"Я отказалась от буллинга". Режиссер фильма "Стоп-Земля" — о том, как снимали кино о киевских подростках

В августе на ОМКФ по результатам зрительского голосования картина отхватила Гран-при, а жюри отдало ленте "Дюка" в номинации "Лучший полнометражный фильм": картина понравилась и судьям, и публике. В конце октября лента одержала победу в пяти номинациях Национальной премии критиков "Киноколо", в том числе в главной — "Лучший полнометражный игровой фильм".

Как ни парадоксально это звучит, но герои "Стоп-Земли" занимаются тем же, что и персонажи нашумевшего южнокорейского сериала "Игра в кальмара": играют в детские игры. Только в южнокорейском фильме цель — выжить (проигравшего убивают), а в украинском — адаптироваться друг к другу, раскрыться, сделать первый шаг. Формула ленты: детские игры — любовь — взросление.

"Стоп-Земля" — это игра, где выбирается водящий, ему завязывают глаза, а остальные разбегаются. Водящий ходит по площадке и пытается словить кого-нибудь из игроков. Поймав, наощупь пробует опознать его. Когда водящий кричит: "Стоп-Земля!", все должны замереть. Эти и другие игры в фильме (включая знаменитую бутылочку) — метафора вхождения 16-летних во взрослую жизнь.

Для картины искали школьников в Киеве и области — проведено 250 интервью. Отобрали 25 человек, которые в кино сыграли класс (костяк — восемь кольников). С ними работали в творческой лаборатории.

Главная героиня — Маша (Мария Федорченко): большеглазая, короткостриженая шатенка. По сюжету она влюбилась в атлетического Сашу (Александр Иванов), обладающего музыкальным талантом, — он играет на фортепьяно. Но Саша к Маше холоден, хотя она даже решается пригласить его на танец.

Пережить эту безответность Маше помогают два друга: девочка Яна (Яна Исаенко) и мальчик Сеня (Арсений Марков). Приключения троицы — отдельная линия в картине. Сеня влюблен в Машу, но, жертвуя своим чувством, способствует отношениям Маши и Саши.

Через игры, диалоги, учебу, поход в Музей космонавтики мы узнаем каждого ученика, его привычки, черты характера. С одной стороны, режиссер Екатерина Горностай вроде бы не идеализирует своих героев (они, например, перемежают свою речь матом), а с другой — к ним у нее бережное, почти материнское отношение — в фильме нет ни одной драки, ни одного агрессивного оскорбления.

Все ученики, словно оркестр, выводят общую мелодию, и каждый — сольную партию. А поскольку все они без исключения красивы, гармоничны и самодостаточны, то их яркие образы напоминают скорее об эпохе эллинизма. Юная аристократка Маша на фоне многоэтажек столичного района Оболонь выглядит как ожившая в современном мегаполисе греческая статуя. Или сошедшая с ренессансной картины Боттичелли Венера.

Да, у ребят есть конфликты с родителями и непонимание между собой, но все это решаемо. Есть и тревога, подтрунивание, шалости, но происходит это словно под опекой какого-то мудрого воспитателя, создавшего общую чувственную и тонкую атмосферу. Притом что нет никаких реальных учителей, влияющих на ребят: педагоги отбарабанили свои уроки и ушли.

У кого-то из учащихся ссоры с матерью, у кого-то — депрессия, кто-то не может определиться со своей сексуальной ориентацией, но свежесть, молодость и веселье доминируют. Глядя на героев ленты, хочется быть 16-летним!

Фокус встретился с создательницей этого неординарного кинополотна Екатериной Горностай. Она режиссер и сценаристка. Родилась в 1989 году в Луцке, школу окончила в Киеве. Родители — психологи. Екатерина окончила факультет естественных наук (2010), а затем — магистратуру по журналистике (2012) в Киево-Могилянской академии. В 2012–2013 годах училась в российской "Школе документального кино и театра" Марины Разбежкиной и Михаила Угарова.

Живет в столице, преподает документальное кино в Школе журналистики Киево-Могилянской академии. И говорит на прекрасном украинском языке.

Почему после факультета биологии и магистратуры по журналистике у вас произошел разворот в сторону кино?

— Я давно увлекалась видео и фото, начинала с документальной фотографии. Свой журналистский диплом писала по документальному кино. Школа Марины Разбежкиной и Михаила Угарова была на слуху, и у меня получилось туда поступить — к счастью, еще до войны. Но, к сожалению, не на грантовой основе, поэтому пришлось работать. В Москве я считала деньги, первое время не покупала ничего дороже 100 рублей. Ходила пешком от метро. 14 месяцев у Разбежкиной — это была серьезная мастерская.

Школа документального кино и театра Разбежкиной и Угарова заточена под социальный контекст, а у вас, можно сказать, интимная лирика.

— Мне кажется, это больше касается Театра.doc. Есть, конечно, и у Разбежкиной ребята, снимающие социальное кино, но наша первая курсовая называлась "Скучные люди". Герои этих фильмов — из ближнего круга. Основная задача — проникнуть в так называемую зону змеи, за пределы интимной границы, увидеть и зафиксировать внутренний мир человека. На первых порах тебе легче это сделать с теми людьми, которые давно тебя знают. Поэтому фильмы получались про близких людей, иногда ты и сам становился героем. В них не было явной социальной подоплеки.

Это близко школе украинского документального кино: Сергей Буковский сделал фильм о своей матери, а в основу отношений матери и сына в полнометражном художественном дебюте Антонио Лукича "Мои мысли тихие" (2020) легли его реальные отношения с родным дедом.

— Да, когда ты дебютант, то начинаешь с того, что лучше всего знаешь, что видел в жизни. Даже в моих документальных фильмах темы были автобиографическими. Но какие-то события случились давно, а говорить о них все еще хотелось, поэтому я взялась за воспроизведение их в художественной форме. Тем более сам процесс создания игрового кино, когда ты участвуешь в конструировании целого мира, — это постоянный приток эндорфинов. Игровое кино — наркотик, его один раз попробовал, и хочется пробовать дальше [смеется].

Что касается игрового кино, то актерской игры в вашем фильме не заметно. Ребята играют себя в предлагаемых обстоятельствах.

— Мне хотелось достичь эффекта документального кино в игровой форме, чтобы уменьшить дистанцию между героем и зрителем.

Фильмы о школьниках и терапевтический эффект

На мой взгляд, ваш фильм добрый, конфликты нежесткие, обращение с персонажами бережное. Актеры-школьники не боятся вам доверять. В "Игре в кальмара" тоже персонажи играют вроде бы в детские игры, но навылет, где выбывшего убивают. А у вас игра — это способ раскрыться, раскрепоститься, обрести друзей.

— Меня упрекают, что наши дети ничем не занимаются, не учат уроки, например, но этот период жизни — о поисках себя внутри новой социальной группы. Я не поддерживаю обобщения, но определенная архетипичность школьных персонажей существует: лидер, друзья не разлей вода, красивая девочка с подружкой и т. д. Такое распределение ролей присутствует в любом классе, отчасти и в нашем, киношном. Но я сознательно отказалась от показа буллинга.

Во-первых, это уже много раз было в кино. Во-вторых, на этом легко построить драматургию. И хоть одним из наших референсов был "Слон" Гаса Ван Сента (2003) [фильм о расстреле двумя школьниками своих одноклассников], в своем кино я не люблю громких событий, мне не нравятся крайности, я за нюансы. Реальность наполнена оттенками, и каждый актер, оказавшийся в нашем кино, немного менял характер своего персонажа. Например, когда Артем вошел в свой персонаж — Серегу, — тот стал более интеллигентным, мягким, благородным, а Серега в сценарии — скорее лидер-босяк. Сеня, наоборот, сделал своего героя больше троллем, но он все равно остался открытым, смешливым, рубахой-парнем, часто приходящим на помощь, как это и было описано в тексте. Его прототип, кстати, Ваня (снялся в нашем короткометражном "Крокодиле"), поступил в медицинский. Сеня способствует отношениям Саши и Маши, хотя сам к ней неравнодушен. Мне хотелось подчеркнуть этот момент: если ты любишь человека, то все делаешь для того, чтобы он был счастлив.

У вас красивые герои — внешне и внутренне. Не гламурной красотой, стандартной, а каждый по-своему.

— Что они так выглядят в фильме, это в первую очередь заслуга оператора Александра Рощина. Но это был целый процесс поиска взгляда. Поначалу он приноравливался снимать Машу, это получилось не сразу.

Мне кажется, что в вашем фильме заложен мощный терапевтический эффект.

— Давайте подробнее остановимся на этом моменте. После премьер на ОМКФ и на Неделе критики появились отзывы: это идеализация, такой школы нет, все слишком хорошие, таких подростков не существует. Во-первых, они точно есть. Во-вторых, мне хотелось сделать реалистичное кино в плане существования героя в кадре, но я как режиссер оставляю за собой право создать такой мир, какой мне нравится.

В моем классе, где я училась, были резкие моменты, но на уровне рюкзака, выкинутого из окна. Было меньшинство, которое на себе ощущало давление большинства, но даже аутсайдеры оставались частью социума класса.

В-третьих, мне хотелось создать такие условия, в которых вроде бы все хорошо, но внутренне герои все равно чувствуют себя дискомфортно, потому что это сложный этап в их жизни. Я по себе это знаю, мне с каждым годом все легче [смеется]. В 14 лет мне было так себе, в 16–17 — хуже, потому что ты выпускаешься из школы, не понимаешь, куда поступать, кем быть. Потом вроде становится легче, но в 23 был суперкризисный период, откинувший меня назад. Может, это связано с формированием префронтальной коры головного мозга или скелета, которое продолжается до 25 лет.

У вас прямо научный подход.

— Я же биолог по первому образованию. Хочу сказать, что не исключаю терапевтического эффекта, даже делаю на него ставку в том смысле, чтобы он и для нас был — людей, которые делали фильм, — и для актеров, которые в нем снимались. И будет, надеюсь, для зрителей. Кино должно выходить за рамки кино.

Метавселенная — страшная вещь

Еще одно отличие вашего фильма, например, от советских картин подростковой тематики, в том, что здесь нет влияния учителей как личностей. Родители влияние оказывают, но не учителя. Почему?

— Не хотелось показывать кого-то, кто общается "с высоты прожитых лет" и будет рассказывать юному поколению, как правильно жить. Но, с другой стороны, мне кажется, что сейчас мало мест, где взрослые занимаются подростками, проводят с ними время. И это большая системная проблема Украины. Подростку, кроме школы, некуда пойти. Нет лабораторий искусств, киноклубов, где бы они общались и формировали мировоззрение. В моем киевском детстве был ДДТ — дом детского творчества. Как подросток я там пробовала много разного. В 15–16 лет дети отдаляются от родителей и начинают строить новые социальные связи уже вне дома. В основном это группы по интересам среди однолеток, где появляются новые отношения, выстраивается определенная иерархия.

А в наше "прекрасное" ковидное время Марк Цукерберг презентовал метавселенную, где основная мысль — что из дома вообще не надо выходить, вы сможете присутствовать везде виртуально. На мой взгляд, страшнее этого нет вещи. Ведь в подростковом возрасте особенно важны активность, близость с другими. Хочется быть вместе, касаться друг друга, а не только обмениваться комментариями в социальных сетях. Мне хочется, чтобы после фильма зрителям захотелось пообщаться с кем-то из друзей или позвонить маме.

Я влюбился в ваш фильм, потому что там уютно, там нет опасности. У вас даже дискотека миролюбивая, а я помню, как пару раз бывал на районных. Разборки в духе свои — чужие там были в порядке вещей.

— У нас в школе я помню один такой случай, когда две девочки подрались из-за мальчика. Но то, о чем говорите вы, — это какие-то племенные отношения.

Так и называется самый титулованный украинский фильм "Племя" Мирослава Слабошпицкого (2014). Значит, это не ушло в каких-то средах обита­ния.

— Согласна, где-то осталось. Но, на мой взгляд, это архаично. Я бы хотела, чтобы подобное ушло.

Тут мы совпадаем.

— Понимаете, быть подростком и так тяжело. В фильме они немало рефлексируют. Но ок, пусть это несколько идеализированная группа детей. Они красивы внешне и внутренне. Но они существуют на самом деле. Пусть их существование вызывает споры — это хорошо.

Вы не ожидали получить "Хрустального медведя"?

— Юношеским жюри в нашей секции Берлинале в этом году были три прекрасных подростка. Я подумала, когда их увидела: "Если бы я снимала фильм в Берлине, это были бы мои герои". Думаю, им понравилось, потому что этот фильм и про них тоже.

Мне понравилось, что ваши ученики все время фыркают, смех живет у них внутри.

— Да, ко всему у них иронический подход. Ирония — часть здорового отношения к жизни. Там, где ирония, там и здравомыслие. Сеня у нас самый ироничный персонаж, даже саркастичный.

Более того, от тревожности, местами появляющейся в фильме, ты ждешь какой-то трагедии, но она, к счастью, не случается. Существует же эта вечная проблема переходного возраста, название романа Сэлинджера "Над пропастью во ржи" стало нарицательным в этом смысле.

— Мне и хотелось показать такой опыт, который может помочь юным спокойно смотреть в сторону этой пропасти. Принять ее, но в нее не прыгать. Не испытывать тягу со стороны Танатоса, а, наоборот, оставаться витальными, оставаться в жизни! Потому что в ней много того, что тебя держит. Любовь в первую очередь! И тут как раз интересны отношения и разница в характерах Саши и Маши. Маша попала в дружеский круг, где она может быть собой, он ее и удерживает от пропасти. А Саша, который вроде может развиваться как композитор и пианист, закрыт — он не может преодолеть свои границы, чтобы поддерживать близкие отношения, и гораздо ближе стоит к пропасти, чем Маша.

В следующем фильме герои будут повзрослевшими?

— Конечно. Как герои серии книг о Гарри Поттере Джоан Роулинг. Первые ее книжки были написаны для 11-летних, они больше похожи на сказки. А потом с каждым романом персонажи взрослели, переживая трансформации. И я надеюсь, что у моего фильма появятся свои почитатели, которые будут ждать продолжения этих тем. Герои моих новых фильмов тоже будут взрослеть вместе со своими зрителями.