Дважды Новый год. Как киевляне отмечали "старый Новый год" 100 лет назад

Точки отсчета

Князь Владимир, крестив Киев в Х веке, ввел новый календарь — юлианский. Отныне Новый год наступал не зимой, как раньше, в день зимнего солнцестояния (21–22 декабря), а с приходом весны, 1 марта. Летосчисление вели от сотворения мира.

Понятно, что прежний языческий обычай так быстро не исчез. Киевляне встречали Новый год два раза: "по-старому" — зимой (иногда не очень афишируя), а спустя два с небольшим месяца — как велено, "по-новому".

Старинные обычаи и ритуалы, как правило, держатся в памяти нескольких поколений, постепенно затухают, а потом и вовсе исчезают. Канул бы в Лету и двойной декабрьско-мартовский Новый год, но… Церковные иерархи поставили под сомнение правильность весеннего Нового года. Ведь отсчет идет от сотворения мира, не так ли? А оно, согласно библейскому преданию, произошло, когда земля напоминала рай, богатый дарами природы. Не очень это похоже на весну — скорее соответствует осени с ее щедрым урожаем. После длительных дискуссий Новый год в начале XV века перенесли на 1 сентября. А неофициально жители Киева продолжали отмечать его и весной — по-старому.

Новый год или тюрьма

Прошло еще два столетия. О первомартовском Новом годе мало кто помнил. Теперь, казалось, приход нового календарного года люди будут встречать только один раз — 1 сентября. Но не тут-то было! В 1699 году, когда Киев уже находился под контролем Московского царства, Петр I издал указ "О новом счислении лет". Приказал считать началом гражданского нового года день 1 января, а летосчисление вести не от сотворения мира, как прежде, а от Рождества Христова. Таким образом, 1 января 7208 года стало 1 января 1700 года.

Киевляне царское новшество встретили без энтузиазма. Жители древнего города на семи холмах вообще привыкли все новое воспринимать в штыки. Однако игнорировать царский указ было опасно: Петр I велел сажать в тюрьму любого, кто 1 января не будет праздновать, веселиться и дарить подарки. Так что ничего не попишешь — и веселились, и праздновали. По приказу. Но "для души" отмечали, как и прежде, 1 сентября.

НА КОЗЛАХ. Так 1902 году изображали Деда Мороза, везущего елку и подарки на Рождество. Иллюстрация из журнала "Родина"

Наиболее живучей традиция осеннего Нового года оказалась на Подоле — в оживленном районе ремесленников и торговок. Местные жители с завидным упрямством встречали "старый Новый год" в сентябре на протяжении почти 200 лет. Последнее достоверное упоминание о таком праздновании относится к 1887 году.

Происходило это так. Ближе к вечеру 1 сентября подольские женщины отправлялись на Житний рынок, где посреди торговой площади устанавливали новогоднее дерево — чаще всего цветущий куст чертополоха. Украшали его яркими лентами, красными яблоками, бусами, ягодами брусники и свечками.

Житнеторжские лавочницы, скинувшись на керосин, с наступлением сумерек торжественно зажигали базарные фонари — по сути, открывали на Подоле осветительный сезон. Затем начиналось женское застолье с умеренным количеством горилки и немереным количеством песен о тяжкой бабьей доле.

Тем временем подольские мужчины собирались в цеховых домах, причем каждый цех — сапожники, портные, ткачи, рыбаки и так далее — имел собственное здание (некоторые цеховые дома до сих пор существуют на Подоле, возле храма Пирогощи). Цеховики тоже наряжали куст чертополоха, после чего садились за уставленный яствами стол.

Мужское новогоднее застолье имело свои особенности: здесь мальчиков-подмастерьев принимали в мужчины: наливали рюмку водки — если испытуемый выпивал одним махом, он на равных входил в мужское сообщество.

Елка по цене цыплят

С конца 1840-х годов у чертополоха появился в Киеве серьезный конкурент — "немецкая елка". Новый обычай принесли члены стремительно увеличивавшейся немецкой общины города. Хвойную красавицу ставили не на улице, а дома, не для взрослых, а для детей, и не в сентябре, а в декабре. А точнее, 24 декабря, в сочельник, накануне Рождества (в те времена православные, католики и лютеране праздновали Рождество одновременно — 25 декабря).

ЛЕСОРУБ. Мальчик объясняет, зачем нужно ставить елку. Рождественская открытка, конец XIX века

"Для детей, — сообщала в 1855 году газета "Киевские губернские ведомости", — мало-мальски состоятельные родители ставили елку, украшая ее лентами и золочеными орехами, конфетами и игрушками… Спрос на игрушки был необыкновенный. Стоило пройтись по Крещатику, чтобы заметить заботы нежных родителей, возвращавшихся от Кордеса [владельца магазина] в санях, откуда торчали головы лошадок, коз, петухов, коровок, расписанных щедро розовой краской румяных кукол". Результат предрождественской торговли, по свидетельству газеты, таков: "У знаменитого нашего кондитера Розмитальского едва хватило лакомств для детских елок, а Кордес, выписавший игрушки из Петербурга, продал их почти без остатка в 2–3 дня".

Саму елку, в отличие от игрушек и лакомств, покупали не родители, а кто-то из прислуги — кучер, истопник, полотер. Вот что вспоминал по этому поводу певец Александр Вертинский, чьи детство и юность прошли в Киеве рубежа XIX–XX веков: "На Рождество, в сочельник, после тщательной уборки в квартире натирали полы. Здоровенный веселый мужик Никита танцевал на одной ноге по комнатам с утра до вечера, возя щетками по полу и заполняя всю квартиру скипидарным запахом мастики и собственного пота. Потом тот же Никита приносил с базара высокую пышную елку".

Можно представить, как именно Никита совершал покупку. В те годы, как и теперь, елки приобретались на специальных "елочных базарах", которые устраивались во всех людных местах, на площадях и рынках. Жители киевских пригородов, ночью срубив в лесу дерево (не всегда легально), к раннему утру доставляли его к месту продажи и поджидали покупателей.

Приличная лесная красавица стоила 50 копеек (за те же деньги на киевском базаре можно было купить пару цыплят), неказистая — дешевле.

Среднее по размерам дерево Никита еще мог бы доставить домой самостоятельно, но "высокое пышное" — вряд ли. Скорее всего, он нанимал пару подвыпивших босяков, специально крутившихся для такого случая на елочных базарах. Их услуги стоили 25 копеек. А если Никита покупал елку далековато от дома, то наверняка вез ее на извозчике. Тут уж как повезет — цена договорная.

НОВЫЕ ПОРЯДКИ. От князя Владимира началось "двойное" празднование Нового года. Памятник на Владимирской горке. Открытка начала ХХ века

Специальных елочных украшений — современных стеклянных шариков, "сосулек", электрических гирлянд и блестящих "дождиков" — тогда не было. "Сначала вешали на елку крымские румяные яблочки, — описывал Вертинский, — потом апельсины и мандарины на красных гарусных нитках, потом золотые и серебряные орехи, потом хлопушки, потом конфеты и пряники — все по порядку, потом игрушки, а под самый конец — свечи. Елка стояла нарядная, огромная, до потолка…".

Кстати, можно представить себе высоту тогдашних елок, ведь "до потолка" при тогдашней высоте комнат — это метра четыре, не меньше.

"Когда елку приносили впервые с улицы, с трудом пропихивая ее сквозь распахнутые двери и портьеры, — припоминал писатель Александр Куприн, — она пахла арбузом, лесом и мышами. Этот мышиный запах весьма любила трубохвостая кошка. Наутро ее можно было всегда найти внутри нижних ветвей: подолгу подозрительно и тщательно она обнюхивала ствол, тыча в острую хвою нос — "где же тут спряталась мышь? Вот вопрос".

У соседа лучше

В состоятельных киевских семьях елку устанавливали в отцовском кабинете или спальне, где она оттаивала, наполняя квартиру приятным и волнующим запахом хвои. Затем родители в сопровождении прислуги удалялись в комнату наряжать лесную гостью. Дети должны были идти в детскую и ждать, когда их позовут. Ожидание могло длиться и час, и два, и больше, но для ребятни это были самые волнующие, самые сладкие часы в году.

Наконец, раздавалось долгожданное: "Дети-и-и!", и юные члены семьи наперегонки мчались увидеть первыми зеленую красавицу. "Елка, — запомнил свои детские впечатления Александр Вертинский, — стояла нарядная… и была похожа на какую-то древнюю царицу, разубранную в жемчуга и парчу, гордую и прекрасную".

Кроме восхищения рождественской гостьей, каждого ребенка интересовало, какой же подарок приготовили родители. Как правило, взрослые дарили игрушки — деревянных лошадок, которых можно было оседлать, заводные паровозики с прицепными вагончиками, умных кукол, произносящих: "Ма-ма".

ДРУЖЕСКИЙ ШАРЖ. Борис Ефимов изобразил Постышева как дарителя елок

"Чудесны были игрушки, — иронизировал Куприн, — но чужая всегда казалась лучше. Прижав полученный подарок обеими руками к груди, на него сначала вовсе и не смотришь: глядишь серьезно и молча, исподлобья на игрушку ближайшего соседа". Потом вокруг елки водили хороводы, пели песенки, играли в различные призовые игры.

Далеко не во всех семьях елка дотягивала до Нового года, который наступал лишь спустя неделю, — наличие зеленой красавицы в ночь на 1 января отнюдь не считалось обязательным. Сын киевского генерал-губернатора Александр Игнатьев, впоследствии генерал-майор и мемуарист, вспоминал о рождественской елке в их киевском особняке на Банковой улице (нынче там Национальный союз писателей Украины): "В стеклянной галерее красовалась громадная елка, а в гостиной устраивали сцену для любительского спектакля. В первый день елка зажигалась для семьи и приглашенных, а на следующий — для прислуги. Все было торжественно красиво до той минуты, когда догоравшие свечи как бы звали кучера Бориса покончить с чудесным видением. Он, как атаман, валил могучее дерево, а за ним, забывая все различия положений служебной иерархии, пола и возраста, прислуга бросалась забирать оставшиеся фрукты, сласти и золоченые орехи, набивая ими карманы". Стало быть, до Нового года "чудесное видение" не дожило.

"Она была запрещена…"

В 1918 году ситуация вновь круто изменилась: 12 февраля Малая Рада УНР приняла закон, согласно которому Украина переходит на григорианский календарь — после 15 февраля настанет не 16-е, а сразу 1 марта.

Это, приблизив Украину к европейскому летосчислению (страны Европы начали переход на григорианский календарь еще в конце XVI столетия и к середине XVIII века этот процесс завершили), создало противоестественную ситуацию. Дело в том, что православная церковь не приняла новшество, продолжая пользоваться юлианским календарем. Таким образом, Рождество, традиционно предшествовавшее Новому году (сначала 25 декабря, потом 1 января), теперь наступало спустя неделю после новогодней ночи (сначала 1 января, потом 7 января — оно же 25 декабря по "старому стилю").

В очередной раз произошло "раздвоение" и Нового года: по официальной версии он наступал 1 января, а по старому стилю — 14 января.

Появление (а по сути возрождение) понятия "старый Новый год" внесло много изменений в привычную жизнь горожан. Академик Сергей Ефремов, проживавший в Киеве на Гоголевской улице, записал в дневнике 13 января 1924 года: "Перше празникова суєта була тільки два тижні, а тепер мало не цілий місяць: і по-новому, і по-старому, — без кінця тягнеться... Свята, іменини — все це по старій традиції святкують по-старому. І навіть Новий рік сьогодні великою компанією зустрічали, хоч він встиг вже постарітися. Ні, таки важко дається боротьба з побутом!"

Елка, однако, по-прежнему оставалась рождественским деревом. Красная власть, начав решительную борьбу с "религиозными предрассудками" (включая, разумеется, и Рождество), накинулась на елку, предъявив ей множество претензий: она-де и "атрибут поповского праздника", и "буржуазный пережиток". В 1928-м елку запретили — вместе с празднованием Рождества.

Ирина Карум, племянница писателя Михаила Булгакова, жившая в Киеве на улице Артема (ныне Сечевых Стрельцов), рассказала о том, как в ее семье в начале 30-х годов, несмотря на запреты, все-таки ставили елку — подпольно. "На Рождество, — вспоминает она, — у нас ставили большую, высокую пушистую елку. В те годы она была запрещена, так как считалась частью религиозного обряда, но дядя Костя Булгаков ездил за ней в деревню, привозил ее упакованную в одеяла на розвальнях, проносил ее в кухню по черной лестнице, стараясь быть незамеченным. В столовой завешивались окна, чтобы елку не было видно. Потом наступало самое интересное: комнату освобождали от мебели и в центре ее устанавливали елку, которая, как правило, упиралась верхушкой в наш высокий лепной потолок. Потом ее украшали игрушками, сделанными членами семьи".

Но так поступало меньшинство — киевляне из "бывших". А большинство во времена Днепрогэса и рекордов Стаханова встречало Новый год как велено — без елки. Собирались семьями дома за праздничным столом или всем коллективом в заводском клубе — что-то сродни фильму Эльдара Рязанова "Карнавальная ночь", снятому, правда, два десятилетия спустя. Власти поощряли бум вокруг торжественной встречи Нового года именно как альтернативу запрещенному Рождеству.

Впрочем, успех "альтернативы" был слабым. Партийные идеологи решили возродить елку, правда, уже в ином качестве — новогоднего дерева. Автором идеи считают Павла Постышева, тогдашнего второго секретаря ЦК КП(б)У.

28 декабря 1935 года "Правда", главная газета СССР, напечатала статью Постышева "Давайте организуем к Новому году детям хорошую елку!"

БУРЖУАЗНОЕ ДЕРЕВО. В 1928 году началась кампания против рождественской елки. В результате ее запретили

"В дореволюционное время, — утверждал партийный функционер, лихо передергивая факты, — буржуазия и чиновники всегда устраивали на Новый год своим детям елку". На самом деле, как уже отмечалось, елку устраивали на Рождество, а не на Новый год. "Дети рабочих, — продолжал Постышев, — с завистью через окно посматривали на сверкающую разноцветными огнями елку и веселящихся вокруг нее детей богатеев. Почему у нас школы, детские дома, ясли, детские клубы, дворцы пионеров лишают этого прекрасного удовольствия ребятишек Советской страны?" Странный вопрос. Потому и лишают, что Компартия, одним из руководителей которой являлся сановный автор статьи, запретила елку семь лет назад. Статья заканчивалась призывом: "Итак, давайте устроим хорошую советскую елку во всех городах и колхозах!"

"Неправильно осужденную" елку реабилитировали. И 1936 год СССР встретил с зеленой красавицей. Внедрение нового — уже советского — обряда курировал лично Постышев. Он распорядился, чтобы в киевский Дворец пионеров и школьников (ныне — Нацио­нальная филармония на Европейской площади) доставили самую большую и ветвистую ель Украины.

В празднике принял участие и сам Постышев, явившись с матерью и сыновьями. Газета "Известия" отозвалась дружеским шаржем: Постышев в шубе Деда Мороза с новогодней елкой за плечами. А дореволюционная песенка "В лесу родилась елочка" обрела новый финал:

"И эту чудо-елочку
Нам Постышев принес".

В 1938 году "носителя елок" объявили врагом народа. Туда же, во враги, собирались зачислить и его чудо-елочку. К счастью, обошлось — лесная красавица осталась. И довольно быстро стала неотъемлемым элементом новогоднего празднества.

В 1960–1970-е годы, когда Советский Союз переживал бум химизации, начался выпуск искусственных новогодних елок. С благословения властей в прессе прокатилась агитационная волна за их покупку. Людям втолковывали преимущества: во-первых, финансовая экономия (раз купил и много лет используешь), во-вторых, отсутствие хлопот, связанных с посещением елочных базаров.

• Читайте также: Записки архивариуса. Чему может научить история

Однако в те времена агитация за искусственные елки особого успеха не имела. Большинство киевлян предпочитали натуральное хвойное дерево (в качестве елки могли выступать также сосна или пихта). Елку ставили в конце декабря — она во всей красе стояла две недели (а то и больше), охватывая праздники двух календарей: от Нового года до "старого Нового года".