Бабий Яр

Семен Глузман
Родился 10 сентября 1946 г. в Киеве.
После окончания мединститута работал психиатром на "скорой помощи". Автор "Заочной экспертизы Петра Григоренко", имевшей распространение в самиздате.
В 1972 г. был приговорен к семи годам лагерей сурового режима и трем годам ссылки. Находясь в заключении, боролся за права заключенных, готовил лагерную хронику для передачи на свободу. С начала 90-х гг. - ответственный секретарь правления Ассоциации психиатров Украины, представитель Всемирной ассоциации психиатров по странам бывшего СССР и Восточной Европы, директор Украинско-Американского бюро по защите прав человека, член Национальной психиатрической ассоциации США, Королевского колледжа психиатров Великобритании, Общества психиатров и невропатологов Германии.
С 2003 г. является сопредседателем Общественного комитета "Бабий Яр".

Бабий Яр возник в моем сознании позднее. Я уже пытался читать серьезные книги и отчетливо понимал существенную разницу между собою и моими одноклассниками Мишей Шевченко и Сережей Скоробогатовым: я уже был советским евреем. То есть, чужим, не таким, особенным. Я уже знал, что где-то там, в Бабьем Яру лежит прах моего деда Абрама Глузмана, старого рабочего-металлиста, одинокого старика.

Потом был взрыв - повесть Анатолия Кузнецова. Родители эмоционально обсуждали какие-то непонятные для меня детали текста, к нам в дом приходили их друзья и также говорили только об этой книге. Несколько недель дом жил только этим... По телефону на эту тему не говорили никогда.
Позднее свою бомбу взорвал Евтушенко. "Над Бабьим Яром памятника нет..." - эти слова, эти строки цитировались во всех интеллигентных домах, ими восхищались немыслимо, с придыханием, придавая этому, в сущности, скудному в поэтическом смысле тексту, высоту Пушкина и Лермонтова. Однажды мы были с мамой в гостях у ее подруги, там был еще какой-то мужчина, посмевший неуважительно (т.е. объективно) оценить поэтический дар Евгения Евтушенко... Слышали бы вы этот скандал, эту тяжелую обиду двух эмоциональных женщин, защищавших от поругания "святое"!

"Мой" Бабий Яр пришел ко мне с Виктором Платоновичем Некрасовым. Я был студентом медицинского института, готовился стать психиатром. Значительную часть свободного времени проводил в квартире Некрасова, читал самиздат, слушал рассказы "живого классика" (кстати, не весьма разговорчивого). Именно он, Виктор Платонович, как-то показал мне свои послевоенные фотографии Бабьего Яра, еще "неокультуренного" мусором и землей. Он успел запечатлеть правду незасыпанных рвов... В 1973 г. эти фотографии изъяли работники КГБ, и там, в закрытых архивах, они исчезли бесследно.

Я не любил советскую власть. Так меня воспитали родители. Коммунисты и фронтовики, они жили двойной жизнью, своими откровенными репликами в кругу семьи, взращивая во мне фермент инакомыслия. Защищая меня от грядущих особенностей взрослой жизни в СССР, они явно не учли мою индивидуальную психологию: я не собирался делать карьеру, я хотел правды...

Именно там, в Бабьем Яру, 29 сентября 1966 г. я впервые ощутил брезгливую ненависть к советской власти. Было так: ближе к вечеру я прямо сказал родителям, что иду возложить цветы в Бабьем Яру. Испуганные их лица я вижу и сейчас, спустя почти сорок лет... Они не сказали "нет". Им было очень страшно. И они этого не скрывали. Мама попыталась уговорить идти не сейчас, а через день или два, когда там не будет милиции и КГБ. Я был тверд, я шел туда с Викой Некрасовым. Мы попрощались не так как всегда - они боялись, что я не вернусь...

Что это? Страна, победившая фашизм, угрожает своим собственным гражданам, поминающим жертв фашизма? Где логика? Почему так? Потому. Очень простой ответ. Лаконичный и всеобъемлющий. Такая у нас была страна. Такие у нас были "предводители".

В официальном советском языке не было слов: благотворительность, тюрьма, психиатрическая больница. Об этом не писали, такое не произносили. Не было еще одного слова - еврей. На крайний случай, при особой необходимости, звучало иное - лицо еврейской национальности (отсюда, вероятно, и нынешний устойчивый термин для определения кавказцев...). Воспоминания участников страшных событий Холокоста печатали исключительно в журнале "Советиш геймланд", издававшемся на идиш (на иврите, Боже упаси, в СССР не издавали ничего, великий Ленин как-то заметил, что такого языка не существует...). Небольшой камень, поставленный в Бабьем Яру после скандала, спровоцированного стихотворением Евтушенко, также не упоминал евреев.

Австрийский писатель Грильпарцер, живший в ХIХ веке, заметил: победа национализма над гуманизмом открывает тиранам путь к власти. Так пришел к власти тиран Гитлер. Тиран Сталин, как и его поверженный враг, прибегал к замене критериев морали критериями пользы. Увы, моральная инфляция - естественный закон деспотизма. Существует удобный способ объяснения таких моральных аберраций психиатрическими ярлыками. Увы, все это не так, подобные грандиозные кровопролития совершают психически здоровые люди. Как писал на эту тему великий Фромм, нельзя использовать клинический диагноз для затемнения моральной проблемы, порок надо судить сам по себе, и клинический диагноз не должен влиять на эти суждения.

...Вечером, в сумерках я был в Бабьем Яру. Сотни киевлян, с цветами и без, тихо переговариваясь, стояли в десятке метров от памятного камня. У камня крепкие молодые люди в штатском стояли в двух шеренгах так, чтобы каждый, шедший к камню с цветами, прошел сквозь этот коридор. Один из "штатских", оскалившись в звериной улыбке, откровенно фотографировал с помощью лампы-вспышки всех, проходящих к камню. Было несколько смельчаков, принесших венки с надписями на иврите, сразу же после возложения парни в штатском забрасывали эти венки другими цветами, поднятыми снизу. Я увидел один венок с надписью на украинском, его также немедленно закрыли цветами... Меня била нервная дрожь. Поодаль стояли десятки милиционеров, в ближайших сырецких дворах прятались многочисленные милицейские автомобили, готовые поглотить каждого из нас. В этой стране память о жертвах фашизма была проявлением инакомыслия.

...В политическом лагере ВС 389/35, где я оказался в 1973 г., рядом со мной в бараке спал маленького росточка, пугливый, услужливый, совершенно безобидный человек преклонных лет. Миша Лаптев сидел "за войну" - попав осенью 1941-го в плен, он не хотел умирать и согласился служить "великому фюреру". Служил в немецкой полиции, стрелял в евреев в восставшем варшавском гетто... Мы с Мишей на равных отбывали наказание за прегрешения перед советской родиной.

Я успел вернуться в Киев до агонии СССР. Диссидентов в городе уже не было, четверо-пятеро "отсидентов" были под колпаком органов. Дабы не потерять профессиональные навыки, власти активно боролись с преподавателями иврита и прочими "отказниками". Украина и здесь не "пасла задних", работали со рвением, выдумкой, искренне: одному моему новому знакомому положили под холодильник пистолет, другому - пакетик с наркотиками в ивритский словарь. Оба и сели. И не в политическую зону, а к банальным уголовникам. Оба были из тех, кто регулярно 29 сентября носил в Бабий Яр цветы...

Все - в прошлом. Другая страна. Растворились в истории, вслед за Гитлером, КПСС и КГБ. Совсем иная страна, свободная. Настолько свободная, что всевозможные "эксперты" чуть не построили на пепле и костях Общинный Дом с кафетерием и танцевальными кружками. Другие "хранители памяти", внезапно разбогатев, норовят купить кусочек кладбищенской земли, дабы тем потешить свое ущемленное прежде самолюбие. Свобода, бля...

Уникальные цветные фотографии сделаны немецким фотографом Иоганнесом Хеле, служившим в оккупировавшей Киев осенью 1941 г. 6-й германской армии. Оригиналы хранятся в Гамбургском институте социальных исследований. В периодической печати большинство снимков публикуются впервые