Только для тебя. Блюзы, чайки и призраки старой Англии

Фото: Владимир Рафеенко; study.today
Фото: Владимир Рафеенко; study.today

Писатель Владимир Рафеенко делится с Фокусом впечатлениями от поездки в Англию – индустриальный Бирмингем, напоминающий ему родной Донецк, и на родину Шекспира — в городок Стардфорд-на-Эвоне

Related video

Минувшей осенью по программе 3х3 British Council (Украина) я участвовал в Бирмингемском литературном фестивале как гость The John Osborne Arvon Centre. Это была моя первая поездка в Англию и первая возможность увидеть по обеим сторонам дорог длинные живые изгороди, смешных овец на зеленых бесконечных полях, вслушаться в тихие дожди, непременные спутники переменчивой английской погоды, прочувствовать на себе, насколько может быть пунктуальным и корректным настоящий англичанин. Это я о Джонотане Дэвидсоне (Jonathan Davidson), одном из организаторов Бирмингемского книжного фестиваля. К нам, трем украинским писателям, приехавшим в Англию на неполных две недели, он относился, как не каждый заботливый дядюшка станет относиться к своим родным и горячо любимым племянникам. Подчеркнуто доброжелательный, бесконечно терпеливый и улыбчивый, он сумел организовать наше пребывание в Бирмингеме, а потом в литературной резиденции так, что эти дни стали для нас праздником.

Бирмингемцы, с которыми я общался, будто извиняясь, улыбались и говорили о том, что Бирмингем не очень красивый город. Это действительно не броский город. Но раннее утро в центре начинается с крика чаек, которых здесь больше, чем в любом из приморских городов, в которых мне доводилось жить. Центр региона Уэст-Мидлендс и второй по населению город Англии, Бирмингем богат индустриальными пейзажами и старыми ухоженными каналами.

Индустриальные пейзажи отдаленно напоминали Донецк, первый мой родной город, который я покинул несколько лет назад без особой надежды вернуться, а крики вальяжных крупных чаек — второй мой родной город — Алупку, крошечное местечко на полуострове Крым, где я провел большую часть моего детства и куда вернуться надежд, пожалуй, еще меньше. Так что во время фестивальных дней моими невидимыми спутниками стали радость и ностальгия. Радость встречи с прекрасной страной, замечательными, открытыми, умными и добрыми людьми. И ностальгия о навсегда потерянных годах и городах, которые то там, то здесь смотрели на меня сквозь изгибы бирмингемских каналов, арочные мосты и старые заводские постройки. И чайки задумчиво разглядывали меня, когда я отдыхал на лавочке в одном из скверов в центре города. И судя по выражению их глаз, удивлялись.

Одно их самых сильных впечатлений поездки — общение с преподавателями и студентами университета Вулверхемптона, где мы разговаривали со студентами курса креативного письма. Полтора десятка подростков готовятся стать писателями. Они хотят знать, что это такое — писать. Каждый из них понимает, о чем хотел бы рассказать миру. Спустя несколько дней в университете Бирмингема мы встречались с продвинутыми студентами аналогичного курса, рассказывали о себе и своем писательском опыте, говорили об онтологии художественной прозы. Установка на профессиональное владение письмом, понимание как основ писательского ремесла, так и его философских оснований — основные векторы таких курсов. Оказалось, англичанам есть дело до теории литературы.

Во время фестивальных встреч приходилось говорить и о войне на востоке Украины, которой окрашен каждый мой день и которая сидит так глубоко в сердце, что, кажется, останется теперь там навечно. Патефонная игла, завязшая в пластинке. В ходе этих бесед меня тронули доброжелательность и доверие к нам, украинцам, приехавшим за тысячи километров и говоривших о своих проблемах. А потом, как мне кажется, я понял глубинные основания этого доверия.

Вот скажем в некоторых странах Центральной Европы, где мне доводилось общаться с публикой и обсуждать болезненные для меня и моих соотечественников темы, отношение иногда было иное. Трудно назвать все его оттенки, но, вероятно, главная в нем — предубежденность. Мы географически соседи, и, как у любых соседей, нам есть что предъявить друг другу — старые исторические травмы, недоразумения, давние военные конфликты, нерешенные вопросы культурного и исторического наследия.

Но с англичанами нам делить нечего. И это как-то так сразу чувствуешь. Тебя воспринимают таким, каков ты есть. И к словам твоим относятся ровно с таким вниманием, какого они заслуживают. И никто не пытается уверить тебя, что Украина сама виновата в том, что на части ее территории полыхает вооруженный конфликт. Ту же самую логику демонстрируют, кстати, и те, кто винит в оккупации Донбасса самих жителей региона.

Сейчас мне кажется, что все мои знакомые англичане, как на подбор, — замечательные собеседники и честные люди. Может быть, конечно, это и не так. Жизнь есть жизнь. Но, в конце концов, поселок Юзовку, который затем превратился в мой родной город Донецк, когда-то основал англичанин Джон Юз (John James Hughes). Может быть, поэтому я неравнодушен к англичанам.

Отдельное счастье — поездка в Стардфорд-на-Эвоне, на родину Шекспира. Но о доме, в котором родился великий драматург, о Шекспировском центре, уютном дворике и саде, которые их объединяют в единый комплекс, рассказывать нечего. Это общее место путеводителей, об этом довольно много написано в интернете. Вообще такие места вызывают смешанные чувства. Самым примечательным мне показался сам дом, его старые стены, огромные старинные несущие деревянные балки, коснувшись ладонью которых, я сказал тихо: "Привет, Шекспир". И тем остался, в принципе, доволен.

Покинув Бирмингем, мы провели несколько дней в графстве Шропшир. Резиденция The Hurst — три здания XVIII века, 30 акров, сельская Англия. Голубые холмы, покрытые лесом. Мы жили в Clockhouse — старом опрятном доме с большими часами. Каждая комната посвящена какому-то давно умершему писателю. Мне достался Bruce Charles Chatwin — номер под самой крышей. Брюс был английским писателем, бисексуалом, перешедшим в православие. В общем, видно, талантище и молодец. Думаю, это он по ночам бродил по крыше, театрально выл, скрежетал кровлей и мрачно, но тихо смеялся. Иногда он пользовался моим душем, когда я допоздна засиживался над текстом. Тогда я вставал, шел в душ, прикручивал воду и разговаривал с призраком, убеждая вести себя приличнее.

Здесь работалось по 12 часов в день, писалось, читалось, вычитывалось. Я слушал дожди, смотрел на холмы, медленно разгорающиеся осенними красками, на овец, мерно щипавших травку. Ночами кричала какая-то дикая английская птица. Возможно, даже козодой, впрочем, не мне судить. Думаю, если бы меня жизнь оставила в покое еще на пару месяцев, я бы здесь дописал свой новый роман.

Однако чаще всего теперь я вспоминаю прибрежный парк в Стардфорде-на-Эвоне. Старый шлюз, через который заходили в залив жилые (почетные представители Английской Ассоциации владельцев жилых лодок) и экскурсионные посудины. Небольшую, но шумную ярмарку, поделенную на две части — сувенирную и продуктовую.

Тогда стоял удивительный для осенней Англии теплый тихий день. "Джонни из Ямайки" (как значилось на плакате), сидя в разноцветном балагане, через большие черные колонки транслировал в вечность музыку собственного сочинения. Странную и бессодержательную, но такую же солнечную, как этот день.

Пахло водой из канала, кричали утки, чайки, гуси, вытягивали шеи лебеди, кормящиеся из рук туристов. Люди выбирали сувениры, спали на траве, ели уличную еду, расположившись в парке. Играли дети. Высокий худой джентльмен лет семидесяти под электрогитару пел старые блюзы старческим дрожащим голосом. Ему много и охотно хлопали. Его ящик для денег не был пуст. Старики фланировали без цели. На город свысока поглядывали облака. Здание "Макдоналдса" напротив музыкальной палатки имело такой вид, будто в него, будучи еще в сущности дитем, захаживал старина Вильям. Брал "Роял чизбругер" с колой и ел его, мечтая о театре. Было так спокойно, как давно уже не бывало.

Я осторожно присел на лавочку, чтобы не разрушить окружающий покой. У балагана Джонни престарелая дама в инвалидной коляске кормила голубей. К ней подошел муж, укрыл ноги пледом, спросил, как она, и поцеловал в щеку. Она ответила ему, что ей нравится музыка Джонни из Ямайки. И тогда муж улыбнулся ей и ответил: Just for you, my love, just for you.