Новый ГУЛАГ. Как помочь украинским политузникам в российских тюрьмах

"Вас уже все забыли. Шум вокруг вашего ареста утих. Пройдет полгода-год и о вас вообще никто и не вспомнит" — эти фразы, как рефрен, звучали на каждой моей "беседе" с работниками КГБ ПМР, день за днем и месяц за месяцем.

"Беседой" наше общение называлось потому, что официальный допрос, под протокол, предполагает присутствие адвоката, а это сильно стесняло бы моих визави. Кроме того, расследование дела, открытого против меня, как таковое их не интересовало. Изготовление политического дела для передачи в суд было поручено следователю, черной кости из Следственного комитета. Ему, впрочем, не слишком доверяли, и если с моей стороны на допросах всегда присутствовал адвокат, то со стороны КГБ — двое кураторов. Именно двое — никогда один.

Подонков из КГБ (вот только не надо мне рассказывать, что и там могут работать разные люди, мы рискуем сильно поссориться) не интересовали факты. Или их имитация. И уж тем более им была безразлична моя виновность или невиновность. Виновность была задана прямым приказом свыше, факты рисовались произвольно, любые экспертизы фальсифицировались зависимыми экспертами. КГБ интересовал исключительно мое психологическое состояние. Им нужен был слом. Капитуляция, выброшенный белый флаг и готовность к сотрудничеству. И каждая такая беседа была по сути терпеливым простукиванием выстроенной между ними и мной стены в поисках в ней слабых мест.

Тук-тук. Страх? Нет. Надежда, что все можно будет быстро порешать и выйти на свободу? Нет, не клюнул. Тут-тук. Родные? Вот же гад.... А дети? А если вот так повернуть? Или даже вот так? Тук-тук. Тоже нет. М-да... Шантаж? Убьем репутацию и от вас все отвернуться, и ваши друзья в первую очередь. Не поддается. Вот же скотина. Забвение? Тук-тук. Вы никто и сгинете тут в безвестности, всеми забытый. Вы у нас все равно что в могиле — молчаливый безымянный покойник, о котором никто и не вспомнит. И зароют вас в итоге в безымянной могиле, уже безо всяких метафор, а вполне буквально. Тук-тук. Вот по этому месту и надо простучать. Методично. Тут важно терпение. Поддастся он. Никуда не денется. Все равно мы его доломаем.

Должен признать, что вопрос о забвении был самым болезненным и слабым местом в моей системе защиты. Как журналист я отлично понимал, что как ты ни раскручивай единичный факт, а факт ареста, как ни крути, факт единичный, как его ни поворачивай и ни раздувай, он проживет в лучшем случае дня три. Ну пусть неделю. И уйдет в низы новостной ленты, перекрытый новыми событиями. И как ни стараются те, кто пытается вытащить меня из приднестровской тюрьмы, куда меня кинули за мои статьи и выступления по телевидению, осуждавшие агрессию против Украины, им нужны новые факты. А их нет. Потому что в тюрьме никогда ничего не происходит.

Мне повезло в тюрьме множество раз. Психологически я был готов к аресту, рассматривая его как вполне возможный вариант. Мной занимались, по существу, дилетанты, стремящиеся выслужиться перед своими российскими кураторами. Я сумел наладить тайную связь с волей и даже передавать для публикации свои статьи, что приводило в бешенство тюремщиков, устраивавших по три обыска камеры в день, отбиравших у меня любой рукописный листок, который им удавалось найти, и регулярно обыскивавших на выходе от меня моего адвоката — тщательно, по полной программе. И все равно проблема забвения стояла очень остро. Ты понимаешь, что жизнь на воле прекрасно обходится и без тебя. Что место, из которого ты вырван, мало-помалу занимают другие люди: кто-то пишет статьи в твою колонку, сидит на твоем привычном месте в кафе, общается с твоими близкими и друзьями, заполняя собой тот кусок времени, который раньше был твоим. Нет-нет, конечно, о тебе помнят. За твое освобождение ведут борьбу. Но сам-то ты выключен из событий и понемногу превращаешься в воспоминание. Сначала яркое, потом поблекшее.

А еще там было время. В тюрьме его слишком много. Оно буквально затопляет все вокруг. Ты, конечно, найдешь кучу мелких дел. Станешь спать по 12 часов в сутки и видеть яркие сны. Говорить с сокамерниками и участвовать в меру талантов и склонностей в общей жизни камеры. Большая камера всегда бурлит жизнью — народ общается друг с другом, посылает и получает малявы соседям, играет в разрешенные настольные игры, изготовляет запретные штосы, "коней" для передачи маляв и "ноги" к ним, ставит брагу и выгоняет из нее самогон, обсуждает татуировки и реализует задуманное. Читает книги — те, что есть. Смотрит телевизор, слушает музыку и радио — если есть. Рассказывает прочитанные книги — да-да, спрос на толкового рассказчика имеет место быть. Варит общий борщ — готовить в камере запрещено, но его все равно сварят, тайно, чтобы поесть своего, не тюремного. Ходит гулять: час в день, прогулочный дворик 3 на 4 метра, накрытый сверху решеткой, в нем 20 человек — гуляйте, пацаны.

Хороший смотрящий — очень важно, чтобы он был понимающим человеком — всегда озаботится тем, чтобы ни один из арестантов не сидел замкнувшись в себе. Молчание и взгляд в одну точку тут не поощряются. Тебя растормошат, приставят к какому-то делу, поговорят о том, о сем и проведут сеанс психотерапии, возможно, грубоватый, но эффективный. Ни о какой вине и прочей достоевщине, разумеется, нет и речи. Ты на войне. Ты попал в плен. Тебе нужно выжить и не сломаться. Все перечисленное и многое другое — формы твоего сопротивления. Они очень важны — ты самоутверждаешься в них как свободный человек, который противостоит махине, обрушивающейся на тебя, и навязываемому ей режиму. Лично я еще писал книгу. Пришлось объяснять, что если я надолго замолчал, это не депрессия, я просто обдумываю то, что экономно перенесу на бумагу, в тетрадку, хранимую от обысков. Я даже утащил на волю эту рукопись, но на свободе у меня возникло множество срочных дел, и рукопись так и лежит, хотя когда-нибудь я обязательно к ней вернусь.

И все равно времени в тюрьме было слишком много.

А если сунут в одиночку, чтобы отсечь связи с волей, организованные через других арестантов? Или в карцер? А если просто настанет суровый режим, по-настоящему суровый, когда все развлечения в камере будут сведены к минимуму? Тогда Время уже в буквальном смысле пожирает и переваривает тебя. И ты постепенно исчезаешь, превращаясь в тень.

Я пишу это потому, что людям, не побывавшим по ту сторону решетки, сложно представить, как важны письма для украинских политзаключенных, захваченных Россией.

Не имеет значения, знаете ли вы их лично. Конечно, письма от родных — особая статья, но любое письмо — все равно событие. Даже короткое. Даже одна фраза: "мы незнакомы, но я думаю о тебе" — это уже очень много. Если он вам не ответил, это не значит, что не надо писать снова. Возможно, письмо еще идет к нему. Возможно, задержался в пути его ответ. Или пропал. Или у него нет возможности ответить. Неважно. Нужно писать снова и снова. Что-нибудь обязательно дойдет.

Пишите о чем угодно. Нельзя о политике — пишите о новых книгах, которые вы прочли. О фильмах, которые посмотрели. О том, где были. О ваших мыслях — на какие угодно темы. О чем бы вы ни написали, вы найдете благодарного собеседника — с поправкой на то, что письма и туда, и оттуда доходят далеко не всегда. Но это не повод не писать — пишите снова и снова…

От редакции

Нам нужен самый полный, какой только возможно, список наших узников, содержащихся в России, — тех, с кем возможна переписка. Этот список надо обновлять: их могут переводить в разные места, и адрес будет меняться. Этот список надо кропотливо дополнять, потому что никто из украинцев, попавших в плен к россиянам, не должен быть нами забыт. Давайте объединим усилия. Давайте займемся составлением списка пленных и опубликуем его. Возможно, кто-то захочет написать им письмо (как это делает еще один наш автор Александра Сурган, о чем она написала в своем тексте "72 конверта"), послать им посылку — это прекрасная идея. Возможно, кто-то захочет пополнить кому-то из пленников тюремный счет — если это возможно. Вообще, нужно понять, какую помощь мы можем оказать нашим узникам в новом российском ГУЛАГе.

Это очень важно сделать. Нужно, чтобы каждый из наших пленников знал: он не забыт. За его судьбой неравнодушно следит ВСЯ Украина.

Более подробную информацию об адресах наших политзаключенных в России и многом другом можно найти здесь.