В страну и народ верю, в государство не верю совсем, — блогер Павел "Паштет" Белянский

Павел Белянский в интернете известен под ником Паштет украинский. Несколько лет назад он завел блог в Живом журнале, назвав его "Наблюдая жизнь из-за оградки". Оградка кладбищенская. У Павла фирма, изготавливающая надгробья. До этого он хотел быть военным, но подвело здоровье, получил образование химика, работал журналистом, пресс-секретарем одной из партий. Писать начал в школе, теперь этот навык позволяет ему удержаться в невеселой профессии. "Я это воспринимаю как психологическую разгрузку, — говорит Белянский. — Когда описываю ситуации "из-за оградки", становится легче".

Профессиональный подход меняет отношение к человеческой беде. Вы замечаете, что стали циничнее?

— Если бы я не начал писать, давным-давно ушел бы из профессии. Многие отгораживаются цинизмом. Буквально на днях на одном кладбище наблюдал ситуацию. Стоит хмурый директор, по сравнению с остальными директорами он бедный человек, кладбище практически закрытое, захоронений там очень мало. Он курит, все хмуро, погода не радует. Подходит женщина, такая сутулая, вся смазанная. Она говорит: "Понимаете, у меня умерла мама". Он тут же оживляется: "Так это же прекрасно! Заходите". Вот так живут эти люди, я так не умею. Зато я стал проще относиться к смерти и, однозначно, больше ценить жизнь, ее радости.

Вера в людей

Вы - один из обоймы блогеров, которых приглашают на "посиделки" в высокие кабинеты. Как вы относитесь к попыткам украинской власти приручить топ-блогеров?

— И меня зовут постоянно. Недавно был в администрации президента, встречался с Ложкиным.

Как это выглядит изнутри?

— Когда мы задаем вопросы, которые нас действительно интересуют, политики начинают "плыть". Когда им говорят, что все это хорошо, отлично рассказываете, но давайте всю эту фигню уберем и начнем говорить нормальным языком, политики подвисают — как так, я не понял. Очень хорошо, что они зовут. За каждым блогером стоит много читателей. Блогер приходит критически настроенным, он приносит с собой мнение своих читателей. И эту позицию своими вопросами он, однозначно, доносит. Другой вопрос — услышат или нет. Многие слышат. Бывают ситуации, когда задаются вопросы, на которые у наших политиков нет ответа.

Например?

— Ложкина спрашивали, в курсе ли он, что до сих пор Минфин не показал свой вариант налоговой реформы, он не обнародован. Знает ли он, что Минфин не идет на контакт, чтобы публично обсудить, что они хотят поменять. Есть проект Южаниной, который известен всем, а как посмотреть проект Яресько? Ложкин пообещал разобраться.

Стали ли вы лучше понимать правила, по которым играют украинские политики, после того как поработали пресс-секретарем в одной из партий?

— Я работал пресс-секретарем недолго, поэтому не успел разобраться. Да и сейчас иногда кажется, что правил нет.

Как бизнесмен, чувствуете ли вы изменения в стране, верите ли в ее будущее?

— В страну, в народ очень верю, в государство не верю совсем. Вера в то, что страна выкарабкается, ко мне пришла, когда все стали помогать армии. Я из семьи военных, в военных поселках часто бываю. Я видел, как все разваливалось, как армия деморализовалась, как офицеры лишались мотивации. Из руин, которыми армия была два года назад, сделать то, что у нас есть сейчас, было бы невозможно без людей, живущих в нашей стране, это полностью их заслуга, не государства. Когда вся страна стала помогать выстраивать армию, налаживать там все эти горизонтали и вертикали, я понял, что с ней будет все хорошо.

Вы недавно писали о том, что люди, которые могут быть "ферментами новой системы", дозреют лет через десять, не раньше. Почему вы так считаете?

— Должно пройти время, пока дозреет студенчество, которое выходило на Майдан. Пока подрастут наши дети, которые не знают Украину советской, они подрастают на украинском этносе, сказках, праздниках, они все это впитывают и затем эту телегу потащат с совершенно другой скоростью.

У меня родители из Луганской области, я два года прожил в Донецке, местное население знаю очень хорошо. Глупо было бы думать, что там все так получилось только потому, что туда пришла Россия. Очень много местных не за Украину, они ее не хотят, своих детей они воспитывают как неукраинцев.

Дед у меня был шахтоуправленец, в шахтерских поселках я все детство проводил летние каникулы. Эти поселки строятся по горной выработке. Изначально там селились люди, которые приезжали на работу со всего Союза, основная масса — русскоговорящие, назовем их маргиналами: они сорвались откуда-то, уехали зарабатывать деньги. У этих людей нет привязки к земле. В этих шахтерских поселках все говорят по-русски, но отъедешь от них четыре километра в сторону — встретишь абсолютно украинское село: там все будут с такими носами-бульбами, розмовляти українською, кумовья — все это. Эти поселки так и не смешались. А еще есть заводы, куда съезжались работать, там огромная масса людей, которые не признают Украину, ее культуру, она им неинтересна.

Психотерапевт поневоле

В своем блоге вы описывали историю мужчины, репрессированного в 30-х. Его сын заказал мемориальную табличку, рассказал, кем он был, как его убили.

— Наверное, я бы и не хотел все это знать, но люди приходят, чтобы выговориться. Приходится быть психотерапевтом. Ну кто стариков слушает, кому они нужны? Их выслушивают участковые врачи, ну и мы. Но у них бездна историй. Это такой невероятный пласт, погрузиться в который очень легко, вообще ничего не нужно делать, просто слушать, кивнуть головой в ответ, тем самым ты откупориваешь человека. Сейчас никто никого не слушает, мы живем в век, когда люди не разговаривают: пришел домой — телевизор, планшет, телефон.

Не пытаются ли люди своих умерших родных идеализировать в памятниках?

— Скорее стараются откупиться, вернуть человеку то, что не дали при жизни, может быть, попросить прощения за что-то. Есть и такие, которые настолько любят тех, кто ушел, что готовы поступать совершенно нерационально. У меня есть клиенты — семейная пара, похоронившая сына. Ему было лет девятнадцать. Судя по фотографиям, он был очень крепким, но однажды на тренировке у него остановилось сердце. Мы сделали все: залили бетонное плато, облицевали его. Все, кроме памятника, его делаем уже года два. Они приходят, выбирают форму, изображение, все им нравится. Памятник готов, можно ставить, они смотрят на него и говорят: "А давайте другую форму, эта ему не подходит. Мы за все заплатим". Поначалу наши бригады, которые устанавливают памятники, даже спорили — поедут на кладбище ставить его или нет. Теперь уже не спорят, знают, что не поедут.

Двадцать лет назад часто можно было увидеть дикий кич на памятниках. Например, на могилах погибших бандитов изображали адидасы, мерседесы, цепи и бутылки виски.

— И сейчас такое есть. Все "по-богатому".

Какой самый странный памятник вам приходилось делать?

— Однажды мы делали памятник для заказчика из Армении. Это было почти четыре тонны гранита, трехуровневый постамент, который венчала 2,5-метровая гранитная скульптура человека, вырубленная из цельного камня на фоне огромного гранитного креста с двумя ангелами по краям. Человек заказал надгробие для себя, впрок. Может, он не доверяет своим родственникам, их вкусу.

Литературный тупик

Вернемся к литературе. Вас не настораживает, что издательства все чаще работают с авторами, публикующимися в Сети, мало обращая внимания на качество текстов, — лишь бы автор был популярным? Не все пишут как Горький Лук или вы.

— Я, наверное, не попадаю на такие случаи, когда качество текста идет вразрез с популярностью автора. Мне нравится, что издательства начинают обращать внимание на сетевых авторов. Может быть, когда-нибудь обратят внимание на меня.

Пока не обратили?

— Нет, пока предложений не было, только "на поговорить".

Вам не кажется, что литература заходит в тупик? Немногие читатели хотят платить за книги, десятитысячный тираж считается огромным, в таких условиях автор не может рассчитывать на достойный заработок, вынужден заниматься другим ремеслом.

— Я не считаю, что она заходит в тупик, я абсолютно уверен, что она в тупике. Литература не выйдет из тупика, пока у нас не появится институт литагентов. Сегодня на гонорары писатель существовать не сможет. А это дает возможность писать тем, кто не совсем нормальный, зато очень много пишущий. Отсюда и тупик. У нормальных авторов нет возможности развиваться, потому что им просто не на что существовать.

А как же "писатель должен быть голодным"?

— Писатель может быть голодным, но должен понимать перспективу своей работы, иначе это тупиковая ветвь. Ну напишешь ты книгу, издадут ее тысячным тиражом, ты получишь пятьсот долларов и все. Если тебе дико повезет, по книге снимут сериал или фильм, что обеспечит еще какой-то заработок, но, скорее всего, этого не случится. Поэтому я до сих пор не сажусь за какую-то большую книгу.

Никогда не хотелось написать что-то крупнее рассказов?

— Я думаю над книгой, жду, когда наберется критическая масса материала, когда я смогу переработать свои рассказы во что-то более крупное. Или, может быть, когда я заработаю денег, которые позволят мне, как графу Толстому, сесть на даче и писать.

О чем будет книга?

— Однозначно, первая книга будет о моей работе, о кладбищах, о заказчиках. Люди закрываются от смерти, как будто это никогда с ними не случится. Это правильно. Если об этом думать, тяжело жить. А когда я об этом пишу, дергаю какие-то струны, это видно по читателям.

Много ли в ваших рассказах вымысла?

— У меня с воображением плохо. Я могу домысливать какие-то детали, чтобы читатель погрузился в настроение. Это может касаться природы, погоды, вида человека, может быть, его мыслей. А само действие я не придумываю никогда. Бывают случаи, когда в истории не хватает завершенности, какого-то поворота, который дал бы человеку толчок домыслить. Тогда я могу соединить две или три истории в одну. Здесь не надо выдумывать — столько историй вокруг.

У вас есть цикл рассказов о российской теще. С ней вы регулярно сходитесь в идеологических битвах.

— Каждый день по два раза.

Вам удается расшатать ее непоколебимую позицию?

— Думаю, нет. Единственная моя победа — это когда мы очень долго общались по поводу блокады Крыма, отключения электричества. В итоге она сказала, что поддерживает блокаду, потому что после стольких лет жизни вместе, нельзя просто так взять и уйти. Я ее спрашиваю, все это произошло оттого, что Путин так поступил? Соглашается. За кого будете голосовать? Конечно, за Путина, а за кого еще? Я понял, что дна у этого колодца нет.

Вам не кажется, что украинские СМИ тоже увлеклись пропагандой?

— Я считаю, что проблема тех же россиян (и отчасти наша тоже), не в том, что они рассказывают про нас гадости или говорят о том, какой Путин хороший. Они создают климат, в котором человек должен абсолютно доверять каким-то людям или СМИ. Происходит нагнетание этого климата доверия. Теряется критический взгляд, способность анализировать. Если у нас, например, создастся абсолютный климат доверия Порошенко, а завтра скажут о том, что он не будет продавать липецкую фабрику, все найдут объяснение, почему это правильно и патриотично. То же и в России: создав определенный климат, они говорят, что турки сбили самолет, и оказывается, что турки плохие, нож в спину и все прочее. Думаю, половину всех этих трактовок они даже не придумывают, в этом климате бросил любую новость, люди сами ее разберут, выберут нужное, взрастят, соберут урожай и раздадут всем.

Записки Паштета украинского

"Заказчику семьдесят два года. Его лысину маскируют крашеные волосы, которые он заботливо отрастил по краям своей плеши и уложил на макушке в сложное гнездо. Брови выщипаны и, кажется, подстрижены. Двубортный костюм перестроечного периода отливает малахитовым цветом.
Он заказал памятник своей жене, умершей в том году, и точно такой же рядом для себя. Заказал гравировку своего портрета, дату своего рождения и дату смерти.
— Пишите, — сказал он. — Пятое мая, две тысячи сорок третий год.
— В смысле — две тысячи сорок третий?
— В этот день я умру, — кивнул заказчик замаскированной лысиной.
— Откуда вы знаете?
— Не знаю. Верю. Это будет ровно месяц до моего столетия.
Я в замешательстве пытаюсь понять, говорит он серьезно или просто у меня на глазах сходит с ума.
— Вам, простите, кто-то предсказал?
— Никаких предсказаний. Но так будет.
И заказал дополнительную гравировку на тыльной стороне памятника — Иисуса, в свете кометы спускающегося из звездного неба на край земли.
— Ну вот, — сказал заказчик, принимая готовую работу на дальнем участке Лесного кладбища. — Теперь у меня есть стимул — дожить"

*****

"В гости прилетела теща. Из России, самолетом, с пересадкой в Минске. Встретили в Борисполе, привезли домой.
Зашла она в квартиру. А в квартире тепло, даже жарко, батареи греют отменно.
— Тепло, хорошо, — говорит теща, оглядываясь. — Что, нравится вам российский-то газ?..
Ох, чувствую, увлекательный ждет меня ближайший месяц.
Не переключайтесь..."

*****

"Пожилая женщина, лет ей семьдесят, в платке, из-под которого выпадает на лоб жиденькая седая прядь. Она ее привычно поправляет тонкой сухой рукой, говорит дальше, мелко тряся головой, и прядь выпадает снова.
— Вот он у меня какой был, вот какой, гвардии подполковник. "За отвагу" медаль, "За боевые заслуги", "За оборону Киева", орден "Отечественной войны", орден "Славы". Вот какой красавец. Вот сколько у него наград. Вот так с наградами давай его, сынок, и нарисуем на камне. Можно ведь вот так, с медалями и орденами? Можно? Ну и, слава Богу. Давай тогда так и нарисуем. Только ты, сынок, медали ему все внутри заштрихуй, чтобы не было понятно, что за медали, да за что. Чтобы медали и медали. Можно так сделать? Ну и слава Богу. Тогда ты их все заштрихуй. И ордена тоже. Чтобы ордена и ордена. Заштрихуешь? Ну и, слава Богу. Вот так, на всякий случай, от греха подальше..."

*****

"В раздевалке "Спортлайфа" на Протасовом Яру беседуют двое мужчин. Оба с крепкими животами и влажными лысинами, оба переодеваются в костюмы одинакового темно-синего цвета. Я слышу их разговор с середины.
— Хорошая земля в Испании, а продать не могу. Местной общине не нравится покупатель, и хоть ты тресни... Не дают разрешения...
— Община — это серьезно. Я за квартиру в Милане каждый месяц в местный фонд двести евро доплачиваю. Вылизали дом, вычислили, отремонтировали. Что еще надо? Все равно собирают. Может, перила позолоченные поставят...
— Да что сейчас купишь на двести евро...
— Жуть. Хорошо Порошенко: оседлал админресурс и стрижет купоны. А нам, простым людям, нам что делать?.."

*****

"Две девушки у входа в храм надевают платки. Молодые девчонки, смешливые, похожие на диких кобылиц, на которых впервые примеряют седло. Платки они не носят и не умеют их носить, крутят шелковые шарфы у себя на головах то так, то эдак, поправляют волосы, то спрячут локоны, то наоборот, выпустят из-под платка на лоб.
— Я как дура, — заявляет одна.
— И я как дура, — успокаивает ее другая.
— Зато ты красивая, — вздыхает первая и опять снимает и надевает платок"

Источник: Facebook-аккаунт Павла Белянского (Паштета)
Фото: Константин Ильянок