Мы напечатали листовки на папиросной бумаге и расклеивали их, — Лариса Лохвицкая

Я осознавала себя диссидентом уже лет с 14. Почему так сложилось? Я просто внимательно наблюдала за жизнью. Конечно, мне не нравились коммунистические идеи, не нравился комсомол. Уже тогда мы были людьми с характером, который не позволял ходить строем. Мы ценили свое право на свободу.

Как и во всех интеллигентных семьях, в моей слушали западное радио. Оно было главным и чуть ли не единственным источником информации – Радио Свобода, Голос Америки, Би-би-си, Deutsche Welle. Эти радиостанции глушили, но мы слушали их по ночам, искали разные способы. Иногда прижимали антенну к батарее, иногда поворачивали приемник под определенным углом. Я даже вела дневник, который назывался "Записки радиослушателя". Каждый вечер слушала радио и писала в тетради, а потом мы с друзьями это обсуждали.

Когда я повзрослела, во второй половине 70-х, организованное диссидентское движение в Украине было активно представлено только Хельсинкской группой. Да и то большинство ее членов уже сидели в тюрьмах или пребывали в ссылках. Нас было несколько молодых людей, которые или еще учились в вузах, или только их окончили. Мы критически относились к коммунистическому строю. Собирались, беседовали, читали и обменивались литературой — западными изданиями и самиздатом, всем, что удавалось достать. Свое объединение мы назвали Киевский демократический клуб. Проводили семинары и дискуссии. Обсуждали политику и общие темы. Например, говорили о том, что заполнит идеологический вакуум, образовавшийся к тому времени в советском обществе. Обсуждали ввод войск в Афганистан, бойкот Олимпиады 1980 года. В основном собирались у кого-то дома. Просто посидеть и поговорить где-нибудь в кафе тогда было практически невозможно. Да и небезопасно.

Мы были молодыми и горячими. Нам хотелось не только слушать радио и вести разговоры, но и действовать. Так и родилась идея с листовками.

12 января в те годы негласно считалось Днем украинских политзаключенных. Дело в том, что в этот день в 1972 году одновременно арестовали очень многих диссидентов — Чорновила, почти всю Хельсинкскую группу. В январе 1981 года мы решили отметить этот день. Напечатали листовки, в которых обращались к соотечественникам, призывали их поддержать политзаключенных. Нас было четверо, мы напечатали листовки на папиросной бумаге и расклеивали их на столбы с объявлениями. Делали это поздно вечером, и нас тут же взяли кагэбэшники. Не знаю, то ли они за нами уже давно присматривали, то ли кто-то сдал.

На нас открыли дело по статье 187 прим. (поначалу шили хулиганку — ст. 206, ч. 2) "Распространение заведомо ложных измышлений, порочащих советский общественный и государственный строй". Присудили к трем годам.

Когда нас арестовали, мы не были очень удивлены. Мы знали, что так будет, и считали, что игра стоит свеч.

На суде никто не признавал вины. Отстаивали свою позицию, говорили, что мы правы. Помню, тогда мой муж Леонид Милявский (был арестован вместе с Лохвицкой. По этому же делу были арестованы также Инна Чернявская и Сергей Набока. — Фокус) сказал фразу: "Через десять лет история нас рассудит". Так и вышло. История нас рассудила даже раньше.

Я сидела в зоне ЕЖ 313/54 в Харькове. Это обычная женская уголовная колония. Вместе со мной сидели не политзаключенные, а убийцы, воры, те, кого судили за экономические преступления. С одной стороны, на бытовые условия грех было жаловаться. По сравнению с другими, у нас было центральное отопление, а не печка, вода и туалет в бараке, а не на улице. Но, с другой стороны, зона считалась "красной", там постоянно проводили политинформации, организовывали самодеятельность. Участие в СПП (секция профилактики правонарушений — некая внутренняя "дружина" со стукаческими функциями) навязывалось чуть ли не в обязательном порядке. Как политзаключенная я отказывалась участвовать в таких вещах. Сначала из-за этого были сложности, но в итоге администрация оставила меня в покое. А заключенные относились с уважением.

Мы вышли в январе 1984 года. Естественно, возникли трудности с работой. Мне и моей подельнице, правда, удалось устроиться по профессии, а ребята работали кто дворником, кто маляром.

В 1985 году к власти пришел Горбачев, и стало несколько свободней, началась перестройка. Хотя, несмотря на это, в 1986-м у нас в квартире все равно провели обыски. А в августе 1987-го мы организовали УКК — Украинский культурологический клуб. В него вошли многие освободившиеся политзаключенные. Потом появился Украинский Хельсинкский союз, и я также стала его членом.

Уже потом диссиденты разделились по разным партиям и направлениям, но тогда, до 1991-го года, мы были в одной струе.

По большому счету, диссиденты есть и будут всегда. Это просто люди, несогласные с действующим строем или государственной политикой. Если хотите, диссидентство — это состояние души. Но говоря о современной Украине, я считаю, что организовывать сейчас выступления против властей — это практически значит заниматься антигосударственной, антиукраинской деятельностью. У нас идет война, и мы только-только начинаем становиться на нормальный путь развития. Нам нужно объединиться и поддержать государство, чтобы снова не потерять его, как уже случалось не раз.

• Читайте также: Система гнила изнутри и догнила до своего распада, — Йосиф Зисельс

Если бы можно было отмотать время назад, я пошла бы тем же путем. Тогда нам не хватало опыта и знаний, но я считаю, что мы вели себя абсолютно правильно. Всегда нужно идти против системы, которая презирает права человека. Вы представляете, что было бы сейчас, если бы та советская система осталась? А я вам скажу. Мы были бы Северной Кореей с атомным оружием.

Фото: Александр Чекменев