После войны. Почему нужно менять риторику для мира в Донбассе
Заставить врага сдаться - полдела. Вторая половина - прекратить взаимную ненависть и презрение
Удостоенный 18 ноября медали митрополита Андрея Шептицкого бизнесмен и меценат Виктор Пинчук произнес короткую речь, посвященную толерантности. В ней, в частности, было сказано о том, как важно для страны после победы, в которой Пинчук не сомневается, ступить на путь примирения.
Вполне ожидаемый мессидж от русскоязычного украинца еврейского происхождения, получившего награду имени пастыря, который в разгар Второй мировой призвал своих прихожан не участвовать в зверствах нацистов. Послание с известным привкусом восточных символов инь и ян, как бы прорастающих друг в друге. Все правильно. Даже логично. Мир закладывается в войну. Терпимость – в эпоху насилия. Человеческое – тогда, когда зверства, казалось бы, вошли в привычку. Да, правильно. Но возможно ли? – вот в чем вопрос.
Возможно ли сегодня, в потоке трагических фронтовых сводок, "перелицевать" свое отношение к тем, кто по сути принес войну на нашу землю? Возможно ли изменить саму риторику – агрессивную и испепеляющую - ради целей, лежащих за пределами уничтожения себе подобных? И нужно ли это делать сейчас?
Есть одна печальная закономерность: примирение не наступает с последним выстрелом или взрывом. Умение превосходящей стороны символическим жестом заканчивать войну может привести к победе. Но не к миру. Это особенно заметно там, где налицо элементы гражданского противостояния.
Известно, к примеру, чем завершилась война севера с югом в США. Принятием 13-й поправки к Конституции, отменяющей рабство. А чуть позже - подписанием капитуляции генералом Робертом Ли, командующим войсками конфедератов. Победа северян (которых южане пренебрежительно называли "янки")? Разумеется. Однако менее чем через неделю после нее актер Джон Уилкс Бут, сторонник "добрых плантаторов", в ложе театра выстрелом в голову убил президента Линкольна.
В Анголе гражданская война бушевала без малого тридцать лет. Для того, чтобы принудить противостоящую правительству организацию УНИТА к миру, понадобилась изворотливость ветерана британского спецназа и авантюриста Саймона Манна. Подкупив российских военных, Манн добыл пару десятков вакуумных бомб, из которых одну показательно взорвал. Эффект был настолько впечатляющ, что боевики из УНИТА, наблюдавшие это зрелище, сочли за благо подписать мирное соглашение. Однако люди после этого исторического события в течение нескольких лет продолжали гибнуть.
Заставить врага сдаться – полдела. Вторая половина - прекратить взаимную ненависть и презрение, чего невозможно добиться одним нажатием кнопки. Все, что перешло в язык и закрепилось в нем – "ватники", "укропы", "пиндосы" и т.п., - начинает выстраивать виртуальный мир, в котором клубится обезличенное зло, но, увы, нет места конкретному живому человеку. Разница же между обобщенным "ватником" и твоим знакомым, незнамо почему вступившим в так называемое "ополчение", примерна такая же, как между сворой бешеных собак и дворнягой, которую ты регулярно подкармливаешь по дороге на работу. Если последняя тебя вдруг укусит, ты испытаешь шок, но не страх и не ненависть.
Подобное чувство недавно пережил я сам. Когда мне сообщили, что человек, которого я знал, бывший афганец, отец-одиночка, воспитывавший после смерти жены двух детей, ушел воевать за сепаратистов. Вместе с повзрослевшими сыновьями. Те, кто понимал всю преступную нелепость его поступка, увидев его с автоматом, на всякий случай спросили: ты хорошо подумал? У тебя все-таки два пацана. И услышали ответ: ради них и пошел. Еще в мае, когда проводился этот идиотский референдум, он никуда не собирался. Этот вполне живой (надеюсь) и конкретный человек, к которому я не могу испытывать ненависти. Ни безликой, ни какой-либо иной. Он не Гиркин, не "Бес", не "Моторола". Не отребье свихнувшихся казаков. У меня в комнате стоит книжная полка, сделанная его руками. Наши сыновья ходили в один детсад. Черт возьми, думаю я! Есть ли у него шанс сложить оружие и сдаться? Чтобы не убивать и не быть убитым. И сам себе отвечаю: есть. Есть, если каким-то образом найти для него – и таких, как он – нужное слово. Не "террорист" (хотя он и террорист тоже – раз взял в руки оружие), не "ватник" (хотя он, конечно же, и "ватник" тоже), не "лугандон" (хотя он и это тоже). Должно быть что-то еще. Другое. Позволяющее ему почувствовать себя, возможно, заблудшей, но не пропащей душой.
Я не знаю, у скольких граждан страны есть подобные знакомые. Но полагаю, не у меня одного. Если мы будем помнить о них, а не только о Мозговом и прочих невменяемых, то наша риторика, я думаю, может измениться. Это никоим образом не отменит боевых действий против тех, кто воюет на Донбассе (включая солдат российской армии). Но, возможно, уменьшит среди противников Украины "квоту" собственно украинцев. А это, в свою очередь, станет началом не только победы, но и настоящего примирения нации. Да и в конце концов, восстанавливая человеческое отношение к людям, о которых я говорю, мы больше заботимся не о них, а о себе. Подобно тому, как это делал один из буддистских лам, попавший в плен к оккупировавшим Тибет китайским коммунистам. По его словам, за 18 лет неволи он не раз ощущал угрозу серьезной опасности. Когда же его спросили: какую именно? – он ответил: "Утратить чувство сострадания к китайцам". Этот пример, по-моему, лишь на первый взгляд кажется чрезвычайно далеким от наших реалий.