Мальчик и комета. Почему стоит увидеть ретроспективу Олега Голосия в "Мыстецьком Арсенале"

"Клуб 27", очевидно, существует не только для музыкантов, но и вообще для людей искусства. Все, конечно, знают их, стремительных гениев рок- и блюз-музыки — в первой тройке Джими Хендрикс, Дженис Джоплин и Джим Моррисон, — умерших по роковому совпадению в 27 лет. Со времен смертей этой троицы, пришедшихся на один год и на один и тот же возраст каждого, список весьма расширился (в нем даже есть Виктор Цой), и теперь 27 лет в принципе считаются для молодого гения опасным возрастом. Так вот, в украинском искусстве тоже есть по крайней мере один член этого клуба. Как и полагается, это самый яркий, самый безумный, самый невероятный художник своего поколения, внезапно и загадочно умерший в 27, оставив нам целый мир своих картин, которых хватило бы на долгую и плодотворную творческую жизнь. А мы — мы почти забыли о нем на долгие четверть века.

С момента необъяснимой гибели Олега Голосия, ярчайшей звезды постперестроечного поколения украинских художников "новой волны" и лидера "горячего" украинского живописного трансавангарда, успело родиться и вырасти целое поколение, которое никогда не слышало о нем. Поколение, для которого уже само время распада СССР и ранние 1990-е (Голосий умер в 1993 году) стали легендой, отчасти ужастиком, отчасти — волшебной сказкой. Болезненное притяжение этого дивного времени невероятной, ничем не ограниченной свободы усиливает образ Голосия. Он же, в свою очередь, стремительной биографией подпитывает миф своего времени. Одна из картин художника называется "Мальчик и комета", и это название может быть эпиграфом к его короткой, но яркой жизни. Все просто: родился, учился в школе, поступил в худинститут, отслужил в армии, вернулся — а тут перестройка, свобода, ветер перемен. Поехал на пленер, сразу же вошел в круг самых главных художников своего времени, начал писать огромные, потрясающие работы, стал одним из основателей и первых жителей легендарного художественного сквота на Паркоммуны (ныне Михайловская). Он стремительно развивался как художник, писал по три большие картины за ночь, покорил московских и европейских критиков и галеристов, набирал высоту с каждым днем, а однажды вечером пошел гулять (говорят, с другом, говорят, пьяный) — и пропал. Месяц поиска по трем столицам, моргам, знакомым… Сошел снег — и нашли мертвое тело в Ботаническом саду под разрушенной стеной. Оступился? Столкнули? Сам? Убийство? Никто не знает и не узнает никогда. Да и неважно уже. Легенда сформировалась, окрепла, Голосий полностью, целиком ушел в свое творчество и свое время, стал его частью, слился с ним намертво. Теперь он и есть наши 1990-е в искусстве.

Сегодня Олег Голосий распался на множество воспоминаний и апокрифических историй о многодневных попойках, неспешных прогулках по городу с косячком в руке, страстных спорах об искусстве, неожиданных приездах и отъездах: в Киев, Москву, Питер, Кишинев, Тбилиси, куда-то еще. Историй об огромных рулонах холста, которые он постоянно покупал и возил, оставшихся после его смерти у друзей, о смешных подарках, которые дарил близким, сувенирах с блошиных рынков, любимой музыке на кассетах и множестве подобных деталей. Его образ, собранный из этих осколков, временами то приобретает четкие индивидуальные черты, то превращается в типичный, стандартный рассказ о богемном художнике-нонконформисте, смелом попирателе устоев. Такие рассказы вполне подходят и Модильяни, и Пикассо, и многим другим мастерам, работы которых мы с благоговением рассматриваем в музеях, тем, кто жил лет сто назад и, собственно, закрепил этот особенный образ художника в коллективном сознании.

Олег Голосий. Автопортрет. 1988

Сейчас, когда в "Арсенале" проходит огромная ретроспективная выставка творчества Олега Голосия, в которой собраны едва ли не все доступные ныне работы (значительная часть его наследия принадлежит московской галерее "Риджина" и сейчас не может быть показана в Киеве), его творчество внезапно стало причиной серьезных искусствоведческих споров. Нарочито простые, в каком-то смысле "детские" картины, неясные сюжеты, сбивчивые истории, неоформленный стиль породили гипотезу о том, что Олег Голосий не успел раскрыться, не сформировался как художник, оставался "большим ребенком" в искусстве. Впрочем, критики, лучше знавшие Голосия и пережившие те самые легендарные 1990-е, уверены: талант художника был зрелым и глубоким, именно в этой зыбкости и заключается его гениальность, сумевшая передать, донести до нас то непонятное, неуловимое, мерцающее и стремительно изменяющееся время, в котором он так ярко и недолго жил.

Но есть вещи, о которых не спорят и в которых сходятся все. В один голос критики говорят, что Олег Голосий работал "запоями" и невероятно много. За ночь мог написать работу два на три метра, использовал все: кисти, веник, старые тряпки. Все без исключения вспоминают, что Голосий был добрым и открытым человеком. У него была кличка Слон, и слон был для него, что называется, тотемным животным. Голосий часто рисовал слонов и слоников. Говорят, он и был похож на слона, несмотря на худобу: большой, добрый, сильный и спокойный. Наконец, все, кто действительно чувствует искусство, уверены, что Олег Голосий был гением в старом, классическом смысле этого слова. Чудо создания искусства происходило в нем и исходило из него постоянно, он быстро рос и развивался как художник и оставил после себя работы, которые манят, завораживают, смущают и влекут одновременно.

Оксана Баршинова, сокуратор выставки, завотделом искусства ХХ–XXI вв. НХМУ

Это был очень талантливый художник. В нем присутствовало то, что называется загадкой подлинного таланта. Его работы захватывают настолько, что мы не хотим ничего себе объяснять — хотим просто находиться в этой стихии, созерцать. Это и есть феномен Голосия. Он не был интеллектуалом или концептуалистом, но был экспрессивным и невероятно живым.

Вторая уникальная черта Голосия заключается в том, что он — чистый живописец до мозга костей. Ему удалось через живопись выразить все тенденции, характерные для слома 1980–1990-х: и сложности переходного времени, и постмодернизм с его цитатностью и заимствованиями. Путь Олега был хоть и коротким, но логичным и последовательным: от советского контекста к дематериализованной, "развоплощенной" живописи.

Какие задачи вы ставили перед собой как кураторы?

— Мы задумывали выставку как ретроспективу. Смысл ретроспективы в том, чтобы показать весь творческий путь художника, без провалов и белых пятен, при этом с наличием работ Голосия в Украине есть определенные проблемы. По одной его работе есть только в двух украинских музейных коллекциях — Национального художественного и Сумского областного музея. Остальные работы, оставшиеся в Украине, рассеяны по частным собраниям и не музеефицированы. Конечно, в таких условиях делать ретроспективы сложно, но благодаря тому, что в упомянутых частных коллекциях есть этапные работы Олега Голосия, нам это удалось. Наша кураторская группа собрала фактически все, что есть в украинских собраниях.

Также важность ретроспектив заключается в том, что в большом массиве работ становятся видны какие-то параллели, аналогии, взаимовлияния и т. д. Мы начинаем лучше понимать художника, и это подталкивает нас к более глубокому исследованию его творчества.

Как построена экспозиция?

— Она состоит из десяти залов. При ее построении мы использовали одновременно и хронологический, и тематический принципы. Один из ключевых посылов постмодернистской живописи — идея ухода от авторского высказывания. Голосий не вырабатывал, как Ван Гог, авторскую манеру письма. Наоборот, у него все очень зыбкое, он все время разный. Но его работы узнаваемы именно благодаря образам, которые он использовал: призрачным, размытым, сказочным, немного детским. На них мы и сделали акцент.

На выставке мы выделили характерные для творчества Олега темы и приемы. Например, то, что в своих работах он часто рассказывает истории без начала и конца. Также для него характерна тема трансформации героя. Еще одна центральная тема в творчестве Олега — клаустрофобия комнат, откуда человек пытается выбраться; он всегда стремился преодолеть все границы. Также ему было свойственно вращение вокруг себя, автопортретность, поэтому мы показываем серию автопортретов.

Помимо живописи важный вектор на выставке — творческая лаборатория, где представлены наброски, этюды, тексты Олега, наглядно показывающие, каким было его мироощущение и как формировались его образы.

Осенью этого года в Национальном художественном музее состоится еще одна выставка Олега Голосия. В чем ее отличие от проекта в "Арсенале"?

— Действительно, 2019-й получился годом Голосия. Выставка в музее будет камерной, посвященной музеефикации работ. Мы хотели бы закупить в коллекцию музея несколько работ Олега Голосия. Сейчас ведем переговоры, надеемся, что осенью сможем показать какие-то приобретения.

Александр Соловьев, сокуратор выставки, лично знавший Олега Голосия; в начале 1990-х проживал в легендарном сквоте на ул. Парижской коммуны, где также жил и работал Олег Голосий

— Олег был важной частью поколения украинской Новой волны и участником знаменитого сквота на ул. Парижской коммуны. Но его значение как художника не ограничивается причастностью к этому сообществу. Художника определяет то, остается ли он в истории, переживает ли он свое время. Голосий свое время пережил. Соприкосновение с его искусством — настоящее счастье. Таких художников мало. В этом и есть его значение для новейшего украинского искусства.

Как вы познакомились?

— Мы познакомились с Олегом в 1987 году, когда я работал в молодежной секции Союза художников. Однажды на ступеньках Дома художника ко мне подошел молодой парень с копной светлых волос. Представился, рассказал, что только вернулся из армии. В тот момент как раз складывался круг художников украинской Новой волны, и Олег к нему примкнул. Потом были Седневские пленеры, в одном из которых, в 1989 году, Олег принял участие. В нашу выставку вошли несколько работ, созданных Олегом там: например, открывающая экспозицию "Желтая комната". Критик Константин Акинша в одном из текстов назвал Голосия "Есениным украинского искусства". Он был художником-поэтом, это очень редкий, почти ушедший тип личности.

Проект "Живопись нон-стоп" — часть серии ретроспектив ключевых украинских современных художников в "Мыстецьком арсенале". В чем задача этой выставки?

— Я давно вынашивал идею этой выставки. Ее можно назвать частью осмысления и музеефикации новейшей истории украинского искусства. Это попытка в отсутствие музея современного искусства представить, как могла бы выглядеть его экспозиция и чьи работы непременно должны там быть. Искусство 1990-х — уже история, поэтому и подход у нас к таким выставкам музейный.

Мы назвали проект "Живопись нон-стоп", отдавая дань тому, что живопись была для Олега Голосия не просто основным медиумом, она была его потоком, центром его художественной практики. Он был невероятно одаренным живописцем.

Название мы позаимствовали из текста московского критика Екатерины Деготь о Голосие. Рабочим же названием было "Внутреннее кино Олега Голосия". Мы в кураторской группе много обсуждали это его "кино": сновидческое, психоделическое, потоковое.

Учитывая, что работы из Москвы нам недоступны, мы попытались собрать максимально полную экспозицию из произведений Голосия, которые есть в Украине. Это прежде всего семейное собрание, а также работы из частных коллекций. Не все, на что мы рассчитывали, вышло заполучить — ситуация с наследием Голосия такова, что драгоценна буквально каждая полученная вещь.

Два важных программных произведения Голосия — "Атака психоделических кроликов" и "Покорители глубин", — которые не смогли привезти в Киев, присутствуют на выставке в виде принтованных штор. Какие еще выставочные решения вы использовали, чтобы передать идею выставки?

— Одно из них — реконструкция экспозиции выставки, прошедшей в Мюнхене по итогам резиденции в 1992 году, незадолго до смерти Олега. Мы воспроизвели оригинальную развеску: работы размещены не на стенах, а парят под потолком, а также расставлены под стенами. Мы также использовали в этом зале проекции. Полотна, размещенные под сводами "Арсенала", намекают на стремительный взлет, чем и была жизнь Олега.