Что делают священники на Евромайдане

Он пугал бойцов: "Господь благословляет тех, кто защищает свой народ, и проклинает тех, кто его бьет!" Батюшка замолк, когда счел свою миссию выполненной: "Я почувствовал, что их дух сломлен, сказал "Аминь" и отошел".

Во время кровавого разгона Майдана 30 ноября среди демонстрантов тоже был священник. Найти его нам помогла видеозапись киевлянки Татьяны Дмитриевой, квартира которой находится в Пассаже. Бойня происходила у нее под окнами. Проснувшись под крики "На колени, бляди!", Татьяна взяла камеру и вышла на балкон. Видео, которое она сняла, дрожит: к отряду ОМОНа подходит человек в рясе и скуфейке. Рядом с ним мальчик лет десяти. Священник стоит напротив бойцов и что-то долго говорит одному из них, затем разворачивается и медленно уходит, держа мальчишку за руку.

Батюшка от дубинок "Беркута" не пострадал. Он не хочет называть свое имя, пытается отшутиться: "Статья в журнале — предмет для другой статьи". Рассказал о себе только то, что служит в храме Киевского патриархата. Батюшке под шестьдесят, в его внешности есть что-то от Андрея Рублева Тарковского. И дело не только во впалости щек и глубоких тенях под глазами, а в каком-то внутреннем стержне — таких боятся бить, даже если они без рясы, даже если ниже на голову и мускулатура у них, как у кузнечика.

Мир Михайловского монастыря — крепкий монолитный шар, вращающийся по своим законам и плывущий по своей траектории. С дисциплиной здесь столь же строго, как и в армии. Монахи комментариев не дают. По одной из версий, связано это с косвенной угрозой для семинаристов, которые стали невольными участниками Майдана.

Единственный способ найти разговорчивого священника, вне зависимости от патриархата, это выйти на Майдан. Их там много.

Один в степи
Отец Ярослав Гонтар приехал в Киев из Крыма 3 декабря — на один день: "Потому что избили детей". В то же утро ему позвонили из милиции и сообщили, что его храм в Евпатории сожгли вандалы. Это была единственная в Крыму церковь Киевского патриархата. Священник решил остаться на Майдане, чтобы рассказать о вандализме как можно большему количеству людей.

В Киевской горгосадминистрации, где мы встретились, обстановка нервозная. Мэрия напоминает Смольный из советских фильмов о революции. Высокие колонны, разбитое маленькое боковое окно, на полу большие пакеты с мусором, тут же палатка с агитацией Свободы, на стенах листовки и фотографии пропавших без вести. Несколько человек сидят на корточках у стены, прикрыв глаза. Неподалеку низкорослый накачанный парень, располневший вариант Электроника, активно жестикулируя, что-то доказывает группе молодежи. Отец Ярослав глядит пристально и комментирует:

— Это "титушка", я их по глазам вычисляю — очень мутные они у них. Смотрите, он агитирует против оппозиции, ведет себя агрессивно.

Священник говорит спокойно, производит впечатление человека в ладу с собой.
Здесь же, в здании мэрии, можно встретить того самого батюшку, которого поймала камера во время зачистки Майдана. Он стоит возле прилепленного к стене скотчем плаката с Божьей Матерью. Священник беседует с бледным юношей, неотрывно глядя ему в глаза. Кажется, рекомендует молодому человеку обратиться к психоаналитику.

На несколько секунд собеседник замолкает, видимо, вспоминая события той ночи, и продолжает:
— В Нагорной проповеди есть четкое указание, когда стоит подставлять другую щеку. Это призыв к смирению: когда вас оскорбляют в порыве гнева — это удар по правой щеке. Если вы молчите в ответ, понимая, что смысла нет огрызаться, это и есть подставленная под удар левая.
— Батюшка, а в каких случаях надо врезать?
— Меня учили так: когда я вижу нож в руках человека, не имеет смысла убеждать его, что он не прав. Надо защищаться ради спасения.

Игумен-полководец
Слева от стелы Независимости, возле палатки-часовенки отец Демьян перебирает четки. Он выделяется из толпы: пижонистые очки, стриженая бородка, ряса. Но первое, что бросается в глаза, — военная выправка. От тусующихся здесь же братьев-василиан (василиане — орден Грекокатолической церкви) узнаю, что отец Демьян Кастран — игумен-настоятель большого монастыря. Священник обводит взглядом Майдан, как полководец поле великой битвы.

— Спина болит, — жалуется грузный мужчина. — Дочь звонила, просила в Кагарлык съездить, это день езды от Киева.
— Надо стоять тут, — коротко бросает отец Демьян.
— Панотче, спина болит, — возражает мужик.
Святой отец вглядывается в его лицо:
— Тут каждому что-то печет, так должно быть: это наша жертва.
— Думаете, толк будет? — интересуется худой.
— Человек предполагает, а Бог располагает. Нам дарован шанс. Что может быть
лучше! — отвечает отче. — Каждый должен выполнять свой долг — кому выступать с трибуны, кому стоять.

Беседа тонет в раскатах Майдана. Отец Демьян пытается перекричать толпу, жестикулирует. Грузный согласно кивает головой:
— Никуда не поеду, лучше умру здесь.
Когда мужики отходят, подхожу, представляюсь, спрашиваю:
— Считаете, священник должен участвовать в политике?
Вопрос заставляет отца Демьяна приосаниться:
— При чем здесь политика? Я на стороне правды, а правда одна. Я чувствую, что мне надо быть здесь, среди людей.
— С какими вопросами к вам подходят чаще всего?
— С разными. Подходила недавно немолодая женщина из Луганска. Боль у нее на душе — похоронила мужа и дочь.
— Сказали ей, что вы грекокатолик?
— Конечно, я представился. Мы поговорили, она обняла меня и ушла с улыбкой. Подходила другая женщина с сыном, жена одного из провластных киевских политиков. Он — там, она — здесь.
— Что вы ей сказали?
— Этого я вам не могу открыть.

Беседовать тяжело — диктофон на морозе заедает. Предлагаем отцу Демьяну погреться в кафе. Священник отказывается:
— Мое место сейчас здесь.

Уличные архиепископы
Возле палатки УНСО на Майдане несколько молодых людей в касках и повязках стали в круг. В центре — седовласый старец с роскошной бородой и задорным прищуром. Поверх рясы — пальто, на голове — легкая скуфейка, на ногах — туфли. Хоть и на толстой подошве, но ботинки были бы уместней. Нос у старца красный — замерз.

— Они, — оратор трясет кулаком в сторону Институтской, — думают, что могут вами манипулировать. Надо им показать, что не могут! Пчел легко выпустить из улья, а загнать тяжело. Главное, хлопцы, не поддавайтесь на провокации! Сейчас важно просто стоять.
Дождавшись окончания проповеди, подхожу к священнику.
— А вы, батюшка, кто? — задаю прямой вопрос.

Собеседник смотрит хитро, отвечает не сразу, как будто раздумывая, говорить или нет. Все же говорит. Негромко, будто сообщает что-то очень личное, одновременно расстегивая пальто:
— Вообще-то я архиепископ, — пальто распахивается, я вижу панагию — образ Богоматери на цепи, символ архиерейской власти. —
Архиепископ Степан.
— К какому патриархату относитесь?
— Апостольская православная церковь в Украине. Первоиерарх в нашей церкви — я, —
застегивается отец Степан.

Заявление сильное — у носителя столь громкого титула нельзя исключать безумия.
— Владыка, может, кофе выпьем, погреемся?
Предложение находит у архиепископа Степана живой отклик, мы почти бежим в торговый центр "Глобус". По дороге первоиерарх рассказывает свою историю. Ему 72 года. По первому образованию — инженер-сталевар. По второму — учитель математики. Большую часть жизни прожил в Винницкой области, учительствовал, дослужился до завуча, занял какой-то пост в районо. Когда остался без семьи (жена умерла, дети выросли), принял постриг в Свято-Николаевском монастыре в Богуславе. Это одна из самых известных монашеских обителей Киевского патриархата.

Мы заказываем кофе. Вглядываюсь в веселые дедморозовские очи батюшки, пытаюсь понять: врет или не врет.

Богословского образования у брата Степана не было, и потому свои усилия сосредоточил главным образом на хозяйственной деятельности — оформил в аренду 40 га земли и завел огороды. На этом поприще столь преуспел, что за несколько лет стал игуменом и занял сразу несколько постов.
— Я был одновременно игуменом монастыря, секретарем Черкасской епархии, настоятелем кафедрального собора в Черкассах, благочинным Богуславского района Киевской епархии, — отец Степан делает паузу, вспоминая очередную должность. — И какое-то время был консультантом Киевского патриархата по Кировоградской епархии.

Помешиваю американо. Теоретически такая биография возможна. Конец 1990-х —
начало 2000-х это период становления и церковного строительства Киевского патриархата, время стремительных карьер. В 2004-м игумен Степан "разошелся с патриархом Филаретом по-мирному".

— Филарет говорил: "Ваше хозяйство —
это просто хобби". А я всегда считал, что монастырь должен существовать не только на пожертвования. Подал несколько прошений об увольнении. А потом заболел сильно. Ну и ушел в итоге по состоянию здоровья.

О прежнем монастырском хозяйстве старик вспоминает с любовью:
— У меня было пятнадцать элитных свиноматок и кнур ландрас! — восклицает архиепископ Степан таким голосом, что за соседним столиком дамы подскакивают. — Из Бельгии! Прихожане в очередь за поросятами записывались.

Батюшка размешивает сахар и заглядывает в дымящуюся чашку с опаской:
— Вообще-то кофе вреден, я гипертоник. Но иногда можно…
Архиепископ Степан привлекает внимание посетителей. В нескольких метрах от нас останавливается группа девушек в революционных ленточках. Барышни прислушиваются, но подойти не решаются.
— Ваша церковь зарегистрирована? — интересуюсь я, чувствуя экзаменаторскую нотку в своих интонациях.
— Для нас государственная регистрация невозможна. Я и еще несколько епископов много времени и средств потратили — пробовали зарегистрировать экзархат Автономной православной церкви Америки. Я тогда был не первым лицом, а пятым или шестым епископом. Но нам не удалось. Несмотря на положительные выводы института государства и права имени Корецкого, кафедры религиоведения. Московскому и Киевскому патриархатам не нужны конкуренты. И мне не нужна регистрация.

— Но тогда что же это за церковь?
— А вот вы мне скажите, Христос был зарегистрирован? Апостолы были зарегистрированы? Мне регистрация ни к чему. Недавно я был зарегистрирован как частный предприниматель. У меня сад, ягодники на Богуславщине. Я свободен, я независим от чиновников, — архиепископ Степан продолжает улыбаться, но в глазах мелькает грусть. — Я не хочу сотрудничать с бывшими кагэбистами. Многие не хотят. Я бы покривил душой, если бы сказал, что в Киевском патриархате или в Московском нет хороших, жертвенных священников. Но почему они не уходят? Потому что без храмов останутся. Других профессий они не знают. А я в свои 72 могу и в литейном цеху работать, и лекцию по матанализу прочитать, и ферму создать. Куда ни кинь — прорасту.
Монолог прерывает официант:

— Кофе повторить?
— Нет-нет, — пугается священник и продолжает:
— Когда я работал учителем, не мог понять, почему педагоги едят друг друга. Думал, хуже среды, чем учительская, в смысле интриг, нет. Оказалось, есть. В церкви. Почему? Потому что в теоретической деятельности нет практических критериев оценки труда. Одному ученики не позволяют себя проявить, у другого молитва не действует. Кто виноват — разобраться невозможно. А там, где есть критерии оценки, — на производстве, в сельском хозяйстве, в строительстве, там профессионал сразу виден.

— Хорошо, — прерываю я разглагольствования, — зачем вы на Майдане?
— Я не мог не прийти: детей избили!
На фразе "детей избили" меняется не только голос отца Степана: образ монаха-фермера исчезает, выныривает завуч. В учительскую превращается зал кофейни — люди поворачивают головы, девушки в лентах делают два шага вперед. Глаза владыки видят что-то свое:
— Не надо быть наивным. Только идиот может думать… — отец Степан критично обводит взглядом зал в поиске идиотов. — Только идиот может думать, что это образцово-показательное избиение — случайность. Это сценарий. С расчетом на молодежь. Не дай Бог, обнаружатся трупы. Я молю Бога! Они рассчитывают, что горячие головы — УНСО или Тризуб — начнут громить магазины, кафе. Кум Путина, — кулак рассекает воздух, —
хочет превратить Украину в Приднестровье! Нельзя этого допустить.
"Кофе был лишним", — думаю я.

— Главная задача — удержать молодежь от силовых сценариев. Удержать и стоять. Стоять до 2015 года, если понадобится. Ты что-то хочешь, солнышко? — батюшка как-то резко меняет тональность, обращаясь к девушке в ленточках.
— Да давно уже вас слушаем, давно хотим, —
две девицы подлетают к нам и садятся за столик.
Видимо, не только бывшего завуча тянет к детям, но и детей к завучу.
— Лена, — представляется барышня справа.
— Лена, — представляется слева.
— Здравствуйте, — батюшка-завуч обнимает за плечи обеих.
— У нас идея сегодня возникла, — излагает та, что справа. — Мы хотим здесь не только танцевать и речи слушать, но и организовать уличный университет.
— Лекцию на какую тему сможете прочитать? — конструктивно спрашивает Лена слева.
— Да хоть по математике или по физике, —
немного растерянно отвечает завуч.
Остатки кофе в горле заставляют меня прокашляться. Наконец предлагаю:
— Может, все-таки, что-то вроде: духовный смысл Майдана?
— А не будет ли это слишком задрочливо? —
критично оглядывает меня Лена справа.
Батюшка морщится в раздумье:
— Я когда в КПИ учился, ходил в кружок художественного слова, был чтецом. Я могу прочитать лекцию о Шевченко. Это пойдет?
— Пойдет, пойдет, — ликуют Лены.
— Все, договорились, — подводит итог архиепископ.
Мы выходим из кафе и тонем в волнах Майдана. Архиепископ Степан уплывает к студентам, а я тороплюсь в редакцию. Несколько звонков в информационный департамент Киевского патриархата дали результат: в общих чертах история богуславского игумена подтвердилась. Но комментарий был сух. Немного раздраженный голос священника в телефонной трубке сказал: "Этот человек вне церкви".

Архиепископ Степан — не единственный первоиерарх в майданной толпе. 8 декабря, примерно через час после падения памятника Ленину, мы встретили священника с впалыми щеками и в красной скуфейке.

— Что чувствуете? – спрашиваем.
В эти минуты прохожие обращались друг к другу без околичностей, и вопрос, как показалось, прозвучал естественно.

— Это глубоко символично, — торжественно объявила красная скуфейка. — Но нужно, чтобы мы теперь освободились от Ленина в своей душе.
На вопрос о патриархате батюшка отвечает как-то уж слишком обстоятельно:
— Есть чем записать? Пишите: Истинная Святая Украинская Соборная Апостольская Единая церковь Христова. Вот вам моя визитка.
На карточке значится: "Наследник Святого Киевского Престола Святейший Князь всея Руси-Украины отец Владимир. Город Житомир".
— Вы?
— Я.
— Простите, а ваша церковь зарегистрирована?
— В процессе. Но это не главное, а главное я вам сейчас скажу, — наследник престола переходит на заговорщицкий шепот:
— В этом здании (показывает на киевскую мэрию) находится Иисус Христос. Это человек, в паспорте которого так и написано: Иисус Христос. Ему при рождении дали такое имя.
— Тоже из Житомира?
— Это сейчас должно быть сокрыто. Так вот, пока глава нашей церкви — я. Но как только регистрация будет оформлена, я передам власть ему. И Украина станет центром вселенского христианства, потому что глава всякой церкви — Христос.
Впоследствии попытки навести справки о первоиерархе успехом не увенчались. Кем бы ни был отец Владимир из Житомира — предтечей, шизофреником или мелким мошенником, поэтичность в его словах была. Новое прочтение Блока:
Впереди — с кровавым флагом
И за вьюгой невидим,
И от пули невредим,
Нежной поступью надвьюжной,
Снежной россыпью жемчужной,
В белом венчике из роз
Впереди — Иисус Христос.

Брат Василий
Когда митинг под Верховной Радой в поддержку президента подходил к концу и народный депутат Олег Калашников провозгласил надрывное "Ура!" Виктору Януковичу, от фонарного столба отделилась тень маленького человека.

Чуть прихрамывающий бородатый старичок в рясе и вязаной шапочке, что-то нашептывая, двинулся по оранжевому от апельсиновых фонарей снегу к кресту. В Мариинском парке есть крест с лампадкой. Там всегда кто-нибудь стоит и шепчет молитву. Это называется "стояние" за отмену биометрических паспортов и налоговых номеров. Крест установлен по инициативе радикально настроенных православных прихожан Московского патриархата, приготовившихся к концу света. Они уверены, что человека оцифровывает дьявол — точка зрения, основанная на пророчествах Иоанна Богослова.

— Батюшка, здравствуйте! — пытаюсь перекричать Калашникова.
Маленький человек вздрагивает и останавливается. Сквозь толстые стекла очков смотрят большие, почти детские глаза:
— Ошибаетесь, молодой человек, я не священник.
— Но вы же в рясе…
Старичок профессорским жестом по-
правляет очки. Руки без перчаток, пальцы тонкие, грязные.
— Я монах. Брат Василий, мирское имя —
Виктор Сысак.
— Из какого монастыря?
— Я не из монастыря, я живу здесь, на лавочке.
Порыв ветра сносит с меня шапку. Бегу за шапкой, а брат Василий, решив, видимо, что он мне более не интересен, продолжает идти.
— То есть? — догоняю я.
— Матушка Алипия благословила на юродство, — останавливается брат Василий. — Чудотворница покойная. Я тогда был монахом Свято-Троицкого монастыря в Китаево, еще при советской власти. Пророчество было…
В этот момент Калашников врубает музыку. Фонари дрожат под звуки "Любэ", голос брата Василия едва различим:
— В семидесятых стал монахом. А бродяжничаю лет десять, хожу по святым местам.
— А где вы работали до монашества? — спрашиваю я и предполагаю, что брат Василий, судя по преподавательской жестикуляции, человек с высшим образованием.
— На сахарном заводе. Но лучшие свои годы провел в тюрьме.
— Вас посадили за убеждения?

— За убийство. Если вы не против, давайте будем идти, а то холодно. Движение — это жизнь, — последнюю фразу брат Василий произносит без улыбки, серьезно, как формулу выживания.
"Скворцы летят на родину, скворцы летят, летят…" — не унимается Расторгуев. Митинг окончен. По снегу к метро побежали шумные стайки молодежи.

— Как вам все это? — обвожу рукой демонстрантов.
— Я православный человек, — обстоятельно отвечает брат Василий. — А православие непримиримо к греху, очень строго… Вот вы, наверное, за Европу. А вы знаете, что аборты, идеи однополых браков, жизнь ради удовольствия, это к нам все с Запада заходит? Как прорубил Петр окно в Европу, так все это жидомасонство и хлынуло. Вот вы, вероятно, скажете: цивилизация. Но нож в руке — это тоже цивилизация. В злых руках цивилизация — очень опасная вещь.
"Ребята с нашего двора..." — клонит свое Расторгуев.

Компания ребят в спортивных штанах останавливается возле нас. Разговаривают громко, но различить можно лишь отдельные матерные слова. Один из юных сподвижников Януковича приближается к нам, обрывая беседу:
— Есть МТС?
— Что? — не понимаю я.
— Дай телефон позвонить, — просит юноша.
Брат Василий вздрагивает, поднимает глаза на просящего и продолжает беседу:
— Мне очень не нравится брань.
Пацанчик переступает с ноги на ногу, брат Василий смотрит на него в упор и продолжает:
— Молодые люди не должны материться, это некрасиво.
Юноша уходит не солоно хлебавши. Брат Василий поворачивается ко мне:
— А вообще я на митинги не хожу.
— Но ведь это возможность проповедовать…
— Что вы, кто я такой, чтобы проповедовать! Я же не священник. Простите, ко мне пришли.
На почтительном расстоянии от нас остановилась пожилая пара — старичок в ушанке и бабушка в пуховом платке. Как-то сразу понятно, что они к моему собеседнику по делу.

Брат Василий — не типичный православный священнослужитель. В церковной среде к таким людям относятся по-разному. Кто-то обвиняет в эсхатологической ереси, кто-то предполагает святость. Но "типичных" батюшек Московского патриархата на Майдане или в занятом революционерами правительственном квартале мы не нашли. Хотя точно знали: они там есть. Без рясы, в толпе, но есть. Отчаявшись их найти, я позвонил знакомому священнику в Днепропетровск. Доктор философии и богословия протоиерей Николай Несправа трубку взял сразу:
— Думаете, священникам не место на митинге? — спросил я.

Батюшка помолчал и молвил:
— Священник может быть на митинге как третья сторона, как миротворец. В свое время нам показал пример миротворчества патриарх Алексий в начале 1990-х. Я помню то время: обстрел Белого дома, танки в Москве на Рязанском шоссе…

Протоиерей Несправа — бывший спецназовец и действующий миссионер, два года тому он говорил о христианстве с аборигенами Папуа — Новой Гвинеи. Мне показалось, что человеку с таким бэкграундом самое место на Майдане:
— А вы сами на митинг не собираетесь?
— Нет. У меня сейчас в сердце свой Майдан.

Батюшку можно понять. И не только потому, что большинство епископов и священников УПЦ МП не заняли однозначной политической позиции. Майдан в сердце — тоже важно, может быть — самое важное для людей по обе стороны баррикад.

Дмитрий Фионик, Оксана Савченко, Фокус