Еще один день войны. Репортаж из Широкино

Боец говорил медленно, как говорят смертельно уставшие люди. Сигарета в его руке слегка подрагивала.

— Утром сегодня… Доброго утречка пожелали… Из всех калибров, что называется. Стрелкотня, ЗУшки, гранатометы. Здесь до них всего-то метров восемьсот-километр. Вот и накидывают, – невесело усмехается он. — Все, как обычно.

Над Азовским морем клубились тучи, сквозь которые проблескивало солнце. Пахло битым кирпичом, землей, где-то тягуче скрежетало — ветер мотал искореженные кровельные листы.

Позиция, на которой мы находимся, считается по меркам батальона глубоким тылом. Комбат, подвижный, одетый в обычный камуфляж и бронежилет, выходит из подъехавшей машины. Он краток:

— Держим оборону в районе Широкино. Батальон задачу выполняет, обеспечены всем необходимым.

Чуть более словоохотливым оказался командир роты Андрей. Он высок, крепок, молод и улыбчив. Речь выдает привычку к долгим и красивым разговорам. До войны он был юристом, работал за границей. О том, почему оказался на фронте, говорит с юмором, но без подробностей.

— Ну а что было в загранке сидеть? Кондиционер, кола, по выходным — бар? Скучно. Здесь веселее.

Курортный поселок Широкино до войны был, вероятно, очень красив. Сейчас в нем не осталось ни одного целого дома, ни одного мирного жителя. Андрей пояснил:

— Мы поставили вопрос очень жестко — всех своих знаем, что называется, по походке, а с чужими разговор короткий. Вплоть до открытия огня. Не хотим, чтобы сдали позиции. Ну что, поехали к нам? Увидите все сами.

Передовые позиции роты находятся в нескольких сотнях метров. Но эти несколько сотен метров переносят в другой мир. Мы грузимся в джип, и Андрей, бросив пару слов в рацию, усаживается на переднем сиденье. Тяжелая машина, пробуксовывая и взревывая мотором, несется по разбитым улицам. Чем дальше, тем кошмарнее вид.

Причудливо изуродованные дома, разваленные стены, пробитые крыши, порванные куски виноградных лоз, исковерканные ворота, вырванные углы домов, открывающие не детали обстановки, а опять-таки груды битого кирпича и куски перекрытий. Из груды обломков торчит ярко-красный пластмассовый таз, точнее, его обрывок — видимо, осколок порвал.

Втоптанный в грязь неразличимо-бурый не то матрас, не то кусок дивана. Разбитые окна, торчащие из них, как пальцы паралитика, куски жалюзи.

Видно, что по этим местам артиллерия долбила давно, зло и отчаянно. От некоторых домов остались лишь стены, от дургих – просто груда кирпича. Наконец, резко свернув, наша машина останавливается во дворе одного из разбитых домов. Когда смолкает мотор, становятся слышны звуки стрельбы.

Темнеет, как всегда на юге, быстро. Мы идем, скользя по грязи, к очередным развалинам того, что раньше было двухэтажным домом. Под ногами змеится черный провод полевой связи. Дом полуразрушен, издали выглядит безжизненным. Но стоит приблизиться, как от груды развалин нас окликают, а потом навстречу выходит боец. Услышав голос ротного, успокаивается и провожает наверх, на наблюдательный пункт. Оттуда открывается хороший вид на Саханку. Над темным горизонтом вспыхивает неярко и мгновенно. Это отсвет выхода снаряда или мины. Ухо через секунды привычно ловит долетевший звук. Затем в воздухе повисает размеренный стук крупнокалиберного пулемета, потом включается более тяжелая техника. Со стороны Саханки летят огоньки, четко видимые в сгущающейся темноте. Оживает рация, закрепленная на бронежилете бойца.

— Что там у вас?

Старший на позиции, оказавшийся тезкой ротного, тоже Андрей, прижимает кнопку и коротко отвечает:

— Наблюдаю работу ЗУшки от Саханки в сторону Широкино.

Потом поворачивается к нам и продолжает:

– Стреляют почти все время. Причем, что интересно, как праздник — вот недавно был День вооруженных сил — так они вечно норовят нам его испортить. Но мы укрыты хорошо, и у них это не получается. Пусть бесятся.

Позиция изрыта ходами сообщения, через которые переброшены мостки из половинок ворот и остатков забора.

Мы спускаемся в укрытие, оборудованное в одном из подвалов. Внутри хорошо натоплено и тепло, горит свет, пахнет едой и обжитым домом. Под ногами крутится непременная кошка, один из бойцов возится у печки, кто-то играет на планшете, кто-то спит, отвернувшись к стене.

Ротный поясняет:

— Мы окопались на совесть, все позиции соединены траншеями, наружу без крайней необходимости никто не высовывается. Когда идет обстрел, бойцы сидят в укрытии, а наблюдатель следит за обстановкой из безопасного места, но видит все. Здесь почти каждый день пытаются пройти разведгруппы, но мы им не даем. Если нужно, открываем огонь, отгоняем. Для открытия огня необходимо решение вышестоящего начальства, без приказа мы молчим, соблюдая минские договоренности.

Уходим с передовых позиций в полной темноте. Доносится еще одна очередь. Несколько трассеров, похожих на красные огоньки, проносятся в нашу сторону. На излете в воздухе они шипят и пролетают довольно близко, ощутимо колыша воздух. Заканчивается обычный день войны.

• Читайте также: Помочь союзнику. Почему США нужно вооружить Украину

Грязь подмерзла, и каблуки берцев стучат, словно по асфальту. Уезжаем в полной темноте, потом, свернув в переулки, включаем фары: если ехать быстро, то можно и со светом. В свете фар мелькают остовы сгоревших машин, пробитые заборы, пустые глазницы окон, груды кирпича…

Картина работы русского мира во всей красе.