Украина

Франкенштейна в России создал Березовский, – Андрей Орлов (Орлуша)

Поэт Андрей Орлов рассказал Фокусу о работе на Бориса Березовского, о том, как морская пучина поглотила лучшее лирическое стихотворение, и главном в его жизни "принципе сотой обезьяны"

Кто он

Русский поэт, один из авторов проекта "Господин хороший"

Почему он

17 ноября в Киеве, а 19 ноября в Одессе Андрей Орлов будет читать свои стихи

Живучее чудовище

Одно время вы кормились как политтехнолог.

— Что значит "кормился"? Это была маленькая партизанская команда, которая выигрывала некрупные выборы, ну и выполнила пару серьезных заказов.

Представляете сейчас ситуацию, когда какой-нибудь хороший человек предложил бы поставить вашу музу на довольствие его политической силы?

— Для начала нужно определить, что такое "хороший человек". Я и когда был политтехнологом, брал не всякие заказы, например, не работал с Жириновским и со многими другими политиками. Сейчас пишу иногда, что называется, стихи по поводу, к каким-то церемониям. Их мне не стыдно показывать, я называю это рифмованное копирайтерство. Но на политический заказ не работаю.

А с кем работали?

— С Березовским, которого выбирали в Карачаево-Черкесии. Это из тех, про кого можно говорить, потому что политтехнолог, как гинеколог: не всем покажешь фотографии с работы. Я делал практически всю программу и предвыборную кампанию создаваемого тогда под 5% маленького блока "Межрегиональное движение "Единство", который через какое-то время уже без моего участия переродился в "Единую Россию".

Можно ли было в 1999-м предположить, к чему все приведет?

— Нет. Тогда была придумана так называемая мягкая твердая рука, придумана в основном Березовским, я участвовал, но не был в числе тех, кто принимал окончательное решение. Вот этот "Медведь" — межрегиональное движение "Единство", от которого сейчас остался только придуманный нами логотип, делался, чтобы по возможности оттянуть 5%, у Черномырдина в основном. Тогда были придуманы три невоенных "военных". Это Шойгу, Карелин, Гуров — тройка представителей несуществующей партии. Карелин — спортсмен, на тот момент подполковник ЦСКА, по-моему, но в мундире. Шойгу — МЧС, Гуров — отставной милиционер, известный борец с коррупцией. Вот из них тогда наскоро сколотили такую твердую трехпалую руку.

"Франкенштейн делался Березовским, я участвовал, скорее, на таком уровне: докатить тело до операционной и остаться за закрытыми дверями, когда они его оживляли"

Отдав в руки советской власти водородную бомбу, академик Сахаров ужаснулся и всю оставшуюся жизнь посвятил борьбе с этой властью. Нет ли у вас ощущения, что российский Франкенштейн вышел в том числе и из вашей лаборатории?

— Моя работа закончилась на выборах в Госдуму в середине декабря 99-го. На президентских весенних выборах я уже не работал. Я знал, кого хотят назначить преемником Ельцина, считал это системной ошибкой Бориса Абрамовича (Березовского. — Фокус), но повлиять на него не мог. Франкенштейна создавал Березовский, я участвовал, скорее, на таком уровне: докатить тело до операционной и остаться за закрытыми дверями, когда они его оживляли. Чудовище получилось на славу и очень живучим.

Если это чудовище сейчас куда-то исчезнет, Россия изменится?

— Только в худшую сторону. Второй эшелон там намного серьезнее и опаснее. Система, которая создана за последние 10–11 лет, сложна и очень сильна, потому что это именно система, а не домик Наф-Нафа и Нуф-Нуфа. В 2002-м, по-моему, году на дне сотрудников госбезопасности Путин пошутил: "Задание выполнено — власть в наших руках". Эта шутка превратилась в реальность.

Хорошая работа

Вы признавались, что когда-то писали стихи, чтобы нравиться девушкам, а теперь для чего и для кого пишете?

— До сих пор пишу, чтобы нравиться. Другое дело, что это не те стихи, которые расходятся по интернету. Смешить друзей и нравиться девушкам — это были две основные мотивации.

То есть вы не все показываете публике?

— Несомненно. Я принципиально не издаю книг. Книга, которая вышла в 2008 году, с моей точки зрения, была неудачным опытом.

Вы противник полных собраний сочинений?

— В интернете есть несколько коллекционеров моего так называемого творчества, которые пытаются собрать все, включая детские пошлости, эпиграммы, которые написаны на салфетках в бане на днях рождения друзей. От этого странные ощущения. Полное собрание сочинений я бы не издал. Мало того, это не удастся никому даже после моей смерти. Свое, может быть, лучшее лирическое стихотворение я написал на огромном круизном теплоходе, который шел из Генуи в Буэнос-Айрес. Написал его девушке, которая подошла ко мне и сказала не те слова, которые я от нее ждал. Я разорвал этот лист и долго, минут пятнадцать, наверное, смотрел, как красиво эти кусочки летели.

Старые тексты — как стог прошлогодней травы.
Если копнуть его — запахи вновь проявляются,
Память остреет, и горло комком замыкается,
И наши мертвые там веселы и живы.
Старые тексты — как дачная стопочка книг.
Книг с чердака, сыроватых, жучками источенных.
Нас, суетой и проблемами не озабоченных,
Видно на фото, забытом в какой-то из них.

Вы начали писать стихи одиннадцать лет назад. Как это случилось с вами?

— Я отошел ото всех дел, на последние деньги снял себе под Москвой маленькую дачку с туалетом на улице и чудесным маленьким прудиком, валялся там, ездил по дачам друзей. Потом вдруг что-то написалось. Один раз написал стих на смерть своего друга — актера Московского художественного театра Сережи Шкаликова. Кто-то из друзей сказал, что похоже на стихи. Понемногу что-то начал рифмовать. Но не то, что я рифмовал, разлезлось по интернету. Для меня это был неожиданный эффект: вдруг человек записал рингтон с моим стишком, его за несколько дней скачало миллиона три человек.

Всего каких-то десять лет назад
(а впрочем, утекло воды немало)
я, сев на свой, тогда не жирный, зад,
слепил стишок про то, что "за…бало".
Он прогремел, чего тут говорить,
хоть самому мне нравится не шибко,
с тех пор я продолжал стихи творить
под знаком этой творческой ошибки.
За десять лет почти что ничего
(кто стих читал — поймет) не изменилось:
Герои живы все до одного,
И жизнь все та же, чуда не случилось.

Дмитрий Быков назвал вас главным русским поэтом нашего времени. Как вы оцениваете свое место в русской поэзии?

— Если говорить о поэзии как о том, что мы изучали в школе или читали в книжках, то, конечно, свое место в ней не оцениваю никак. Я пишу рифмованные тексты, часть из которых — куплеты, часть — мои размышления, часть — стихи, некоторые из них я считаю хорошими.

Вместо ухода на пенсию я получил спокойную и веселую жизнь. Ну, представьте: ты ездишь в города, куда и так бы ездил за свои деньги, общаешься с людьми, с которыми и так был бы рад общаться, говоришь то, что думаешь, и еще иногда получаешь за это деньги.

При любой диктатуре есть те, которым разрешено немного больше, чем остальным. Экспортный вариант свободы слова. Таким, например, был Евтушенко при Брежневе. Чувствуете ли вы, что вам позволено чуть больше, чем остальным?

— Мы никогда ни у кого не спрашивали разрешений. Многие запреты идут изнутри. На самом деле любой мог бы снять Crocus City Hall, продать билеты и читать стихи. Чтобы собрать людей на митинг, нужно разрешение власти, а для выступления на сцене разрешения не требуется. Разрешает публика, купив билеты.

Борьба за сотую обезьяну

"Мы опять по кухням свободу стаканом меряем. Нас — всего пятнадцать, а может быть — полпроцента". Это так и есть?

— Смотря кого считать своими. Их никогда не бывает больше процента. Когда-то я сидел на берегу Байкала с 72-летним Жаком-Ивом Кусто. Он мне говорил, что когда-то был оптимистом и думал, что в каждой категории людей найдется 5% тех, с кем можно нормально поговорить: и среди таксистов, и среди академиков, и среди полицейских. Но потом он, прожив семьдесят с лишним лет, понял, что нормальных на самом деле 1%, а насчет 5% он был оптимистом — остальные маскируются.

В моем кругу маскирующихся меньше, большинство людей, с которыми я давно общаюсь, занимают совершенно нормальную позицию и по аннексии Крыма, и по Донбассу. Так что, когда я говорю, что нас всего пятнадцать, а может быть — полпроцента, нужно понимать, что полпроцента — это очень много, иногда хватает и меньшего количества активных людей, чтобы перевернуть страну.

"Политтехнолог, как гинеколог: не всем покажешь фотографии с работы"

Как это случилось в Украине?

— Ну да. Вам не знаком такой занятный принцип "сотой обезьяны"? Смысл в том, что американские исследователи где-то на японских островах наблюдали большую популяцию обезьян. Они на пяти или шести островах подкармливали их сладким картофелем бататом, обезьяны привыкли. Потом исследователи захотели понять, как обезьяны учатся друг у друга, сделали им неудобно: начали сладкую картошку макать в воду и обваливать в песке. Обезьяны грызли ее, плюясь. Затем нескольких обезьян научили перед тем, как взять картофелину в рот, полоскать ее в ручье. У них научились сначала самые юные — дети-обезьяны, затем они начали учить взрослых. Исследователи все записывают. Первый день: три, условно, обезьяны умеют мыть картофель. Четвертый день: они научили еще шесть обезьян, всего моют картофель девять обезьян. Пятнадцатый день — 27 обезьян моют картофель. Восемнадцатый день — 99 обезьян. Девятнадцатый — пять тысяч обезьян моют картофель. Мало того, проходит четыре дня, и не связанные с ними популяции на других островах тоже начинают мыть картофель. Если бы я был больше знаком с физикой, я бы сказал, что произошел некий квантовый переход, для которого нужна сотая обезьяна: сто первая — это уже все пять тысяч.

Для меня это многое объясняет и в жизни, и в социальных процессах: если ты не пришел куда-то, куда нужно, там может не хватить именно тебя — сотой обезьяны. То есть живи, как будто ты — это она. Ты думаешь, например, что на выборы можно не идти, все равно выберут твоего кандидата. Пришло 98, а нужно пять тысяч голосов.

Меня иногда спрашивают, что я могу изменить своими стихами, зачем ввязываюсь в разговоры с оппонентами, которые меня мажут дерьмом. Может быть, это несколько идеалистично звучит, но это моя борьба за сотую обезьяну.

Как вам, бывшему политтехнологу, удалось сохранить идеализм?

— Политтехнологом я был недолго. До этого чем только не занимался — от торговли редкоземельными металлами до организации самых больших концертов в стране: первым привозил Билли Джоэла и Scorpions, как продюсер помогал делать концерт AC/DC и Metallica в Тушино на 600 тысяч человек. Политтехнология — это одна из тридцати профессий, которые меня увлекали за последние сорок лет.

Как я сохранил идеализм? Я люблю те же стихи и музыку, которую любил в 17 лет, так же время от времени ношу длинные волосы, как когда был хиппи в Москве в начале 1970-х. То, что я не окончил институт и не повзрослел, думаю, пошло мне только на пользу: в итоге я начал жить, а иногда и зарабатывать поэзией.

Андрей Орлов: "Большинство людей, с которыми я давно общаюсь, занимают совершенно нормальную позицию и по аннексии Крыма, и по Донбассу" (Фото: Артем Гвоздков)

Вы часто бываете в Украине, что бросается в глаза? Ощущаете ли изменение отношения украинцев к россиянам?

— Это как в общежитии: когда девушки приходят, все забрасывают носки куда-нибудь поглубже под кровать. Это не обсуждается, для этого нужно здесь жить. У части людей по обе стороны границы всегда было ощущение превосходства. Лингвистические антиукраинизмы, так же, как и антисемитизмы, я вычислил еще в детстве, в Украине я слышал антирусизмы. Антирусский сантимент я не ощущал и не ощущаю, антироссийский — ощущаю по понятным причинам. Понимаю человека, который меня не пускает в ночной клуб Львова, узнав, что я из Москвы, — его злобу не на меня, а на то, что я для него представляю. Именно об этом я писал в стишке "Реквием": я готов принять и терпеть это.

Что бы и кого я ни любил,
Говорю ответственно и хмуро:
Я — один из тех, кто подло сбил
Самолет, летевший до Лумпура.
Нету у меня страны иной,
И сегодня, как ни горько это,
Я национальности одной
С так умело пущенной ракетой.

Маленький подкоп

Свое выступление в Киеве вы назвали "Поэтическое убежище". С поэтической сатирой в России все так плохо?

— В России есть несколько человек, которые пишут хорошие стихи, другое дело, что если бы я назвал, предположим, четырех из них, эта маленькая группа разделилась бы ровно пополам. Я и Игорь Иртеньев находимся по одну сторону, а Александр Вулых и Вадим Степанцов вступили в союз писателей "ДНР" и подписывают плохие карикатуры своим неплохим пером для газеты "Шарж и перо". На одной сцене мы не будем выступать.

Нет, с поэзией все нормально. Я участвую в проекте "Господин хороший", который родился из проекта "Гражданин поэт". Концерты проходили в Театре эстрады, в самом дорогом зале Barvikha Luxury Village, в самом крупном зале страны Crocus City Hall — там был аншлаг, вы, может быть, видели пиратское видео "У меня зазвонил телефон".

Не надо думать, что там собралась такая уж оппозиция. У оппозиции на партер Barvikha Luxury Village не хватит зарплаты. Я там вижу и людей из правительства, и из администрации. Они приходят посмеяться, а потом уходят и продолжают делать то, что делали.

"Антирусский сантимент в Украине я не ощущал и не ощущаю, антироссийский — ощущаю по понятным причинам. Прекрасно понимаю человека, который меня не пускает в ночной клуб Львова, узнав, что я из Москвы"

На видео "У меня зазвонил телефон" заметна адекватная реакция публики в зале: никто не боялся аплодировать.

— Вы знаете, если бы не боялись, это были бы стоячие овации (смеется). А так — вспышки аплодисментов. Но концерт-то и вправду хороший. Миша Ефремов великолепен, я стараюсь, все выстроено. На этих концертах бывает не до иронии, жанр называется "ньюзикл" — от "ньюз" и "мюзикл". Я выбираю из новостей полный идиотизм, над которым не может не смеяться даже человек, на 100% поддерживающий Путина. Например, "Ой, Вов, гляди, какие клоуны" — это про фильм "Крым. Путь на родину". Или "Хотят ли русские войны", который мы исполняли еще год назад сначала про Крым, а потом про Донбасс. Или стихи про рейтинг Путина, или День победы в Грозном, где они построили Рейхстаг на проспекте Путина.

Занятно наблюдать, когда люди у меня в Facebook пишут друг другу "Ой, а я не знала, что вы так думаете". Это стало таким маленьким подкопом между мужским и женским монастырем, территорией, где нормальные люди вступают в разговор, зовут друг друга в гости. Не хочется верить, что все это разорвано, даже если разорвано политически.