Беги, Катя, беги. Кто открыл охоту на репортера Екатерину Сергацкову

Веснушки придавали ей озорной вид. Последние дни Кате приходилось часто бывать на солнце. Симферополь — Москва — Киев — Донецк — Горловка — Киев. И вот мы встретились: мирное кафе в центре Киева, летняя терраса. Шли последние дни мая 2014 года.

Я искал этой встречи. Почти каждую неделю читал ее новый репортаж — то из Донецка, то из Горловки. Ироничные, энергичные тексты, высмеивающие ватничество, то бишь политическое жлобство.

Мы сидели друг напротив друга. Сбоку, на пустой стул прыгнул белый с черными пятнами кот. Она была в какой-то спортивно-полевой курточке, я в летнем пиджаке. Она пила облепиховый сок. Я сам себе казался нелепым и скрывал смущение, потягивая коньяк. Наконец выдавил:

— Когда следующая поездка?

— Говорите, что вам надо?

— Хотелось бы понять психологию главарей. Репортаж из лагеря боевиков — реально?

— Попробуем. Завтра еду.

Кот нехорошо щурился. Получалось, что я посылаю девочку в ад, в котором сам не был и быть не планировал. На тот момент уже было много смертей, некоторые журналисты сидели в подвалах у сепаратистов. Слова застревали в горле, и в какой-то момент я сменил тему:

— Ты не боишься?

— Нет, у меня российский паспорт, меня везде аккредитуют.

Катя планировала сменить гражданство на украинское, "но это возня, а времени нет". В конце беседы кот измерил меня презрительным взглядом и отвернулся. Я вздохнул: понимал, что за такими, как она, дьявол шел по пятам.

В попытках самооправдания я прожил пару месяцев. Мы опубликовали несколько блестящих Катиных материалов. Стало быть, и я как редактор хорошо сделал свою работу. Однако мое чувство вины не только не исчезло, но усиливалось. Попустило лишь после того, как сам съездил в зону АТО и привез первый фронтовой репортаж. Это было после освобождения Славянска. Я работал, конечно же, на украинской стороне. В отличие от Кати, в самое пекло — к сепаратистам — не лез. Семья, дети, все такое.

Время от времени мы созванивались.

— Привет, как ты?

— Отлично, вчера был обстрел, пряталась в ванной. А сегодня здесь красиво: ласточки.

— Это не ласточки, это стрижи, уезжай оттуда.

— Не могу.

Иногда мы встречались в киевских кафе, чтобы обсудить очередную статью.

— Все-таки не понимаю, как ты не боишься, после того, что ты в прошлый раз написала…

— Дело в том, что они глупые, статей не читают.

Однажды на блокпосту возле Горловки сепар пошутил: "Журналисты? Есть приказ расстрелять". Катю спасла аккредитация в каком-то сепаратистском ведомстве. Не знаю, что она пережила тогда, экзекуция длилась несколько минут…

Есть вещи, о которых спрашивать нетактично. Но я замечал, как она менялась: улыбок становилось меньше, веселость глаз превратилась в сосредоточенность — взгляд то и дело останавливался на каких-то предметах.

Кате заказывали огромное количество статей из разных изданий, приглашали на эфиры, рвали на части. Бешеный ритм ее жизни не совпадал с более-менее размеренными буднями еженедельника. Как-то так сложилось, что почти год мы не общались. За это время она успела издать сборник репортажей, родить ребенка и получить одну из самых престижных мировых премий — памяти Курта Шорка. Это премия для журналистов, рискующих жизнью. Украинский паспорт Екатерине Сергацковой торжественно вручил сам президент.

И вот мы встретились: мирное кафе в центре Киева, летняя терраса. Шли последние дни мая 2016 года. Главная тема журналистских встреч: обнародование на сайте "Миротворец" списка журналистов (а также их телефонов и электронных адресов), аккредитованных в так называемой ДНР. И даже не так: не столько обнародование, сколько обличение, создание вокруг них имиджа коллаборантов. Без всяких оговорок о том, что в список попали проукраинские журналисты и правозащитники, рисковавшие жизнью, спасавшие пленных, а иногда и сами прошедшие через пыточные.

Катя пила вино. Я сам себе казался нелепым и скрывал смущение, потягивая коньяк. Наконец выдавил:

— Я понимаю, не разобрались…

— Были звонки со скрытого номера. Голос странный… Такое впечатление, что искусственно измененный…

— Угрожал тебе?

— Даже не мне. Говорил о сыне. У меня, ты же знаешь, ребенок.

— Заявление писала?

— Да, все мы, кому были звонки… ну, люди из списка, написали. Но шансы — сам понимаешь. Слышал заявление пресс-секретаря МВД? Перспективы расследования уголовного дела туманны.

— Боишься?

— Не то. Я привыкла бояться. Тут другое.

Катя поднимает глаза и, глядя в упор, продолжает:

— Вот эти два года. Что это было? Это чтоб вот сейчас… Ради вот этого?

— Все будет хорошо. Все же знают, как и о чем ты писала.

— Они, эти сумасшедшие, они глупые, они статей не читают.

Катя пьет вино. Я допиваю коньяк. Мне хочется сказать что-то сногсшибательно утешительное, но… Тык-пык… Слов нет. Есть грустное понимание того, что дьявол идет по пятам. И имя ему — Политическое Жлобство.

Р. S.

7 мая 2016 года сайт "Миротворец" разместил список украинских и иностранных журналистов, аккредитованных в "ДНР". Информация сопровождалась заявлением о том, что некие волонтеры "знают наверняка, что публиковать ее необходимо, исходя из того, что эти журналисты сотрудничают с боевиками террористической организации". Имена этих волонтеров доподлинно неизвестны. Комментируя работу сайта, министр МВД Арсен Аваков на своей страничке в Facebook заявил буквально следующее: "Не о журналистах речь — о двойных стандартах — выяснилось, что среди вскрытых бумаг что-то нехорошо для цеха? Ни этот ли цех говорит о ВНЕИЗБИРАТЕЛЬНОЙ открытости? Или тут можно, а тут нельзя? ...тут читаем, а тут рыбу заворачиваем?.. тут публикуем подноготную офшоров и детали о семьях расследуемых персонажей — а тут — ПЕРЕХОДИМ В СТЕНАНИЯ от собственноручно предоставленных оккупационным властям данных" (стилистика, орфография и пунктуация сохранены). Да. Риски открывателей офшоров, конечно же, несравнимы с рисками Кати, год передававшей репортажи с оккупированных территорий.