Жаркое лето 1986-го: что знали и чего не знали киевляне об аварии в Чернобыле

О взрыве на Чернобыльской АЭС в апреле 1986 года я узнала из кухонных перешептываний родителей за закрытой дверью. Я поняла, что сестра какой-то сотрудницы по их конструкторскому бюро пришла из Припяти. Частично пешком, частично ехала на случайных попутках, за ночь, с двумя детьми. Так говорили. Город закрывали, но кто-то сказал им бежать, и они бежали. Мне было велено закрыть окна, никуда не ходить и побольше читать. Кстати, правило "побольше читать" потом всегда помогало в кризисных ситуациях.

Несмотря на пятерки, я была не очень послушным ребенком, поэтому в школу выдвинулась, как только родители потеряли бдительность. Мобильных не было, часто не было и стационарных телефонов, проверить местонахождение было сложно. Помню, это был вторник — традиционный день сбора совета дружины (специальное мероприятие, где выскочки собирались с наивными и пытались изменить школьную жизнь типа к лучшему). Школа была закрыта, поскольку уже объявили досрочные каникулы, но совет дружины собирался всегда, везде и по малейшему поводу. Я долго ломилась в школу, из-за двери вахтер умоляла меня немедленно вернуться домой, принять душ, вымыть голову, намочить одежду. "И побольше читать", — добавляла я от себя.

Мама давала мне красное вино. Кагор. Столовую ложку каждый вечер. Считалось, что вино выводит радионуклиды. Лимонад "Буратино" мне нравился больше.

Какой-то главврач по радио настоятельно рекомендовал раз в день поить детей аптечным йодом — капля йода на полстакана воды. Сотни тысяч мам беспрекословно выполняли это указание, ежедневно вливая в детей годовую норму йода. Так были загублены сотни тысяч детских щитовидок.

Эвакуация школьников началась в 20-х числах мая. Из моих окон видна соседняя школа, ее учеников увозили раньше. Я стояла у окна и смотрела, как вереницы детей в парадной школьной форме с красными галстуками, с родителями и чемоданами с разных сторон, как муравьи, стекаются к школьному стадиону, где уже выстроился десяток автобусов. А потом смотрела, как одинокие родители, многие рыдая и опираясь друг на друга, возвращались домой. Без детей и без чемоданов.

Когда мы собирали мой чемодан, мама вдруг посадила меня и сказала поразившие слова: "Может так случится, что мы никогда больше не увидимся. Если это произойдет…" И дальше несколько вариантов моего поведения. Она говорила это так, что мне казалось, будто слова слетают прямо с небес. Спокойно и доброжелательно. Светло. Я сразу поняла, что ничего не случится. А еще поняла, что она очень сильный, разумный и надежный человек. И я тоже должна стать такой. А еще узнала историю своей семьи, разбросанной минимум по трем республикам СССР. И "Отче наш" я тоже узнала тогда. Это был очень важный день в моей жизни.

Мы — 4-А — ехали в плацкартном вагоне. Было весело и совсем не страшно. Поезд в основном шел без остановок. А когда останавливался, вагон не открывали, нас не выпускали. Местное население знало, что везут эвакуированных детей, они приносили к поездам еду. Одно из самых сильных детских воспоминаний. Яркое солнце, уже почти лето. Поезд трогается, мы машем руками в открытые окна, а много-много чужих плачущих женщин тычут нам в руки пирожки. Чужих детей не было, и это лишало страха.

Нас принял лагерь в Ворошиловоградской области. Сейчас там, мягко говоря, неспокойно, поскольку область эта теперь Луганская. Многим местным детям запрещали ходить к нам. Но они все равно тайком прибегали. От них я и узнала, что мы все зараженные и с высочайшей степенью вероятности скоро умрем.

С мамой мы встретились через 3 месяца. Радиотранслятор вдруг на весь лагерь прокричал: "Вниманию отряда номер четыре! Яна Мойсеенкова, тебя ожидает мама". Я неслась со всех ног. Пыльная полулесная дорога. Никого вокруг. И только моя высокая, стройная, рыжеволосая мама в красивом синем платье. В лучах заходящего солнца. Стоит и смотрит на меня своими васильковыми глазами. Так мы и разговаривали первые минут пять — взглядами. Сцена в стилистике Михалкова.

Вернулись домой в сентябре 1986 года. Вышла на балкон и обомлела — на месте реденькой березовой рощицы стояли три беленькие 16-этажки. Дома для чернобыльцев и припятцев построили прибалты. Тогда же мощно застроились Оболонь, Троещина и Харьковский — там до сих много переселенцев и их потомков.

Мама говорит, что лето 1986-го киевляне провели в страшноватом фантастическом кино. Жара, и вообще нет детей. За все лето она так и не увидела ни одного ребенка. Пустые улицы и бесконечная стирка одежды, в которой ты туда выходил. Переписка с детьми — вот что было основной темой разговоров в их конструкторском бюро. Бюро, где немножко работали на коммунальное хозяйство, немножко на космос, немножко еще на что-то, возможно, атомное. В Советском Союзе ты далеко не всегда знал, на что на самом деле работаешь.