Украину спасут решительные меры, но не железная рука, – футуролог Сергей Волошин

Сергей Волошин — физик, изучает достаточно узкую тему — квантовую теорию поля на решетке, при этом занимается футурологией. Не будучи уверенным, что ее можно назвать наукой ("здесь нет истины, как в точных науках, ты обязательно будешь отчасти субъективен либо недостаточно точен"), Волошин говорит эмоционально и очень увлеченно, по нему видно, что размышления о будущем его занимают всерьез.

К футурологии Сергея привели вопросы: в последние годы он часто задумывается о том, что происходит с миром, страной, да и с ним самим. "Была некоторая неудовлетворенность положением науки, хотелось понять причины упадка, который произошел в Украине после 1991 года — связан ли он с качеством элит или с менталитетом населения?" — объясняет Волошин. Единственным ценным для себя наследием СССР он считает культ науки и космонавтики: "Для меня очень важен этот следующий шаг человечества — космическая экспансия, поскольку Земля стала очень маленькой. Но с космосом проблема в том, что все остановилось, да и в целом складывается впечатление, что прогресс замедлился".

"История движется не так, как нам хотелось бы"

Насколько серьезно стоит относиться к футурологии?

— Еще Лем, по-моему, сказал, что футурология — это профанация. В этой дисциплине пророчествуют эксперты, а у нас сейчас весь мир состоит из экспертов по экономике, политике, еще чему-то. Мне кажется, они не несут никакой ответственности за то, что говорят. Такая же ситуация, к сожалению, и с футурологами. Но есть интересные специалисты, люди, которые пытаются понять, что будет в будущем. Естественно, его невозможно предсказать, но можно попробовать дать какие-то оценки. Отчасти футурологию можно свести к науке об управлении: если я управляю обществом, я должен прикидывать, что может быть, а если у меня есть реальные рычаги влияния, например на экономику, нет необходимости гадать, ты сам делаешь вклад в будущее.

Когда мы смотрим на историю, нам кажется, что она предначертана, потому что мы пришли сюда, находимся в этой точке и все события, которые нас сюда привели, кажутся необходимыми и часто логичными. Но в ней есть места, которые были развилками, где произошли какие-то случайности, есть влияние роли личности. Нассим Талеб в своем "Черном лебеде" утверждает, что есть вещи, которые мы даже не могли себе представить, но которые случились: отчасти кризис 2008 года, какие-то бедствия или, скажем, 11 сентября. Конечно, о терроризме довольно много говорили в 1990-е, но никто не предполагал, что атака будет настолько страшной и одновременно зрелищной, что для мира, наблюдающего за событием в прямом эфире, теракт будет таким шоком. Безусловно сбитый над Донбассом Boeing — это также "Черный лебедь", который, мне кажется, может стать для Путина той самой соломинкой, которая сломает спину верблюда. Талеб написал книгу о таких событиях, которые никто не ожидает, но которые могут изменить историю навсегда. Возможно, именно "черные лебеди" делают историю необратимой. Но история из них и состоит. Чтобы предсказать такие вещи, нужно быть немножко сумасшедшим. Легче брать какие-то тренды, чем большая часть футурологов в ХХ веке и занималась, предсказывая, что, если сегодня мы полетели на Луну, значит, через 20 лет высадимся на Марсе. Это, кстати, одно из моих прозрений, возможно, неприятных: я понял, что с нами происходит совсем не то, что предполагали футурологи или фантасты, — на Марс мы неизвестно когда высадимся.

Может быть, мы просто взяли отсрочку?

— Индустриальная цивилизация с отлаженной машиной отсрочек не делает, она должна была идти дальше, несмотря ни на что. Планы высадки на Марс были еще в 60-х годах, но каждый раз их откладывали на 20 лет, эти 20 лет можно отодвигать все время. Это говорит о том, что история движется не так, как нам хотелось бы, и нынешний кризис может быть долгим, мы не знаем ни его глубины, ни масштабов. Он может быть легкой зыбью, а может привести к глобальной катастрофе. Эти колебания зависят от ускорения прогресса, хотя есть люди, которые считают, что он замедляется. Мы не способны предсказывать будущее, но можем говорить о технологиях: понимая, идут ли они вперед или тормозят, можно понять, что будет дальше.

На чем основаны утверждения, что прогресс замедляется?

— Фанаты технологической сингулярности и авторы этой теории, самые известные из них Вернор Виндж и Рэймонд Курцвейл, говорят о том, что прогресс технологий настолько ускоряется, что в какой-то момент мы перестанем понимать, что происходит. Авторы теории посмотрели на закон Мура, согласно которому количество транзисторов, размещаемых на кристалле интегральной схемы, удваивается каждые два года, и говорят: "Вы же понимаете, в какой-то момент все это должно закончиться, вычислительная мощность компьютеров станет бесконечной". Очевидно, в этой точке должен возникнуть искусственный интеллект, какие-то чудеса, второе пришествие или настанет коммунизм, не знаю, — возникнет какой-то мир, который мы до сих пор не могли себе представить.

Проблема в том, что эти люди весь прогресс сводят, по сути, только к информационным технологиям, в этом уже видна некая односторонность подхода. Второй момент: закон Мура не является ни теоретическим, ни даже экспериментальным. На самом деле он является пиаром корпорации Intel, от нее зависит, будет ли ей выгодно каждый раз уменьшать размер транзисторов. К тому же есть квантовый предел. Когда размеры транзисторов станут слишком маленькими и вступит в игру квантовая механика, начнутся процессы квантового туннелирования, а это будет означать конец современной технологии производства микросхем.

На такой зыбкой почве всеобщей телефонизации, компьютеризации, "интернета вещей" нам рассказывают, что все хорошо, но не замечают, что у нас стагнирует реальный сектор, причем везде, и на Западе тоже. Однако именно в промышленности сейчас происходит какая-то революция — появляются 3D-принтеры, новые материалы, беспилотники, — но она не похожа на взрывной рост, который наблюдался в информационном секторе, переход к чему-то новому растянется на десятилетия. В авиационной, космической промышленности используют те же технологии, что и в 1960-х: немного изменились материалы, улучшилась электроника, но в целом мы топчемся на месте. В пассажирской авиации мой любимый пример — Ту-144 и Concorde. Почему они не стали массовыми самолетами? Ведь удобнее летать быстрее скорости звука: три часа из Парижа в Нью-Йорк. У лидеров рынка даже проектов таких нет.

То есть мы отмахиваемся от некоторых идей, если сразу не получилось их реализовать?

— Трудно объяснить, почему мы отказались от Марса, почему у нас нет сверхзвуковой авиации или, например, городов под водой. Простой ответ состоит в том, что это слишком дорого. Но почему слишком дорого?! Ведь если бы технологии были достаточно круты, они бы снижали цену, как Intel, который каждый раз делает чудо, выпуская все более крутые процессоры. Почему нет такого же закона Мура для авиации или для космоса: через 20 лет на Марсе, через пять — на Юпитере, а через два года строим звездолет? Тут ты и понимаешь, что прогресс замедляется, просто мы инерционны и не видим этого на фоне огромного количества рекламы.

Наверняка в этом есть смысл. Есть люди, которые считают, что полной автоматизации так и не произойдет, все равно останется конвейерное производство с людьми. Их оппоненты говорят, что автоматизация уже готова выбросить на улицу сотни миллионов людей. Но это повлечет за собой перестройку социальной системы, это будет означать конец среднего класса и конец демократии, об этом пишут серьезные социологи, например Рэндалл Коллинз.

"Утопия и антиутопия ближе друг к другу, чем это кажется"

Футурология часто перекликается с научной фантастикой. И фантасты нередко верно предсказывают развитие событий. Что касается технических новинок, это легко объяснимо — инженеры просто берут на вооружение идеи. А чем можно объяснить совпадения в социальной сфере?

— Иногда это мощная интуиция, иногда утонченный анализ. Возможно, речь идет о работе с общественными трендами, штампами, которые находятся в сознании людей. Это общий момент утопического сознания. Вера в то, что прогресс меняет людей, это утопия. Или антиутопия — не так важно: я пришел к выводу, что они противостоят не столько друг другу, сколько консервативному сознанию, которое не хочет меняться. В особенности если антиутопию рассматривать не как отрицание утопии, а как ее самокритику. Я подчеркиваю этот момент, потому что понимаю: мы живем во время, когда утопии вышли из моды, но потребность в них как никогда велика. Чтобы двигаться дальше, нужно уметь мечтать.

Практически все фантасты, даже когда критикуют технический прогресс, попадают в область утопического сознания, идут за утопией. Любая утопия имеет право и может осуществляться, если она достаточно продумана как некий проект. Большинство идей фантастов могут иметь отношение к реальности, если их додумать. Возьмем, к примеру, гипердрайв — прыжки в пространстве. Безусловно, только какой-то хитрый трюк откроет нам путь к звездам, "закрытый" для нас Эйнштейном 100 лет назад. Лет двадцать назад возникла идея реализации идеи варп-драйва, то есть способа передвижения, основанного на искривлении пространства-времени. Идея дикая, очень странная, но она кажется вполне научной. Однако если даже она ошибочна, попытка ее воплощения может стать огромным шагом в понимании теории гравитации и природы самого пространства и времени. Сейчас проект реализации двигателя Алькубьерре рассматривает даже NASA.

Вас не настораживает, что писатели-фантасты нередко предрекают нам будущее, в котором будут жить совершенно несвободные люди? Первые звоночки уже есть: под предлогом борьбы с терроризмом идет наступление на личные свободы, вводят, к примеру, тотальную электронную слежку.

— Есть мнение, что появление в ХХ веке антиутопий обусловлено желанием попридержать колесо прогресса со стороны части интеллектуалов, которые понимали, что утописты, например в лице коммунистов, разбушевались. Коммунизм был воплощением проекта модерна, но в самом радикальном и быстром виде. Эти темпы оказываются настолько чрезмерными, что ничего, кроме тоталитарного общества, построить было нельзя. Многие интеллектуалы заняли критическую позицию по отношению к коммунизму советского образца, фашизму, нацизму, которые тоже представляли собой образцы быстрой переделки общества с помощью войны и научно-технических изобретений. Отсюда "1984" Оруэлла, отсюда опасность технологий для общества у Брэдбери в его "451 градусе по Фаренгейту" и критика "фордистского" индустриального общества у Олдоса Хаксли, построенного по конвейерному образцу.

Мне кажется, что именно из-за того, что технический прогресс не ускоряется, поднялась волна пессимизма. При этом есть взрыв в информационных технологиях, где становится возможной тотальная слежка, построение общества камер наблюдения и сотрудников безопасности, где любые территории находятся под присмотром, где невозможны преступления. Спилберг снял фильм по рассказу Филиппа Дика "Особое мнение". В нем преступления предотвращали при помощи оракулов, которые предсказывали будущее. Теперь можно сказать, что это метафора, вместо оракулов у нас со всех сторон камеры. Сюжетом многих художественных произведений, в киберпанке особенно, становится попытка человека скрыться от следящей за ним системы.

У нас нет фронтира, Дикого Запада, на который могут сбежать безумцы, поэтому они сходят с ума здесь. В благополучной Европе огромное количество людей теряет смысл жизни, потому что нет каких-то глобальных проектов, они не получают ничего, кроме устойчивого развития и соцпакета, в рамках которого живут, у них нет больших внешних целей. Из-за этого мы будем строить общество секьюритизации, станут расти заборы, потому что корпорации, богачи, да и рядовые обыватели захотят отгородиться от деклассированной массы, которая будет устраивать перманентные бунты и беспорядки, потому что у нее нет цели и денег. А денег для нее будет еще меньше, потому что возможности глобализации во многом ограничены. Уже сейчас в ЕС мы наблюдаем масштабный кризис, связанный с мигрантами, но ведь к мигрантам может прибавиться еще значительная часть и самих граждан ЕС, когда текущий экономический кризис снова войдет в горячую стадию.

Бастион Европы

У нас часто ставят в пример Сингапур, на развитии которого сказалась роль личности Ли Куан Ю. Насколько такой подход может быть целесообразным для Украины?

— Железной рукой вести в будущее? Украина склонна к определенному анархизму, и эта анархистская традиция батьки Махно отчасти негативна, поскольку крайности анархизма лишали в прошлом страну независимости, какой-либо проектности. Как народ мы распадаемся на какие-то автономные общины, которые может взять любой организованный враг, как это и случилось в 1917–1921 годах.

Я думаю, что сейчас множество людей почувствовали себя украинцами, ощутили некую общность.

— Согласен, но есть же еще "янтарная республика", украинский Клондайк: полиция, военные до сих пор не контролируют там ситуацию. То есть фрагментация Украины уже происходит, вот в чем проблема. Я не говорю, что мы развалимся, и не желаю этого. Но опасность атаманщины и криминализации территорий существует, потому что у нас есть такие исторические традиции. Может быть, в этом смысле нам и нужен был бы какой-нибудь Ли Куан Ю, но кто будет таким лидером или группой людей?

Мне кажется, мы хотим определенного баланса между самоуправлением (Майдан показал, что люди хотят сами что-то решать) и программой, предложенной какой-то командой, которой пока нет. Украине нужна не то чтобы железная рука, но, безусловно, ее спасут лишь решительные меры, без которых с болотом невозможно будет справиться. Нужна цельная программа. Даже если она в чем-то окажется ошибочной, лучше ее иметь, чем действовать, как пожарная команда, которая бегает, тушит пожары в разных местах. Когда есть лидер, команда, идеи, концепт — это всегда выход из положения. Мы пытаемся придумать национальную идею, но она имеет больше символическое значение. Нам нужен какой-то социально-экономический проект.

Вы представляете себе образ Украины через 10–20 лет?

— Средне- и дальнесрочные перспективы у Украины хорошие, ближние — очень неприятные, вплоть до столкновения с Россией или государствами — ее наследниками. Мне кажется, что настоящий экономический рывок в Украине не произойдет до тех пор, пока в других регионах не станет хуже. Деньги могут потечь к нам тогда, когда они начнут убегать из Евросоюза, который столкнулся с грандиозными проблемами, а люди — из России: я уверен, что ее ждут большие потрясения, может дойти вплоть до "донбассизации" отдельных регионов.

Очевидна мысль, что мы не можем быть хороши везде, нам нужно специализироваться на чем-то. Направлений не может быть много, придется выбирать. Это должны быть какие-то эксклюзивные услуги, которые дают возможность получить наибольший прибавочный продукт. Нам нужно переходить к услугам верхнего уровня, уйти от сырья, предлагать либо законченную продукцию, либо быть последними в цепочке поставщиков услуг, поскольку в этом случае можно больше всего получать денег. Например, проблема Южмаша в том, что он сейчас производит только детали для американских ракетоносителей. А если бы он делал собственную ракету и у страны был бы космодром, мы получали бы совершенно другой прибавочный продукт. Мы также можем стать некоторое время спустя страной-убежищем для капиталов и технологий.

• Читайте также: Доказано. Пять научных сенсаций, которые могут изменить мир в будущем

У нас хватит для этого человеческого капитала? Все-таки многие уезжают.

— Говорить о том, что уехавшие люди потеряны для нас, неправильно. Несмотря на то, есть у нас национальная идея или нет, люди все равно сохраняют сильную связь с родиной, значительная часть вернется из того же ЕС, когда там станет немного хуже. А может, они останутся там, но бизнес будут делать здесь, имея связи, опыт, капитал.

Национальная идея экономику не заменяет, она параллельна ей. Мы — фронтир, бастион западной цивилизации, мы можем играть эту роль. Безусловно, эта роль идеологическая, мы сами себе ее назначили, потом в нас поверят и, может быть, заходят вкладывать капитал. Эту роль долго играли поляки, теперь и мы сможем стать культуртрегером для регионов, которые станут новыми государствами на территории бывшей Российской Федерации и захотят приобщиться к Европе, мы станем для них источником всевозможных технологий — от социальных до вполне осязаемых.

• Читайте также: Осторожно, будущее. Чем опасны новые технологии для человека и человечества

Наплыв беженцев в Европу напоминает конец Римской империи, не факт, что ЕС его переживет. И если европейскость будет гибнуть в самой Европе, мы можем взять на себя роль носителей европейской цивилизации. В 1920-е годы классик Расстрелянного возрождения Мыкола Хвылевый продвигал идею "евразийского ренессанса". Смысл в том, что Европа — старая цивилизация, а мы — все еще молодая, мы можем все начать с чистого листа. Когда-то центр европейскости переместился из Греции в Рим, а оттуда — в Западную Европу. Теперь можно сказать, что европейскость переходит в Восточную Европу, почему бы и нет? Почему бы не говорить о новом Возрождении, о Возрождении рациональности? Это не просто права человека, либерализм и так далее. Это все тоже может быть, но есть какая-то более глубокая европейская идея, которая состоит не в том, что мы должны быть частью ЕС, а в том, что мы и есть Европа будущего. Украина — это современный бастион. В какой-то момент враги схлынут, и окажется, что мы можем поделиться с друзьями тем, что сохранили у себя в этой крепости. Нам нужна какая-то миссия, которая бы нас грела, чем эта плоха?

Фото: Александр Чекменев