Год первый. Семьи героев Небесной сотни о прощении и наказании

Богдан Сольчанык

(25.07.1985 — 20.02.2014)
преподаватель кафедры новой и новейшей истории Украины в Украинском католическом университете, Львов

Де моя Революція?
Де завалена барикадами вулиця?
Де в грязюку пощада втоплена?
Де моїй Революції
над тираном поваленим фото зроблено?

Степан Сольчанык (брат погибшего), сотрудник Старосамборского городского совета:

— Стихотворение "Де моя Револю­ція?" Богдан написал еще в 2008 году. В 2014-м его слова сбылись. Мы ждали, что произойдет национальный взрыв, но не думали, что он случится так скоро и внезапно. Богдан участвовал во львовском Майдане. Он был одним из первых митингующих, кто вошел во Львовскую облгосадминистрацию. Помню, позвонил мне и говорит: "Мы захватили администрацию, приезжай".

Во время революции мы с ним через день созванивались. Обсуждали все. Запомнилась одна деталь. Когда убили первых парней на Грушевского — Михаила Жизневского и Сергея Нигояна, он сказал: "Смерти — это очень плохо. Но с точки зрения образования государства они необходимы". Он и маме говорил, что Янукович просто так не сдастся, что будет море крови. Он слишком хорошо знал историю и понимал: для определенных событий нужны предпосылки. Бегству Януковича предшествовала трагедия 18–20 февраля. Конечно, до конца никто не верил, что такой сценарий возможен, он казался фантастическим.

Прошел год. Никто не наказан. Не знаю, почему власть, которая пришла после Майдана, так пассивно ведет расследование. У нас третий прокурор, а воз и ныне там. Садовника отпустили (Дмитрий Садовник, майор спецподразделения "Беркут". — Фокус), хотя я уверен, что он был марионеткой. Решения принимались на Банковой и в МВД, но эти люди сбежали. Возможно, им дали уйти. Создается впечатление, что расследование специально тормозят, доказательства специально теряют.

Знакомая Богдана по собственной инициативе собрала и обработала много видео, на которых был мой брат, чтобы определить минуту и даже секунду его смерти, место смерти, чтобы ответить на вопрос, откуда стреляли. И вот она смонтировала это видео, проделала колоссальную работу. Но прокуратура не оценила. Наша сестра Вера по горячим следам пыталась найти свидетелей. Мы даже отыскали парня, который нес Богдана на руках. Приехали с ним в прокуратуру. Но это никаких результатов не дало.

Убийцы должны понести наказание в полной мере. Их нужно изолировать от общества. Провести показательный процесс, который войдет во все учебники истории. И наказан должен быть не только тот, кто нажимал на курок, но и среднее звено, и высшее руководство государства в лице президента, премьер-министра, прокурора, министра внутренних дел. Все они должны сидеть на скамье подсудимых. Как христианин я не хочу желать им смерти, она ничего не изменит для нас и для тех, кто погиб. Но это должна быть наука для всех, чтобы не допустить повторения страшных ошибок.

Роман Гурык

(02.10.1994 — 20.02.2014)
студент Прикарпатского университета им. Стефаника, Ивано-Франковск

Ирина Гурык (мать погибшего), домохозяйка:

— Мы живем так, как будто Рома есть. В семье мы договорились между собой: он просто уехал учиться в Польшу. Дочки постоянно произносят: Ромчик сказал то, Ромчик сказал это. Он всегда с нами.

Раз в месяц мы встречаемся с другими семьями героев Небесной сотни. Это очень мощная психологическая помощь. Осознаешь, что ты не одинок в своем горе. А еще мы обсуждаем расследование. За год оно не сдвинулось с мертвой точки. Все, что мы имеем, — три человека, которым предъявлены обвинения. Один из них сбежал из-под домашнего ареста. Знаете, как Садовник аргументировал изменение меры пресечения? Мол, у него старенькая мать и дети на попечении… А думал ли он о них, когда спускал курок? Думал ли он о матерях, детях и женах убитых?

Двух других обвиняемых в расстреле 39 активистов Майдана чуть не выпустили прямо из зала суда. Все шло к тому, что повторится история Садовника. У беркутовцев истекал срок пребывания под стражей. Заседание все никак не начиналось. Судьи не хотели выносить решение. А если решения нет, обвиняемых должны были освободить. Мы не дали этого сделать. В итоге им продлили срок пребывания под стражей.

Я не простила. Каждый, кто виновен, должен понести наказание за содеянное. Скажу, наверное, что-то страшное, но таково уж мое мнение: они заслуживают смертной казни за то, что сотворили.

Когда сын уезжал в первый раз, то собрал с собой целый автобус друзей. Сначала пыталась отговорить его. Но в какой-то момент поймала себя на мысли, что десять лет назад, когда с мужем собиралась ехать в Киев во время Оранжевой революции, те же слова слышала от своих родителей. И не сдалась. Мы тогда оставили маленького Ромчика дома, а сами — на Майдан. Когда Рома уже в четвертый раз собирался в Киев, он попросил меня собрать сумку. Я сложила одежду. Он закинул рюкзак на плечи и уехал.

Нашли его в одном из моргов по татуировкам. Когда-то у нас из-за них произошел спор. Я не хотела, чтобы он делал тату. Но он сказал: "Все равно сделаю. И тут два варианта: или я делаю без тебя, или мы выбираем рисунок вместе". Я согласилась на второй вариант. Так у него на руке появилась татуировка — черно-красная вышивка. Благодаря этой татуировке мы его и нашли.

Иногда кажется, что вокруг меня пустота и что-то толкает в нее. Я понимаю: если войду, то она меня уже не отпустит. А у меня две красавицы — Йордана и Христина. Вот одна в этом году пойдет в первый класс. Они-то меня и удерживают от шага в пустоту.

Игорь Пехенько

(17.08.1970 — 20.02.2014)
строитель, город Вышгород, Киевская область

Надежда Пехенько (мать погибшего), воспитатель детского сада:

— Только сейчас полностью осознала, что моего ребенка нет. Сначала было много слез. Идешь домой, в окна свои заглядываешь, кажется, что вот-вот в них свет загорится, а значит, он уже дома. Но нет… Одна осталась. Истерики не допускаю, я сама педагог, воспитатель в детском саду, в какой-то степени психолог. Меня спасает работа. Стараюсь полностью отдавать себя детям.

Иногда снится: сын торопится куда-то. Куда? Говорит: "Мама, у меня нет времени, меня ждут". Он не любил костюмы, а тут у него в руках костюм…

После первой зачистки Майдана, 30 ноября, он пришел избитый. Трещина кости в руке. Так она и не зажила, с ней и погиб. Я его отговаривала, просила не идти. На него же дело завели тогда. Но он не слушал. Днем на работе, ночью на Майдане. Был в третьей Сотне. Последний раз мы с ним разговаривали 18 февраля. В трубке шум страшный, а он мне: "Мама, не волнуйся, я у друзей". Потом уже не могла дозвониться. Следователь сказал, что его телефон нашли в палатке. Он просто бросил его там, а сам пошел на баррикады. Не прятался, пошел. Не каждому дано побороть страх. Такая судьба у ребенка.

Он у меня добрый был, ласковый. Любил жизнь. Помогал онкобольным детям. Всегда перечислял деньги из зарплаты. Говорил, что если бы все так делали, то, может, дети бы и выздоравливали. В юности ездил на археологические раскопки, хотел поступать на исторический факультет. Но ушел в армию. А потом уже не до того было. Увлекался верховой ездой. Очень любил лошадей, даже в цирк пошел работать.

В Игоря четыре раза попали. Его буквально расстреливали — сначала рука, потом грудь, потом живот. Видели, что ребенок еще ползет, и добивали. Разве это по-человечески?

Суд, который сейчас идет, и судом назвать нельзя. Посадили двоих молодых парней и говорят — вот ваши обидчики. А потом и их чуть не выпустили. Если бы люди бунт не подняли, они бы тоже сбежали, как тот офицер, которого под домашний арест отпустили. Доказательства уничтожены. Как только детей из моргов забрали, так все документы и выбросили.

Убийцы заслуживают самую страшную кару. Нет им прощения и не будет. Нельзя забывать того, что произошло. Если человеческое правосудие не способно наказать, Господь Бог их покарает.

Александр Царек

(29.01.1959 — 20.02.2014)
ландшафтный дизайнер, город Васильков, Киевская область

Александр Царек (сын погибшего), предприниматель:

— В конце ноября 2013 года у меня родилась дочь. Отец так и не увидел свою первую внучку — постоянно был на Майдане, просил не обижаться. Мы с ним разговаривали по телефону утром 20 февраля, в день его смерти, он обещал приехать. А через пару часов мне и моей жене начали звонить друзья, спрашивать, все ли со мной хорошо. Я не сразу понял, что происходит. Оказалось, в списках погибших они увидели фамилию Царек, имя Александр. Подумали обо мне. Я понял: это отец.

У него было три пулевых ранения: два в живот и одно в грудь. Когда мы его забирали из морга, доктор сказал, что раны обожженные. Значит, пуля входила горячей с близкого расстояния. Для себя мы делаем вывод, что его убили из автомата. К тому же его избили, сломали челюсть. Расследование все еще идет. Ничего нового.

Семья у нас верующая. И в Библии сказано: простите и прощенными будете. Поначалу была озлобленность. А что еще может чувствовать человек, потерявший отца? Потом мы молились все вместе, чтобы Бог простил нас и дал силы простить тех людей, которые такое сделали. Сейчас мы знаем: он с Богом. У нас большая и дружная семья, мы держимся вместе и молимся за страну и за мир.

Папа многим любил заниматься сам и многому научил нас, меня и братьев — Вову и Диму. У него, например, пасека была. Сейчас с ней вожусь я. Отец был отличным садоводом. За его садом теперь приглядывает мой младший брат. А старший, Вова, по отцовской специальности работает — озеленителем.

Не считаю, что папа погиб зря. Если бы не было Майдана, то не было бы и шанса на перемены. Отец был патриотом. Во время Оранжевой революции, когда из воинской части в нашем городке отправляли грузовики в Киев, они с мамой ложились на дорогу. Он готов был отдать жизнь за страну и отдал. Десятник из его Сотни рассказал, как он с товарищами в тот день уходил из опасной зоны, как просил отца бежать с ними, потому что оставаться там было верной смертью. На это папа ответил: "Герои смерти не боятся". Я горжусь им.

Когда-то давно у отца был мотоцикл Ява-350. Он цеплял наши велосипеды на тросы к мотоциклу и таскал нас на скорости. Небезопасное развлечение, но как же было весело. Теперь часто вспоминаются эти моменты. А еще самовар с сапогом на дровах и наши чаепития возле дома. Самовар старенький, грязный, бронзовый. Но я его восстанавливаю. Уже почти отреставрировал. Буду возрождать традицию.

Владимир Чаплинский

(13.01.1970 — 20.02.2014)
электромонтер оборудования, город Обухов, Киевская область

Светлана Чаплинская (жена погибшего), воспитатель детского сада:

— Таких мужей, каким был Володя, единицы. Уже прошел год, а я все не могу смириться с тем, что никогда его не увижу. До сих пор не могу открыть шкаф с его одеждой. Мы прожили душа в душу 22 года. И я слышу, как он мне говорит: "Я живой, я с вами". Молюсь, прошу: "Приснись мне". Мы всегда советовались. Теперь его нет, но я все равно иду к фотографии Володи и спрашиваю: как мне поступить? И всегда появляется какой-то знак — или телефонный звонок, или человек попадется, который подскажет, как нужно сделать. Еще меня поддерживает забота о детях. Сыну 21 год, дочке всего шесть лет. И я знаю, что кроме меня они никому не нужны.

Уже год у меня болит голова. Но я стараюсь никому не показывать свое горе. Володе это было бы неприятно. К тому же я работаю с маленькими детьми и мне нужно несмотря ни на что держать себя в руках.

Мой муж по жизни был очень справедливым человеком, честным. Не терпел лжи, фальши. Знаете, как он говорил? "Я уважаю других и заставляю уважать себя". Он меня кое-чему научил. Раньше ведь могла промолчать, уступить. А сейчас, если вижу несправедливость, то открыто высказываю свое мнение. Поражаюсь себе, что могу так. Вот таким был мой Володя. Честно скажу, я жила с ним как за каменной стеной, и многие заботы были на нем. Теперь все свалилось на мои плечи. Но я изо всех сил держусь и стараюсь, чтобы о Володе не забывали. По моей инициативе в нашем в городе переименовали улицу в его честь, открыли аллею памяти Небесной сотни.

В конце января мы узнали, что дело мужа ведет новый следователь. Значит, все по новой. Еще три месяца будет разбираться, изучать материалы… Они перебрасывают дело от человека к человеку. Мой сын нашел видео — на нем последние секунды жизни мужа. Ребенок сам дома сделал стопкадр, расписал, как убили отца, понимаете? Когда привезли видео следователю, я почти со скандалом говорю: "Наденьте наушники, чтобы услышать выстрел, и наденьте еще одни очки, чтобы увидеть!" Знаете, что они говорят? "Расследование идет". Нас же чуть больше ста семей. Как можно не прислушаться к нашему горю?

Я езжу на заседания в суд. Там сидят двое — рабы, которые стреляли. На вопрос "Почему?" они отвечают: "Выполняли приказ. Мы стреляли в вооруженных людей". Эти нелюди даже не чувствуют, что они натворили. А еще на суд приходят беркутовцы и кричат: "Слава "Беркуту!" Мы выходим из зала раздавленные, слезы горохом катятся. А они чувствуют безнаказанность.

Но будет Божья кара. Я их не кляну. Но и не считаю, что им есть прощение. У меня перед глазами ребенок без отца. Я знаю, как она мучается без папы, который был для нее вселенной. И простить убийц, как простил Гаврилюк тех, кто издевался над ним, не могу. Потому что моя жизнь теперь поделена на до и после. Эти люди должны быть наказаны. Ведь даже если они получили приказ стрелять, у них был выбор — могли стрелять в землю, по ногам. Они могли оставить людям шанс на жизнь. А они звери — стреляли в голову, в шею. И правильная кара для них — то же, что они сделали с людьми.

Дочка меня спрашивает: "Мама, почему забрали именно моего папу?" Я отвечаю: "Потому что он был смелым". Когда я первый раз привела ее на Майдан, она сама нашла то дерево, у которого погиб ее отец, обняла его, так и простояла минут двадцать. Мы каждые выходные ездим на Майдан. И каждый раз это мука. Она спрашивает: "Почему возле дерева фотография папы?" — "Чтобы знал, куда возвращаться". Вот так ей объясняю. И она ждет. Спрашивает, когда вернется. "Может, когда будешь такой же взрослой, как я". Когда мне становится невыносимо, я закрываюсь на кухне и начинаю выть. Ребенок бежит успокаивать меня: "Не грусти, папа ведь вернется".