредственном контакте, а случается такое нечасто. Обычно накрывают издалека из оружия крупного калибра. Ребята, в это время находящиеся на КПП, прячутся в погреб. Кому-то не везет: приходится оставаться наверху и следить — вдруг с противоположной стороны двинется пехота.

— Взагалі не розумію смисла тут стояти, якщо не можна стріляти у відповідь, — вздыхает Андрей. — Вони по нас гатять, а ми сидим. Якби нас не злили після Іловайська, уже б ця війна закінчилась. А то заключили перемиріє, і шо ми ждьом тепер?

Осторожно, мины! Выходить на обочины в серой зоне опасно — территория до сих пор не разминирована

Трое других военных на КПП молча кивают. Солдаты хоть и жалуются на регулярные обстрелы, но бронежилеты не носят — без них легче нырять в погреб. К тому же целый день под палящим солнцем в бронике невыносимо.

Каждый желающий попасть в Гранитное проходит досмотр. Сегодня его проводит Миша — белобрысый парень 25 лет с добрыми ярко-голубыми глазами и красной от загара кожей. Война уже оставила на нем свои отпечатки — морщины сорокалетнего мужчины, дрожащие губы и большой шрам на тыльной стороне ладони — задел осколок, а в госпитале написали, что упал с машины. Миша слегка сутулится под тяжестью свисающего автомата. На нем жилетка цвета хаки, под ней — старая полосатая майка, на ногах — остроносые туфли на небольшом каблуке. Берцы и форму ему выдали год назад, и все это давно сносилось. Теперешнюю одежду прислала мама. Купила за его же деньги — часть от скромной зарплаты в 6,8 тыс. грн. В зону АТО Мишу призвали уже второй раз. Не успел повар-кондитер по образованию и металлоконструктор по роду деятельности вернуться в родную Белую Церковь, как через два месяца военком снова пришел с повесткой. Парень мог отказаться, но не стал. Второй год его службы истек 17 июля, но сможет ли он в ближайшее время вернуться домой, пока неясно.

— Я Родіну защіщаю, свою землю, — говорит Миша, опустив голову. — Ми тут ловим в основном рускіх — вони з паспортами ходять. Ні про шо з ними не говорим — отправляєм в погрєб, а потім развєдка за ними приїзжає.

Население Гранитного чуть больше 2,5 тыс. человек. Примерно 1,5 тыс. выехали из-за войны. Солдаты на блокпосту уверяют, что большинство местных поддерживают "ту сторону". К украинским военным лояльны лишь некоторые — бывает, носят на КПП воду или компот. Жительница села Инна слова военных подтверждает: Гранитное в большинстве своем хотело бы жить в "ДНР". Обстрелы сделали из ворот ее дома решето, но женщина не унывает — улыбается и зовет на кофе. На столе банка растворимого Jacobs и порезанные кусочки пирога в миске. К еде рука не тянется: в селе хоть и нет перебоев с поставками продуктов, но покупать их не на что: работы у людей нет. Инне повезло чуть больше — она парикмахер, как и до войны, стрижет на дому.

Недалеко от ее дома — школа. На окне полуразрушенного здания лежит учебник математики, внутри — опавшая штукатурка и куски кирпича. Дети здесь учатся, несмотря на обстрелы. Школьники из "ДНР", чтобы попасть на учебу, каждый день переходят мостик над рекой, служащей границей между двумя мирами. Старшеклассники напуганными не выглядят, напротив, много смеются и, кажется, воспринимают происходящее как приключение. Говорят, между своим будущим в Украине или "ДНР" разницы не видят — главное, чтобы не стреляли. Эту мантру повторяют практически все жители прифронтовых городов.

Военный контроль. 25-летний Миша хоть и знает большинство жителей Гранитного в лицо, но тщательно досматривает каждый автомобиль, проезжающий через КПП

Самое страшное место в Гранитном — улица Донецкая. Ее регулярно бомбят, и люди здесь практически не живут. Вдоль улицы на мопеде едет женщина. На ее лице горе: мужа убили, руку ранило осколком, а после она подорвалась на растяжке — до сих пор толком не может ходить.

— Я ничего не хочу! Мне ничего не нужно, никакой помощи, пусть только все закончится, — выдавливает по слову.

Мопед здесь — непозволительная роскошь, машина — тем более. По словам местного жителя Володи, если у тебя нет своего транспорта, ты обречен быть невыездным. Все, что можешь, — договориться с частником, который, если наберется машина пассажиров, за 150 грн отвезет в Курахово. Единственный ресурс существования мужчины — пенсия по инвалидности. Так что цена в 150 грн для Володи и большинства других людей, оставшихся в Гранитном, неподъемная.

— Я военных по ту сторону называю не "ДНР", а "ДНД", — говорит мужчина. — Знаете, что это значит? Дуракам нечего делать. Не уезжаю, потому что предан своему селу. Но воевать за него не буду. Одно дело, если бы немцы на нас напали. А в своих как стрелять? Вон у нас сельский голова Хайтулов бегал с флагом "ДНР", а теперь за Украину. И сын у него в "ДНР" воюет. Так что теперь, убивать его?

Володя — не единственный, кто так думает о сельском голове. Сам Леонид Хайтулов уверяет, что все это неправда: за "ДНР" воюет его однофамилец, а сын живет в Донецке, прячется от террористов. Утверждает, что не только не поддерживал "молодую республику", но и флаги "ДНР" и России снимал по селу.

— Да у нас тут люди большие патриоты, чем жители Львовской области, потому что держат удар и никуда не уезжают! — говорит сельский голова. — Мы три месяца вообще без власти жили: милиция, прокуратура, СБУ — все сбежали. Солдат, когда отправляют на передовую, неправильно настраивают — мол, у нас тут все сепаратисты. Это неправда. И перестаньте нас называть серой зоной. Мы не в зоне, мы на территории Украины!

У Леонида Хайтулова есть собственная версия того, что происходит в Донбассе. Считает, что это вою­ют США и Германия, а из России сделали империю зла, хотя она всего лишь боится установки ракет НАТО в Сумской области.

Устали ждать. Чтобы попасть на неподконтрольную Украине территорию через КПВВ Марьинка, нужно выстоять в очереди в среднем 3–4 часа

Марьинка

Еще в декабре КПВВ Марьинка пустовало. Теперь здесь очереди из сотен людей и машин. Такой наплыв на пункте пропуска объясняют просто: появились навесы от солнца, питьевая вода, туалеты. К тому же вместо одного пограничника контроль проводят трое, и очередь движется в 4–6 раз быстрее. Общаться с Фокусом под запись погранцы наотрез отказываются — опасаются найти свое фото на сайте "Трибунал", публикующем информацию об украинских "карателях". И хотя военные твердят, что для комфорта людей делают все, украинцы, направляющиеся в "ДНР", условиями не довольны.

— А чего они хотят? Зеленого коридора, как в Шенгене, здесь не будет, — вдруг не сдерживается один из пограничников. — У нас вообще-то война, если вы забыли.

В очереди на паспортный контроль много пенсионеров. У некоторых в руках зонты от дождя — пытаются спастись от палящего солнца. Говорят, на проход пункта пропуска тратят три-четыре часа. В 19:00 КПВВ закрывается, и у тех, кто не успел пересечь границу, есть два выхода: остаться ночевать здесь или возвращаться обратно.

Из соображений безопасности работать по ночам КПВВ не может, ведь в темное время суток начинаются самые мощные обстрелы. Снайперы, впрочем, работают и днем. Стреляют они наугад с терриконов, возвышающихся рядом с контрольным пунктом. Недавно одному из стоящих в очереди прострелили колено, другому задели голову. Скорую вызывают из Марьинки. Говорят, что бывает за 5 минут. Врачи приезжают не только из-за обстрелов — за день паре десятков человек становится плохо прямо в очереди. На журналистов здесь реагируют плохо. В лицо кричат "Вы все врете". Затем успокаиваются. Жалуются на жизнь, власть и погоду.

— Всі вруть. Вчора дивлюсь новини, а там кажуть: Україна таку помощь, таку помощь дає. А де вона, та помощь? Російські канали тоже своє гнуть. И кому вірити? — возмущается пенсионерка Светлана. — И это мы еще грамотные люди! А шо думає та старушка, якій 80 год? Шо она поймет своей головой?

Пули летят. Из-за постоянных обстрелов на воротах двора жительницы Гранитного Инны не осталось живого места

Причины пересекать линию фронта у всех разные — получение пенсии, встреча с родственниками, экзамены в вузах, покупка продуктов и лекарств. Основным центром транспортной развязки стал небольшой город Курахово. Из него за 65 грн можно доехать до украинского блокпоста в Марьинке, затем за 10 грн и 5 минут добраться до пункта пропуска боевиков и уже оттуда за 105 грн доехать до Донецка.

Из-за таких цен 21-летний повар Анна часто выезжать из Донецка не может. С мамой она живет в самом обстреливаемом районе города — Киевском. На подконтрольную Украине территорию девушка ездит в гости к отцу.

— К нам в ресторан люди приходят только в выходные, — рассказывает Аня. — В будни кукуем. Зарплату платят вовремя, но размер ее стал на 20–30% меньше. Район, в котором я живу, обстреливают 3–4 раза в неделю. Не знаю точно, кто стреляет, но думаю, что военные из Украины. Бывает, идешь по улице, а над тобой беспилотник сбивают, и осколки от него рядом падают.

— Ночь приходит — и каждый раз сердце сжимается, — добавляет пенсионерка Светлана. — Но мы отсюда никуда не уедем, здесь наш дом! Пенсию мне платят 1 к 2. Если при Украине я получала 2 тыс. грн, то теперь 4 тыс. рублей. Цены только выросли в пять раз.

От КПВВ до Марьинки — несколько километров. В светлое время суток это обычная украинская глубинка со старыми зданиями и побитыми дорогами. В ад город превращается после сумерек: примерно с семи вечера начинаются обстрелы, стихающие лишь на рассвете.

Кирпичное трехэтажное здание в центре города раскурочено со всех сторон: разбиты стены, из окон торчат длинные острые куски стекла, на входе черным написано "Мины", над едва держащимся подъездом возвышается украинский флаг. Сквозь решетку на полуразбитом окне виднеется комната, внутри которой бардак. На полу разбросаны бумаги. Если бы не календарь 2014 года на стене — время, когда жизнь в Марьинке остановилась, картина легко сошла бы за брошенную Припять. Из-за угла то одного, то другого дома показываются люди в форме с автоматами. Украинские военные неофициально говорят, что диверсионно-разведывательных групп противника здесь много и ведут они себя как дома.

Одни руины. Война превратила центр Марьинки в сплошные развалины

Окна частных домов в Марьинке почти под завязку заложены кирпичами. Жительница одного из них — Таня, крупная высокая женщина с большим ведром алычи в руках, говорит, что так защищаются от мелких пуль. Большинство ее соседей покинули город еще в 2014 году, никто не вернулся. Сама Таня не может бросить лежачую бабушку, пенсия которой к тому же — основной источник дохода семьи. Да и в Марьинке у нее все нажитое добро.

— Мы два года собирали деньги на забор, а теперь он как сито, — рассказывает женщина. — Перекрыли крышу хаты, туалет в доме сделали — жалко все бросить и уехать. Хотя страшно здесь невыносимо. Без конца снайпер "тух-тух-тух".

Таня работала на молокозаводе "Лактис". С началом войны его уничтожили одним из первых. Муж трудится на шахте, получая 200–300 грн в неделю. В семье двое сыновей. Младший, тринадцатилетний Ваня, здесь же ходит в школу в восьмой класс. До войны с ним училось 30 человек, а теперь из двух классов сделали один на 14 детей. Старшему сыну— 20. С семьей он не живет — отучился на оккупированной территории "на текстильщика", получил диплом "ДНР".

— Когда война началась, сыну оставался год доучиться, — говорит Таня. — Мы хотели его в Селидово перевести, но он сказал: вдруг все наладится, я здесь привык уже, мне диплом защищать. Ну и все, получил свои бумажки — в хате лежат, и страшно их в руки взять. На работу в Украине с ними не берут. Надеемся, как-то поднимут этот вопрос. Жалко же переучиваться.

На одной улице с Таней, в старом, прибитом к земле нищем доме, расположились украинские военные. Через небольшой двор натянута веревка, на ней сушится потрепанная одежда. По всему видно: раньше дом принадлежал кому-то из местных.

— Здесь бабушка жила, уже умерла, — рассказывает один из солдат. — Но вы не думайте, мы ничего не ломаем. По-соседству мужчина обитает — он и присматривает за этим домом. А мы тут живем, потому что караул меняем на терриконах.

Подземный мир. Подвал в доме жительницы Красногоровки Аллы хоть и оборудован, но постоянно прятаться женщина устала

Местные жители к людям в форме уже привыкли, относятся спокойно. В 2014-м было гораздо хуже — и матом военных крыли, и побить грозились, и выгнать.

— Бывает, идет бабушка, здоровается с тобой, а потом отворачивается и плюет в сторону. Но в целом все нормально, — говорит один из бойцов.

— Мне предыдущие военные, которые здесь жили, больше нравились, — рассказывает соседка. — Они сгущенку детям давали. А эти какие-то суровые, ничего никому не дают.

Красногоровка

Окраины Красногоровки — готовые декорации к фильмам о войне. Стояки двух верхних этажей пяти­этажного дома выгорели дотла, часть окон заколочена. Соседние квартиры не пострадали — люди продолжают здесь жить. У дома уйма ржавых мелких железок — осколки от снарядов.

В доме по соседству квартиру на первом этаже переоборудовали в продуктовый магазин. Держит его семья пенсионеров: 66-летний Анатолий и 63-летняя Галина.

— У меня было два ларька на рынке, — рассказывает Анатолий. — Рядом с ними разорвалась мина и все уничтожила. Теперь здесь торгуем. Продукты завозим из Курахово. С боем, но машину с ними пропускают через блокпост. Раньше хуже было: военные ничего не давали завозить. Говорили: "Не положено".

Семейная пара замечает, что представшее перед нашими глазами — идеальные условия проживания. Раньше по полгода не было света, газа, воды. Мусор не вывозили, а еду люди готовили на костре у дома.

— Мы в квартире держим окна открытыми. Если что-то гахнет — они не повылетают: волна с одной стороны зашла, с другой — вышла, — продолжает Анатолий. — Сегодня только маленькие автоматики стреляют. Мы их "пострелушками" называем. Прятаться, когда снаряды шарашат, не успеваем. Военные нам говорят: когда свистит — снаряд пролетел. А когда твоя мина летит — ты свиста не услышишь, потому что она опережает звук. Так что если слышишь свист — ты выжил. А кто стреляет, мы не знаем. Мины у всех одинаковые.

— А к "ДНР" как относитесь?

— Как я могу к ним относиться, если у меня брат там?

— Из "ДНР" бьют, из Украины бьют. Но мы и к тем и к тем относимся нормально, — добавляет Галина. — Хочу, чтобы дети президентов Франции, Германии, Путина хоть одну ночку здесь провели! Приедешь в Курахово — там цивилизация. А мы тут — отбросы общества.

Разговоры о перемирии и режиме прекращения огня для жителей Красногоровки — пустые слова. 15 июня этого года в 4:20 в один из домов на окраине влетело 4 снаряда — прямое попадание. От одного из них осталась огромная дыра в стене. Осколки ранили женщину в пятку — она все еще в больнице.

— Так и напишите: государство моей жене, которую здесь ранило, даже лекарств не дало, — говорит смуглый мужчина по имени Саша. — И операцию в Курахово не хотели делать, потому что у нас денег нет. Мы остались голые-босые. Живу я то у одних родственников, то у других. Сейчас выделили комнату в общежитии. Мне 52 года, куда я уеду?

Пожар практически уничтожил один из подъездов дома. В пустых квартирах черные стены и запах гари. Половина второго этажа провалилась на первый вместе с дорогим уцелевшим диваном. Над ним висят куски бетонных панелей. Передняя стена дома вот-вот рухнет. В комнате одной из квартир у окна стоит деревянный стул, на подоконнике — книги, среди них "Воскресенье" Толстого и "Повести и рассказы" Пришвина. Дом хоть и полуразрушен, но электричество есть — даже работают дверные звонки.

— Если смотреть по цели, то стреляли из "ДНР", — говорит местная жительница Ирина. — Да и вообще не могу представить, чтобы Украина поставила танки и стреляла сюда.

Во дворе люди соорудили летнюю кухню, чтобы оставшиеся в пяти­этажке семьи могли готовить. Правда, это редко получается.

— Костер разожжешь — тут летит "вжжжж", и ты сразу назад забегаешь, — говорит Алла, худощавая пятидесятидвухлетняя уставшая женщина. — Три раза в день выскочишь, а потом думаешь: поем всухомятку, завтра приготовлю. А завтра то же самое.

Каждый подвал здесь оборудован — есть матрасы, буржуйка, запасы еды и воды. Сразу за домом — школа. От обстрелов на ней не осталось живого места.

— Не люблять її чогось, — разводит руками бабушка Мария 82 лет. — Кажду ніч по ній стріляють, кажду. Тілько вечір починається — і все, зразу по посадке: "ту-ту-ту-ту-ту". Шо воно таке? Я ж не знаю. Зимою худше — темніє в 4 години, і це ще раніше починається.

Под открытым небом. После обстрела в июне этого года квартира жителя Красногоровки Александра сгорела дотла

Во дворе у дома полно котов и собак. Из-за войны они стали совсем непереборчивыми: едят абрикосы, кабачки, яблоки вперемешку с кашей. Даже компот пьют. У одной из собак во время обстрелов повредило челюсть. Животное уже год ест, лежа на боку.

— У нас никакие украинские каналы не работают, — возмущается Алла. — Однобокая информация идет. За это время любой поверит во что угодно. Зато российские все вещают: и 24, и Lifenews, и НТВ. И дээнэровские Оплот, Новороссия. А газет вообще нет. Интернет вон провели в соседнем доме — раз в три дня включается, хотя заплатили за это 2,5 тыс. грн. У меня такие деньги откуда?

— Сегодня в городе был Красный Крест, а к нам они не наведались — боятся, — добавляет Ирина. — Я им говорю: поехали. А они: нет, там страшно. Всем страшно, а нам что делать?

• Читайте также: Серебряная пуля. Как Украине следует отвечать на постоянные обстрелы в Донбассе

Спустя два года войны жители прифронтовых территорий по-прежнему чувствуют себя брошенными: они не получают не только помощи на ремонт домов, но и соц­выплат ждут месяцами. И если в отношении "ДНР" у них все еще сохраняется наивная надежда на то, что переходной период в "молодой республике" закончится и жизнь там наладится, то от Украины ожиданий практически нет. Они уверены — ими пожертвовали, и разубедить их в этом никто не пытается.

Фото: Александр Чекменев