Психиатрическая драма. Закулисье театральной студии в больнице Павлова

Когда я была студенткой, мой товарищ, начинающий режиссер по прозвищу Пит, повесился. На глазах бомжей-собутыльников, с которыми он закорефанился после смерти мамы. Мы, его друзья, были слишком молоды и глупы, чтобы понимать: он не прикидывается странным, он такой по-настоящему. Когда Пит поступал в театральный институт, все решило его виртуозное исполнение "танца эпилептика". Со школьных лет это был его коронный номер. Девчонки визжали от ужаса, панки завидовали. О том, что он с детства болен эпилепсией, я узнала только на поминках. Стало ясно, откуда такое достоверное, до мороза по коже знание предмета.

Душа имеет свойство болеть. Болезнь отрезает человека от корней, разрушает его "я". По традиции такого человека сдают в психбольницу. В Киеве это заведение называют коротко — Павловка, или еще короче — дурка. Недостатка в пациентах здесь нет. Как и во всем мире. По прогнозам Всемирной организации здравоохранения, к 2020 году психические расстройства войдут в первую пятерку болезней, ведущих к потере трудоспособности. Между тем одно из самых действенных лекарств от душевной боли по-прежнему в дефиците — это доброта, понимание и терпение.

В Павловке царит именно такая атмосфера. Я поднимаюсь по каменной лестнице, прохожу мимо нищенки, сидящей на верхней ступеньке. Дальше — мимо Кирилловской церкви, сворачиваю по дорожке влево. Упираюсь в белое полукруглое здание, на котором нарисованы африканские животные и белое солнце. Это большой конференц-зал больницы. В нем проводятся занятия по арт-терапии и театральные репетиции. Нам сюда.

Мастерская в гардеробе

После того как 11 сентября 2001 года башни-близнецы стали могилой для трех тысяч американцев, киевлянин Виктор Борисович Боровик соорудил на крышечке из-под майонеза поделку, посвященную этим событиям. Выглядела она так: в крышку было налито расквашенное мыло. В полученную кашицу вставлено множество белых колпачков от фломастеров, в центр воткнут колпачок оранжевого цвета. Между ними автор капнул кетчуп. Это был Нью-Йорк: колпачки — небоскребы, кетчуп — кровь жертв теракта.

После первого опыта Виктор Борисович, на тот момент пациент Павловки с десятилетним стажем, начал конструировать из сигаретных коробок модели самолетов. Лепил из пластилина и хлебного мякиша женщин. Попросил жену, чтобы она принесла ему краски. Первое, что он, бывший летчик, нарисовал, — военные аэродромы Украины, Германии, России. Затем карты полетов — по памяти. Потом стал писать портреты.

В свои шестьдесят с копейками Виктор Борисович по-мужски интересен. Седые волосы по моде пятидесятых зачесаны назад. Высок, сухопар. Щеки впалые, глаза веселые и живые. У него скульптурные руки и чувствительные длинные пальцы. Ими он постоянно приглаживает усы. Мастерская расположена в бывшем гардеробе. У стен расставлена живопись — насыщенная красками, радостная. На столике фотографии — Боровик с женой, дочкой, сыном, внуками. Я рассматриваю черно-белые снимки, с которых улыбается молодой красавец под два метра ростом, похожий на киноактера сороковых годов.

Боровик говорит быстро и с подробностями. Я узнаю, что он поклонник "Битлз" и рок-групп семидесятых, помнит названия десятков альбомов и год их выхода. Беседуем долго, слушать интересно: он успевает рассказать о женщинах, которые его любили, о своих шестерых внуках, дочке, похожей на американскую кинозвезду, и особенностях ночных полетов над Кабулом и Кандагаром.

— Чтобы в Афганистане выжить, нужна была серьезная подготовка, — Боровик показывает мне групповой снимок летчиков на фоне гор. — Я и мои товарищи были хорошо подготовлены. Все вернулись живыми… Мне до сих пор кошмарные сны снятся. Будто я сижу в кабине и понимаю, что у меня нет данных на весь маршрут для полета. А это финиш, если не знаешь, куда лететь. Сейчас, конечно, в самолетах компьютеры есть. А раньше штурман и был компьютером.

В больницу он попал в 1992 году после нескольких попыток суицида. Внутренний голос сказал ему: "Умри". После этого было долгое и тяжелое лечение.

Поворотной точкой в судьбе афганца стало знакомство с театральным режиссером Сергеем Эненбергом — невысоким человеком с добрым лицом, тихим голосом и печальными умными глазами. Шесть лет назад он организовал уникальный театр при клинике. Играют пациенты. Те, кто в стационаре, и те, кого уже выписали. Костяк театральной труппы — десять человек. Иногда на арт-терапию пациенты стационара приходят в сопровождении медперсонала.

В тот день людей было много. Некоторые стояли в одиночестве у стен. Направляюсь к Сергею Эненбергу, которому в этот момент Виктор Борисович показывает одну из картин. Чувствуется, что художник в нем души не чает. Потом я узнаю, что благодаря театру афганец не только вышел из депрессии, но и нашел коллег-летчиков. Вернее, это они его нашли спустя десятилетия. Эненберг поставил отрывок из шекспировской "Бури". Боровик сыграл центральную роль эпизода — Просперо. Об этом написали в газете. Статью прочли афганцы и вскоре пришли проведать товарища.

— Они уже успели меня похоронить, — смеется Виктор Борисович. —А я их встретил, как полагается, в костюме от Армани, при галстуке, в туфлях. Правда, без носков вышел.

По словам Эненберга, когда он с Виктором Борисовичем познакомился, тот находился не в лучшей форме.

— Во время работы над спектаклем ему нужно было дисциплинировать память, которая очень ухудшилась не только из-за возраста, но и из-за огромного количества принятых за многие годы лекарств. Но он справился.

Виктор Борисович предлагает выйти на улицу покурить. Затягиваемся. Он радостно рассказывает о том, что, несмотря на ремиссию, домой ему не хочется, поскольку привык к больнице. Последние годы его день в родном 23-м отделении начинается одинаково: он помогает убирать санитарам, моет умывальники и полы, а они угощают его бутербродами. Еще затяжка — и мужчина с улыбкой говорит о том, как он привык к своим десятерым соседям по палате. Мы стоим напротив громадного каркаса человеческого мозга, который подвешен возле входа в здание конференц-зала. Инсталляция — подарок художников. Мы оба задумчиво рассматриваем железную конструкцию, выкрашенную в темно-зеленый цвет. Виктор Борисович другим, очень спокойным голосом произносит:

— А вообще, болезнь стоит четырех Афганистанов.

Мне нечего сказать в ответ. Я знаю, что однажды он чудом избежал смерти на Афганской войне. Летчики пригласили его в барак посмотреть кино, он же решил вместо этого заняться стиркой и ушел к себе. Во время киносеанса на барак упала бомба, погибло тринадцать человек.

Виктор Борисович глубоко затягивается еще раз и одним щелчком выбрасывает окурок в урну. Он уходит, а я думаю о том, что болезнь, которая поражает душу, можно сравнить с бомбой, сброшенной на твой дом. И что Боровик один из тех, кому удалось выбраться из-под обломков, сохранив свое "я".

Кошки наносят ответный удар

Возвращаюсь в холл. Замечаю, что группа ребят собралась возле взъерошенного и стройного молодого человека, который показывает "самодельный" мультфильм на ноутбуке.

— Оба такие неудачники, что над ними даже куры смеются, — комментирует он происходящее на экране.
Знакомимся. Это Петр Славинский, один из актеров. Он придумывает и делает флеш-анимацию по своим сценариям или создает истории, основанные на сюжетах мультфильмов. Истории ироничные, насмешливые. Работает под псевдонимом Славка Буль-Буль. Сам же и озвучивает свои творения.

— Этого чувачка с бантиком узнаете? — Петр вынимает из увесистой папки один из своих рисунков.
— Кот Леопольд?
— Нет! Это шеф Радек.

У Петра десятки набросков и много замыслов. Один из будущих мультфильмов Петра называется "Кошки наносят ответный удар", и, по его словам, они с легкостью переплюнут его же "Кота апокалипсиса".
К нам подходит пухленькая молодая женщина. Громко и шумно здоровается. У нее низкий голос и приветливое лицо. Когда актриса Зоя Ковалевская узнает, что я журналист, шумно радуется:

— Я очень люблю журналистов, — басит она. — Мечтаю, чтобы за мной журналисты толпами шли. С камерами. Спасибо Сергею Леонидовичу.

Зоя в театре играет яркие характерные роли. И речь у нее тоже яркая.

— Славочка по образованию повар-кондитер, но по специальности, к величайшему сожалению, не работает, — рассказывает она о муже. — Ему сложно. Особенно летом, у плиты стоять невозможно, жарко. И Славочка решил, что лучше уйдет из этой профессии, и сейчас занимается газетками. "Промоутером" работает. В метро людям раздает то газетки, то листовочки. Платят, конечно, мало, к величайшему сожалению.

По сценическому темпераменту Зоя напоминает Нину Русланову. Та же душевность и мощнейшая энергетика.

Своя территория. Аниматор-любитель Петр Славинский пробует себя на сцене

Эльфова башня

Красивую девушку с вьющимися волосами я заметила сразу. Она сосредоточенно правила текст на компьютере. Мария поэт. И внучка поэта, автора знаменитых строк "Як тебе не любити, Києве мій". Дед очень не хотел, чтобы Маша стала поэтом. Он видел в ней художника. Родители отправили девочку в школу изобразительных искусств. Поначалу все шло неплохо. Пока преподаватель не предложил студийцам сделать слепки с посмертных масок. Настоящих мертвых, конечно, не было, но Маше эта идея категорически не понравилась.

— Мне хотелось рисовать бабочек, птиц фламинго. А у нас была советская школа, в которой детей учили делать слепки с мертвых, а не фантазировать, поэтому я и ушла, — рассказывает она.

В четырнадцать лет Маша начала писать стихи. Ближе к тридцати у нее случился нервный срыв.

Поэтический дар Марии Сергей Эненберг открыл несколько лет назад на вечере гитаристов в больнице. На концерте был аншлаг. Гитарную музыку любят и пациенты, и медики. В конце программы на сцену начали выходить все желающие выступить. Кто-то пел, кто-то танцевал. Вышла девушка в смешной шапочке и прочла свои стихи. Когда закончила, Эненберг попросил прочесть еще. А затем во всеуслышание объявил: "Главное событие сегодняшнего вечера — не концерт профессионалов, а выступление Маши. Потому что встреча с настоящим поэтом — всегда невероятное событие". Потом был творческий вечер, Маша читала стихи, играла и пела на английском и португальском.

Сейчас она готовит сборник детской поэзии. И по просьбе режиссера перерабатывает свою сказку в стихах "Эльфова башня" в пьесу. По сюжету главный герой Эльф живет в башне и по ночам мастерит крылья. Он хочет, чтобы люди поняли, что такое полет. Но горожане — мясник, чистильщик обуви, трубочист и прочие обыватели — не проявляют к этому делу ни малейшего интереса. И Эльф чахнет с каждым днем. Однажды он бредет по надоевшему городу разочарованный и злой. И в тот момент, когда дело жизни кажется ему абсолютно бессмысленным, он встречает девочку в инвалидной коляске, которая просит научить ее летать. Ну а дальше:

"…до утра они летали оба,
босиком она, и он босой,
без страховок, без защитных касок,
только никому не говори!
Догоняли стаи новых сказок,
оседлав ночные фонари.
Мчались в неизведанные дали
с летним ветром наперегонки.
Позади остался дом, где ждали
костыли, коляска, ходунки..."

Из больницы Машу давно выписали, и приходит она только на встречи по арт-терапии. Считает, что это альтернатива лекарствам: "Только когда человек что-нибудь творит, он становится реальным". Стихи для Маши — что-то вроде щита от агрессии, быта и хаоса.

КУРИ, УЛЫБАЙСЯ, ЖИВИ. Коллаж одного из пациентов. В нижнем правом углу — отрывок из песни Земфиры "Сигареты"

Мышкин дом

Организовать театр в больнице Сергею Эненбергу предложили, когда он работал над спектаклем "Мышкин дом" по роману "Идиот" Достоевского. Репетировал со студийцами из молодежной театральной студии. Атмосфера больницы показалась ему созвучной теме спектакля. В результате сыграли постановку перед пациентами.

— Это было необыкновенно удачно, — вспоминает Сергей. — Затем мы стали собираться с ребятами, которые в стационаре лечились, и делать небольшие этюды по Чехову.

Сергей увлекся. Начал организовывать художественные выставки, музыкальные и творческие вечера. Пиком стал "Павлов-фест". Участники — "особенные люди" — терминология, которой пользуется режиссер. Фестивалем 2012 года Эненберг остался доволен. В это мероприятие он вложил не только душу, но и средства — лишь недавно расплатился с долгами. Спонсорских денег хватило на то, чтобы оплатить только шестую часть расходов. Сергей вытаскивает из рюкзака старый лэптоп и с гордостью показывает мне фестивальные фото. Я знаю, что у него трое детей. И не спрашиваю, как он выживает.

Режиссер Сергей Эненберг (в центре) и его большая театральная труппа возле здания большого конференц-зала Павловки

Мы ходим по холлу, на стенах работы его подопечных. О способностях и талантах каждого из них он может говорить часами. В этих рассказах нежность и грусть. Я узнаю историю одного парнишки, талантливого барда, исполнявшего дворовые песни "с очень цоевским настроением". Он пил. Из-за проблем с алкоголем лежал в стационаре. Приходил в студию, пел. Выписывался из больницы. Исчезал на несколько недель. Попадал в нее опять. Снова приходил в студию. Сергей и волонтеры помогли парню записать диск. Скинулись барду "на зубы", которых у него к тридцати годам уже почти не было.

Родители-алкоголики не считали нужным водить его в детстве к стоматологу. Со временем паренек исчез.

— Возможно, его уже нет, — Сергей говорит это почти шепотом и смотрит на меня печальными карими глазами.

Они увеличены линзами очков в несколько раз и кажутся огромными. Волосы растрепаны. В этот момент я понимаю, что Эненберг и есть тот чудаковатый Эльф из сказки. Который наперекор тому, что называют здравым смыслом, мастерит свои волшебные крылья — берет кредит и делает фестиваль или записывает диск ненадежному, но талантливому алкоголику.

У Сергея звонит мобильный. Из обрывков разговора понимаю, что у одной из участниц студии случился очередной нервный срыв и ей вкололи лошадиную дозу успокоительного. Пока мы разговариваем, старый телефон звонит не один раз. И каждый раз режиссер терпеливо выслушивает расстроенного человека на другом конце провода.

Подходим к очень выразительному, экспрессивному портрету мужчины со свирепым взглядом. Таким здешний художник-любитель нарисовал Иисуса. Спрашиваю, можно ли познакомиться с художником. Сергей обыденным тоном сообщает:

— Нет. Родные закрыли его в психбольнице. И он отсюда уже вряд ли выйдет.

Задаю некорректный вопрос о диагнозах студийцев. Сергей резко рубит, что он против разговора об этом.
— Диагнозы, с которыми люди лежат в этих больницах… — режиссер нервно поправляет очки. - Диагнозы известны: шизофрения, маниакально-депрессивный психоз, психотические расстройства разного типа. Есть люди с особенностями психического развития, которые делают их с рождения непохожими на других. Это разные формы аутизма, синдром Дауна и прочее. Зачем об этом говорить и связывать определенных людей с диагнозами? Люди, страдающие аутизмом, очень одиноки и нуждаются в общении.

— Все люди одиноки, — говорю я.
— Да. Но у вас есть возможность и способ находить себе общение, а у аутис­тов практически нет.

Взгляд."Иисус". Работа художника-любителя, который приходил на арт-терапию. Сейчас он находится в психиатрической больнице, из которой вряд ли выйдет

Я осторожно сомневаюсь — одна из таких актрис мне показалась счастливой, приветливой и общительной. И предполагаю, что ее хорошо воспринимают.

— Безусловно. Она очень открытый человек. Но над ней смеются, она рыдает постоянно. Потому что ее приглашают какие-то люди, которых она раньше знала, чтобы поиздеваться над ней. Когда она это понимает, плачет.

Девушка, о которой идет речь, понравилась мне и как актриса, и как собеседница. Я была в восторге от того, как блестяще она выражает себя на сцене. Она открыта. Возможно, у нее немного старомодная манера говорить и она может показаться навязчивой. Но это компенсирует юмор и обаяние. Говорю режиссеру о том, что мне с его студийцами гораздо интереснее общаться, чем с обывателями.

— Потому что они живые! — интонации Сергея становятся теплее. — То, что они беззащитны внутренне, делает их сильнее и значимее людей, которые свою душу защитили панцирем.

В другом ракурсе. Актриса Зоя Ковалевская не мыслит жизни без театра

Душа человека ломкая, как печенье. Душа творческого человека еще более хрупкая. Художника обидеть может каждый. Банальность. Впрочем, от того, что эта истина общеизвестна, сильные не перестают обижать слабых. По словам Эненберга, он старается создать микросоциум, в котором каждому человеку было бы комфортно. Но для этого необходимо что-то безусловное. Например, безусловная любовь, безусловное уважение.

С выставочных полок на нас смотрел медвежонок размером с футбольный мяч, слепленный из репейника детьми из интерната для сирот. Одно ухо мишки оседлала крошечная кукла без руки. Кукла из моего детства — такие давно не продаются. Рядом с этой парочкой приютился полулысый ежик из глины. Он протягивает в лапке одну из своих иголок. По замыслу автора, его персонаж так зарабатывает на жизнь. Этот ежик похож на талантливого человека, которому нечего предложить миру, кроме своих иголок.