Как боевой опыт может пригодиться в мирной жизни

Один из товарищей Петра вскоре после возвращения из Афганистана повесился в комнате студенческого общежития. Он поступил в институт и, казалось, вжился в роль "гражданского", но не смог справиться с психологическими проблемами и последствиями ранения.

То, что войны — зло, не новость, интересно другое. В одних и тех же кровавых мясорубках кто-то теряет себя, а кто-то обретает смысл жизни и открывает в себе новые, лучшие качества. Прошедшим Афганистан это хорошо известно.

Картина первая. Защитник
Солидный, дорого обставленный офис в центре Киева. Огромная переговорная комната с необъятным столом из темного полированного дерева. Ассистенты изо всех сил стараются услужить — предлагают чай-кофе, пристроить пальтишко в шкаф. Дверь открывается — персонал замирает. В комнату входит, вернее, влетает рослый немолодой мужчина — хозяин этой медной горы, глава адвокатского объединения ICBS, гвардии сержант Петр Рябенко. Он двигается и говорит так быстро, что я едва могу за ним уследить. В этом стремительном человеке легко узнать управленца коммерческой структуры, привыкшего делать несколько дел одновременно и контролировать работу множества подчиненных. Совсем недавно на Майдане, где мы с ним познакомились, он казался другим. Сосредоточенным, осторожным: ни одного лишнего движения — словом, солдат перед атакой.

Если бы 30 лет назад кто-то сказал Петру, что у него будет свой офис на Прорезной, он бы не поверил. Деревенский парень из Житомирской области, выросший без родителей, с одной бабушкой, не метил в герои, хотел спокойной благополучной жизни. Он даже в армию идти не собирался и учебное заведение выбирал с военной кафедрой, чтобы "откосить". Не вышло. Петра призвали и после недолгого обучения в Прибалтике отправили в Афганистан. Так началось его преображение.

Когда на расстоянии двухсот метров от человека стреляет автомат, ухо слышит только неясное пощелкивание. Смерть ходила вокруг тихо и забирала товарищей. Петр часто вспоминает, как вскоре после прибытия в Афганистан ехал на бронетранспортере с несколькими старослужащими. Что-то мелкое с цоканьем ударялось о бронированную поверхность. Прошли секунды — однополчане мертвы. Первые увиденные им в Афганистане трупы, первые услышанные стоны тяжело раненных, первый расстрелянный им караван снятся до сих пор. Для сержанта Рябенко все это закончилось в 1985-м, когда его 80-я отдельная разведрота Витебской воздушно-десантной дивизии высадилась в провинции Кунар для участия в операции "Возмездие".

— Ночью мы подошли к горам, за которыми был уже Пакистан, нам навстречу пехотинцы выносили убитых и раненых, — вспоминает Петр. — Наступали на рассвете, перед этим был проведен артиллерийский обстрел гор — 10 "Катюш" давали огонь в течение двух часов. Я думал, не только люди, мыши должны передохнуть. Оказалось, во время наступления против 130 человек было несколько тысяч душманов. Молодые солдаты их даже не видели. Смотришь — вокруг деревья, камни, трава и пули, летящие непонятно откуда.

В этом бою потери двух рот составили 10 убитых и 60 раненых. Петру Рябенко прострелили ногу. На этом закончилась афганская часть его истории. Гвардии сержанта перевели в запас, отправили домой.

И тут оказалось, что дома нет.
— В 1986-м, после аварии на ЧАЭС, нашу деревню отселили, так что к моменту возвращения моей малой родины уже не существовало, — говорит Петр.

Осталась только бабушка, которая дождалась внука и умерла в 1987-м. Итог его лучших лет: раздробленные кости и военная пенсия — $200 по нынешнему курсу. И все-таки главный контраст между прошлым и настоящим составляли не новые обстоятельства, а внутренние перемены.
— Я смотрел вокруг и думал: на какую ерунду люди тратят жизнь. Видел людей, готовых перегрызть друг другу глотки из-за ничего не стоящих вещей, и хотелось крикнуть: остановитесь. Меня не слышали, вообще не понимали, что со мной произошло.

Почти все боевые товарищи, с которыми Петр общался "на гражданке", переживали что-то подобное. Справлялись с новой реальностью по-разному: кто-то пил, кто-то замыкался в себе и жил воспоминаниями о войне, кто-то искал способы изменить жизнь. Петр решил посвятить себя правозащитной деятельности. Звучит пафосно, но факт: ради этого он поступил на юридический факультет Киевского университета имени Тараса Шевченко, где на одно место претендовали 40 абитуриентов. Ради этого пошел работать следователем в прокуратуру Московского района Киева, откуда уволился через год по идейным соображениям — во время августовского путча 1991 года. Ради этого вместе с партнерами создавал юридическую фирму и брался за безнадежные дела.

Его клиентами были экс-премьер Юлия Тимошенко, Анатолий Гриценко (в то время зампред СБУ), другие политики. Такие дела обеспечили ему известность в юридических кругах и коммерческий успех, но не их Петр Рябенко считает главными профессиональными победами. Больше всего он гордится защитой двух обычных людей, несправедливо обвиненных в преступлении. Сотрудники правоохранительных органов фальсифицировали доказательства, выбивали на допросах ложные показания. Рябенко потратил на это дело восемь лет. Оно не принесло ему ни денег, ни славы — только моральное удовлетворение.

Картина вторая. Профессионал
В холле в киевского Fairmont Grand Hotel меня встречает менеджер в форменном сером костюме с дежурной улыбкой:

— Вы у нас уже бывали? Хотите, проведем экскурсию по отелю?
Отвечаю, что экскурсия не нужна, и прошу проводить меня к начальнику службы безопасности Артуру Деревянко. Не переставая улыбаться и не меняя тона, менеджер говорит:

— Это я, очень приятно, — и показывает на маленький серебристый бейдж. — Модульная система, сегодня я дежурный менеджер, а вообще — директор департамента безопасности.
По дороге в кабинет Артур рассказывает о гостинице, показывает, где проходят чемпионаты по бальным танцам, где устраивают fashion-show. Я тем временем пытаюсь увязать его облик и манеру поведения со всем тем, что рассказывали о нем однополчане. Карьерный военный, разведчик, снайпер и минер. Двадцать лет в спецназе. Учился в Киевском общевойсковом училище и колледже морской пехоты США. После Афганистана была служба в миротворческом контингенте в Югославии. Длинный список наград. В 35 лет ушел из армии, когда понял, что не поднимется выше заместителя командира бригады специального назначения. Теперь встречает гостей в отеле.

На вопрос, было ли психологически тяжело адаптироваться к гражданской жизни после войны, Артур Деревянко отвечает охотно, но без эмоций:

— Полгода после возвращения из Афганистана — да. Через это многие прошли. Целыми днями пили водку и слушали афганские песни, у меня тоже был магнитофон с трофейными кассетами, потом жена сказала: "Хватит!" — и все выбросила.

О боевых действиях подполковник запаса рассказывает спокойно и по-деловому, оперируя понятиями, которые кажутся более уместными в бизнесе, чем на войне: "эффективность", "показатели". Главным показателем своей эффективности Артур считает то, что за двадцать лет не погиб ни один его солдат.

— Нет такого понятия, как "допустимые потери": если взяли караван, но были убиты свои, это вообще не результат, — утверждает подполковник Деревянко. — Это плохая организация работы со стороны командира. Если кто-то после Афганистана или Чечни рассказывает, как там ходили по локоть в крови, то, скорее всего, этот человек сам не видел того, что описывает.

По словам бывшего спецназовца, тяжело, когда в памяти одна война. А если три-четыре кампании, как у него, другое дело — можно сравнивать, анализировать, оценивать. Когда войн несколько, война — это уже профессия.

Не очень вежливо намекаю на то, что он сегодня похож на гостиничного клерка. Он не обижается:
— После армии я пытался заниматься бизнесом — перепелок выращивал, бензином торговал, потом другими товарами — не пошло. По складу ума я служащий. Будь в армии перспектива карьерного роста, служил бы еще лет 15–20.

Артур не лукавит. Потерпев неудачу с несколькими коммерческими проектами, он принял предложение армейских друзей и стал помощником председателя Всеукраинского союза ветеранов Афганистана, возглавлял службы безопасности в Укртранснафте и нескольких строительных компаниях. Роль винтика в сложном организационном механизме его, очевидно, устраивает.

Единственный раз за все время общения Артур Деревянко теряет невозмутимость, когда речь заходит о том, что Кировоградская бригада спецназа, в которой он отслужил свои последние армейские годы, скоро будет расформирована. Подполковник Деревянко говорит о том, как политики губят армейский спецназ и наращивают милицейский, о том, к чему может привести расформирование элитных войск и как к таким подразделениям относятся в других странах.

Картина третья. Живой
Один из старейших киевских ресторанов — "Млин" на берегу Днепра. Зеркала, белые скатерти, сложная сервировка, пафосный интерьер. В таких декорациях странно смотрится фигура высокого, чуть угловатого мужчины в скромном костюме и поношенном джемпере. Обеспеченного человека в нем выдают ухоженные ногти, зубы и волосы, а главное — подчеркнуто уважительное отношение окружающих. В заведении пусто, здесь только он и двое сопровождающих. Персонал "Млина" выполняет его распоряжения, хотя он не хозяин, а клиент. Он — это Сергей Трискач, совладелец транспортной компании "Мотус", в недавнем прошлом акционер Ивановского пивзавода и собственник столичной сети АЗС.

Он говорит неторопливо, вполголоса. Тщательно и осторожно подбирает слова. Избегает резких высказываний. В 1983-м этот степенный бизнесмен был рисковым девятнадцатилетним солдатом, мечтавшим о подвигах. На первом курсе Киевского технологического института пищевой промышленности он учился прыгать с парашютом, представляя себя десантником. После призыва в армию, отправляясь на несколько месяцев в учебный центр в Фергане, он знал, что оттуда попадет в Афганистан. Мысли об этом вызывали не страх, а предвкушение будущих приключений и подвигов.

— Смотрю на сегодняшних девятнадцатилетних — дети, и как я мог воевать в этом возрасте? А ведь не боялся, было интересно, особенно когда попал в Кабул, — признается Сергей. — До этого ни разу не выезжал за границу, а тут другой мир — мечети, женщины в парандже. Мы стояли в крепости Баласихар, которую еще Александр Македонский брал. Поначалу у всех был запал и патриотический дух. Росли же на примерах героев Великой Отечественной. Многие хотели стать профессиональными военными, но у меня вот с армейской карьерой не сложилось. Я инвалид, меня из Афганистана на носилках увезли.

Смысл последней фразы становится понятным, только когда Сергей заканчивает обед и встает из-за стола. Он абсолютно трезв, но нетвердо стоит на ногах и с трудом преодолевает лестницу — последствия тяжелого ранения.

Этот человек может казаться немного беспомощным до тех пор, пока не встретишься с ним глазами. Прямой и холодный взгляд выдержит не каждый: в нем нет ни враждебности, ни вызова — только спокойное сознание собственного превосходства. Так смотрят в глаза псу, чтобы дать ему понять, кто хозяин. На войне Сергей понял, что физическая сила — штука второстепенная. Главное — внутренний стержень. Бывало так, что худосочные неказистые мальчишки дрались до последнего и выживали там, где здоровяки теряли присутствие духа и гибли. Еще один урок, усвоенный Сергеем в Афганистане, — во время обстрела нужно прижиматься к земле, прятаться за камни, арыки и холмики. Единственный раз он отступил от этого правила, приподнялся, пытаясь вытащить раненного товарища с огневой позиции, и получил пулю в голову. Снесло полчерепа. Боец, оттаскивавший Сергея от линии огня, был уверен, что тот умер у него на руках. А двадцать лет спустя случайно услышал о нем от общего знакомого.

— Когда я отключился, увидел отца, который умер за два года до моего призыва, — рассказывает Сергей Трискач. — Он как будто ехал на телеге, звал с собой и протягивал мне руку. Я не взял, и телега ушла куда-то в облака. Потом два ангела подняли меня и поставили на ноги. Очнулся уже в госпитале.

Операция длилась шесть часов. Месяц чудом выжившего кормили из шприца через катетер. Мама приехала навестить раненного сына и при первой встрече потеряла сознание. Слишком отличался неестественно худой и перебинтованный человек в инвалидной коляске от Сережи, которого она помнила. Полгода он провел в госпиталях. Еще полгода — у родителей в селе Игнатка Винницкой области. Потом вернулся в Киев и восстановился в вузе. Получив диплом, несколько месяцев проработал экономистом — не понравилось. Армейские друзья позвали в Югославию, торговать ширпотребом. Не то чтобы герой войны в Афганистане был в восторге от роли перекупщика, но заработанные деньги порадовали. Сумма, которую он привез из Югославии, пробыв там месяц, была больше полугодовой зарплаты наемного экономиста. Сергей уволился и с тех пор занимался в основном коммерцией. Торговал всем, чем мог — от рубашек до энергоносителей.

Бизнес развивался в лихие 1990-е. Рэкетиры, время от времени наведывавшиеся в офис Сергея Трискача, уезжали ни с чем.

— Тот самый внутренний стержень, который спасал в Афганистане, помогал и здесь: не было ни разборок, ни драк. Ко мне приезжали люди, я говорил: "Никто никому не платит". Этого обычно оказывалось достаточно.

Есть в безапелляционном тоне и холодном взгляде человека, вернувшегося с того света, что-то способное произвести впечатление на кого угодно.

О коммерческой деятельности, даже о том, как разбогател, Сергей говорит с постным скучающим лицом. Но как только речь заходит о войне — оживляется. Мое предположение: он скучает по Афганистану. Интересуюсь, что там было такого, чего не хватает в мирное время.

— Честность и ясность: пришли ребята из разных слоев общества, всем побрили головы, одели в одинаковую форму, все сравнялись, и без обычной социальной мишуры стало четко видно, кто есть кто, — говорит Сергей. — Тут все как на ладони: подлость, лицемерие и трусость очень быстро вскрываются. Мирная жизнь многогранна, важные вещи скрыты за второстепенными.
— Трудно было адаптироваться?

— Труднее всего найти себя. Понять, чего хочешь, что делать, когда никто не приказывает. Многие этого сделать так и не смогли. Спились или руки на себя наложили. Наш санинструктор — тоже, кстати, Серега, и тоже из Киева — зарезался на собственной кухне. В бою враг у всех один, есть винтовка, и в него можно стрелять, а когда возвращаешься, врагов оказывается много, и как их победить — непонятно. Некоторые товарищи приходили в военкоматы и просили вернуть их в Афганистан. Одного прогнал сотрудник на регистрации. Сказал: "Пошел отсюда, а то маме твоей скажу". На войне происходит переоценка ценностей, понимаешь какие-то важные вещи и потом ищешь их в мирной жизни. Хочется справедливости, правды, порядочности. Бывает, что ветераны пытаются восстановить справедливость не теми способами. И это плохо заканчивается.

В разговоре Сергей Трискач несколько раз повторяет: жизнь — борьба, и побеждает тот, кто сильнее духом. Кажется, вернувшись на родину, этот человек так и не прекратил воевать. Пять лет назад, отойдя от активного управления компанией, он сосредоточился на развитии Днепровской районной организации союза ветеранов Афганистана — там борется против бюрократов, ущемляющих интересы бывших воинов. В конце прошлого года стал активным участником протестного движения на Майдане.

— Разница между военным и мирным временем в том, что борьба ведется другими методами, — сказал он в финале беседы и уехал на совещание Самообороны.

Эпилог. За себя и за того парня
Эдгар Аллан По говорил, что близость смерти — один из самых сильных наркотиков, какие он принимал в жизни. Мрачный американец перепробовал все известные к середине XIX века химические стимуляторы и психотропные средства и умер при невыясненных обстоятельствах в сорок лет. Он никогда не участвовал в военных действиях, не уносил убитых товарищей с поля боя, не слышал, как кричат тяжело раненные, отчаянно борющиеся за жизнь. Нашим героям все это знакомо — они знают о смерти что-то такое, чего так и не выяснил писатель, посвятивший ей большинство произведений.

Они попали в армию при разных обстоятельствах, служили в разных частях, уходили в разных чинах с разными потерями и приобретениями. Но ни один из них не остался таким же, каким был до Афганистана.

— Личность деформируется, — говорит кандидат психологических наук полковник Юрий Ирхин. — Посттравматический синдром для любого участника военных событий — неизбежная вещь. Благополучно его переживают только те, о ком в народе говорят "железные нервы". Ваши герои, наверное, такие и есть. Люди послабее, не справившиеся с последствиями той войны, до наших дней не дожили — кто-то спился, кто-то покончил с собой. Сейчас, кстати, посттравматический шок у половины населения страны, и через полтора-два года мы увидим его последствия.
После "оранжевой революции" по Киеву прошла волна самоубийств. По словам Ирхина, в столице тогда было по 18–20 случаев в сутки. При том что протесты обошлись тогда без жертв. Последняя революция может отозваться более гулким эхом. Последствия могут быть отрицательными или положительными в зависимости от того, улучшится ли экономическое положение.

Бывший военный врач, психолог и преподаватель йоги Вячеслав Смирнов объясняет, что существует два типа организации личности — интернализм и экстернализм. В первом случае человек чувствует себя хозяином собственной жизни и готов нести за нее ответственность. Во втором — он все сюжеты и повороты судьбы объяс­няет внешними, не зависящими от него обстоятельствами. У людей интерналистского типа больше шансов адаптироваться к условиям мирной жизни после войны. Еще один фактор — быстрее и легче восстанавливаются те, кому есть ради чего или ради кого жить.

Все участники боевых действий переживают три стадии развития стресса: мобилизация, дезадаптация и истощение. По словам Смирнова, участники протестов на Майдане, которых он видел, не вышли из стрессового состояния и находятся на стадии истощения. У них вроде бы есть цель, которая должна стимулировать; есть активная жизненная позиция, желание контролировать ситуацию в стране и быть хозяевами собственных судеб, но вот с психогигиеной беда.

— Несмотря на стрессовость последних событий, я вижу в них благо для общества, — говорит Смирнов. — Есть шанс, что в результате мы получим более качественное, активное и здоровое поколение людей, действительно контролирующих свою жизнь.

Мария Бондарь, Фокус