От бобка к человеку. Философ Михаил Эпштейн о нравственной эволюции мироздания

КТО ОН

Российский философ, культуролог и литературовед, лингвист, эссеист

ПОЧЕМУ ОН

Заслуженный профессор теории культуры и русской литературы университета Эмори (Атланта, США), руководитель Центра гуманитарных инноваций Даремского университета (Великобритания).
Автор инициативы празднования 21 апреля Дня интеллектуала (или Дня альтернативного, антитоталитарного сознания), который отмечается неофициально с 1998 года

В книге "От совка к бобку" вы описываете новое состояние людей, так и не отказавшихся от советского мышления. Пишете, что "бобок" — это такой разочарованный "совок", который осознал свое сиротство и ненужность. Так этот комплекс ненужности и неполноценности вообще преодолим?

— В рассказе Достоевского "Бобок" действие происходит на кладбище, и "бобок" — это звук бормотания гниющих трупов, которые напоследок хотят "оголиться", рассказать всю правду о себе, уже не стесняясь никакими приличиями. Совок еще сохранял какую-то мечтательность, добродушие, верил в счастливое будущее, в братство народов, в мир во всем мире. Бобок лишен этих иллюзий и исторической перспективы. Бобок — агрессивно-депрессивный совок, который ничего хорошего уже не ждет от мира. А потому готов первым нанести сокрушительный удар и, разлагаясь в могиле, грозит "бобокалипсисом". Например, профессор-бобок, говоря об Украине, чеканит такую формулу: "Убивать, убивать и убивать. Больше разговоров никаких не должно быть. Как профессор я так считаю" (А. Дугин). "Бобок" — это страстная ненависть "среднего человека" ко всем, кто от него отличается. Взорвать весь мир, оставив оплавленные края родины, с выбоинами внутри: "чучмеки", "хохлы", "либералы", "пятая колонна"... Притом что бобки в своей приватной жизни вроде бы люди как люди, но едва их мышление поднимается на уровень политики — впадают в исступление.

Что же делать? Призывать к уважению и толерантности? Для них это пустые звуки. Может быть, самое верное средство против "бобковщины" — профессионализм. Нынешний режим в России разваливает себя не только враньем и воровством, но и халтурой, нечестным отношением к делу. Бобки, как правило, плохие специалисты. А там, где есть совестливое отношение к собственному делу, вещам, которые ты изготовляешь, или текстам, которые пишешь, начинается выздоровление человеческой души.

И в СССР, и в постсоветской РФ с ремеслом, с качеством изделий не очень хорошо обстояли дела. На эту тему у меня есть эссе с мандельштамовским названием "Блуд труда" (1988). Но современный глобализм, неизбежный хотя бы в социальных сетях, располагает к тому, чтобы соблюдать общемировой профессиональный минимум. Одна из важнейших общественных институций Запада, более мощная, чем парламент, — репутация. Все, что ты делаешь, оставляет на ней светлый или темный след. Репутация — это глубина общественной памяти. А в России репутационный механизм не сложился, и человек, когда-то чем-то блеснувший, может смело совершать подлости в расчете, что это забудется, а талантливый фильм или книга останутся.

Культуралы и натуралы

В одной из своих статей ("Информационный взрыв и травма постмодерна") вы пишете об увеличивающемся разрыве в разных обществах между "глупыми" и "умными". Не кажется ли вам, что противостояние, которое мы сейчас наблюдаем и на примере американского общества, когда происходит конфликт между образованным, продвинутым и глобализованным человеком, и тем, кто не успевает за темпом жизни и развитием цивилизации, чувствуя свою отсталость от истории, в чем-то схоже с ощущениями бобков?

— Человечество отстает от себя и одновременно опережает себя, и этот разрыв углубляется, что подтверждается феноменом трампизма. Оказалось, что даже в Америке, рвущейся в будущее, с этой проблемой трудно справиться. Я бы говорил не о "глупых" и "умных", а скорее о "натуралах" и "культуралах". Есть люди природы и люди культуры, и это разные ментальности. Для одних естественно ловить рыбу, охотиться, заниматься физическим трудом, ремонтировать дом своими руками, а другим интересны путешествия, иностранные языки, музеи, новейшие технологии и искусственный интеллект. Там, где заостряется взаимоотчуждение натуралов и культуралов, возникает предпосылка фашизма. Как замечают Макс Хоркхаймер и Теодор Адорно, в связи с нацификацией Германии, этот процесс поддерживался теми, "чье сознание не поспевало за прогрессом, банкротами, сектантами, дураками". Там, где общество делится на понимающих и непонимающих, причастных и непричастных, возникает идеология почвы, крови и ненависти к интеллектуалам.

Конечно, можно понять натуралов и то оцепенение, которое они испытывают перед "разгулом" новейших технологий, в том числе тех, которые вытесняют их из сферы производства. Вероятно, в скором времени "натуральный" тип потребует больших экономических вложений, потому что в сверхцивилизации будущего уже не останется работы для фермеров, для заводских пролетариев, для шоферов и шахтеров. Даже многие культуралы, компьютерные операторы и дизайнеры, белые воротнички могут остаться без работы в связи с развитием робототехники, искусственного разума. Всем будет предоставлено больше свободного времени для саморазвития. Каждый человек станет получать оклад только за то, что он существует. Это, по-моему, уже сейчас реализуется в Швейцарии и проектируется в Финляндии. На досуге освобожденный гражданин может заниматься кулинарией, спортом, художественной самодеятельностью. В цивилизации постоянно меняется соотношение культурных и природных начал. Ноосфера все больше поглощает и растворяет в себе биосферу. Когда-нибудь все мы, "умные" и "глупые", отстанем от непрерывно умнеющей техники — и тогда-то, быть может, и объединимся, оказавшись в самом хвосте прогресса.

Модальность и моральность истории

Что касается непредсказуемости истории. В одной из своих статей вы описывали теорию диагональности развития исторических событий, суть которой в том, что любое событие имеет альтернативный вариант развития в другой, параллельной реальности. Современные события в мире — это попытка истории обратить внимание на болезни нашего поколения? И по каким критериям история эти события выбирает? Есть ли этические категории при ее выборе, или история просто собирает разные пазлы воедино?

— Вы подняли сразу несколько вопросов. Один вопрос — о модальности истории. Вопреки расхожему представлению, у истории есть сослагательное наклонение, все могло бы случиться иначе. В любой точке истории ход событий мог принять другое направление, и тогда поменялись бы все исторические смыслы и их интерпретации.

Другой вопрос — о моральности истории. Я считаю, что у истории есть этический вектор — и он позитивный. Для большинства наших современников общественно-исторические события приобретают более острый нравственный смысл, чем это было в прошлом, даже у людей весьма гуманных и просвещенных. Скажем, Владимир Соловьев, великий философ и моралист, тем не менее считал, что принести тысячи людей в жертву религиозной идее вполне оправданно. Сейчас даже рядовой, "массовый" человек так не считает. Мы слишком травмированы событиями ХХ века, чтобы не понимать: никакая цель, даже самая возвышенная, не может оправдать человеческие жертвы.

Вектор общечеловеческой истории нравственно однозначен. Беда в том, что почти каждый склонен сознавать себя представителем не человечества в целом, а лишь определенной нации, конфессии, партии, пола, возрастной или профессиональной группы. Вот почему вочеловечение — самый насущный нравственный императив. Биологически мы рождаемся "человеками", но для того, чтобы стать ими интеллектуально и морально, каждому еще предстоит проделать огромный путь. Поставить человеческое в себе выше всех других идентификаций (национальных, классовых и т. д.) — это как принести присягу на верность человечеству или пройти, уже в зрелом возрасте, конфирмацию, как при крещении: да, я рожден человеком, но теперь принимаю это на себя как сознательную задачу.

В начале 1990-х годов в России было решено, что международное право должно пользоваться приоритетом перед национальным. Нечто подобное должно быть и в плане этики. Глобализация работает на такое всечеловеческое самосознание, но она действует независимо от личности. Глобализация — внешнее выражение того, что должно стать внутренним делом каждого: рождением человека в себе.

Боюсь, что подлинное вочеловечение может наступить лишь в результате трагических событий: либо нашествия инопланетян или восстания машин, против которых мы объединимся, либо военной или природной катастрофы, которая будет грозить гибелью всему человечеству. Без такого кризиса человеческому роду трудно будет сплотиться.

Будущее разума

Вы также в одной из своих статей пишете, что мы являемся частью матричной структуры, когда не только мы создаем виртуальные миры в социальных сетях, но и сами являемся частью другого виртуального мира, который создали "программисты" более высокого порядка.

— Не то что я люблю компьютерные игры и провожу время в виртуальных мирах, совсем нет! Тем не менее я начинаю чувствовать на интуитивно-эмоциональном уровне, что первичная, физическая реальность, хотя и гораздо глубже проработана, чем компьютерная, но в конечном счете тоже виртуальна, вторична. Я начинаю лучше понимать, какой разум мог создать этот мир с его закономерностями и случайностями, со свободой личности и иронией судьбы. Для человечества очень важно вернуться к пониманию того, что есть некий мастер, дизайнер, который стоит за этим, казалось бы, чисто материальным космосом. Это усиливает меру нашей ответственности перед Создателем и приводит к представлению о мирах-матрешках, о вставленности миров друг в друга. Мы создаем свою маленькую матрешку, но и сами находимся в какой-то большей матрешке, которая, в свою очередь, вставлена в еще большую.

С каждым годом мир на компьютерных экранах становится все более проработанным онтологически. Сначала он воспринимался только зрением, потом — слухом, сейчас воссоздаются тактильные и обонятельные способы имитации реальности. Совсем не исключено, да и Рэй Курцвейл, Илон Маск, Стивен Хокинг об этом часто говорят, что через 50–100 лет виртуальные миры по глубине своего эмпирического наполнения уже будут мало отличаться от окружающего нас мира.

С другой стороны, за реальностью физического мира обнаруживаются не до конца проработанные белые пятна, которыми и занимается наука на самых дальних своих рубежах. Мироздание находится в процессе становления, а значит, художник продолжает работать над этой картиной. Сейчас, кстати, приобретает научную весомость теория Вселенной как голограммы, у которой есть два измерения, а все остальное — следствие голографических иллюзий.

Вы считаете, что процесс проработки виртуального мира и мира окружающего бесконечен?

— Думаю, что бесконечен, хотя трудно сказать, где может наступить фазовый переход и новая парадигма. Это описывается как апокалипсис в религии и как сингулярность в технически ориентированной футурологии. В конце концов, совокупная мощь естественного и искусственного интеллекта поведет нас за собой, и мы все меньше будем понимать, в каком мире живем. Все мы, отсталые и продвинутые, окажемся "натуралами" в сравнении со всеобъемлющим разумом.

Вы сказали, что интеллект поведет нас за собой, а это не значит, что этические и нравственные категории отпадут, то есть разум и прагматизм станут главенствующей идеологией, а этика и мораль в результате станут ненужными?

— Мне кажется, что искусственный разум, как ни странно, будет больше всего похож на экологическую систему, например, на лесной массив. Знаковые процессы свойственны всем формам живого, включая растения; следовательно, коллективный искусственный разум, возникающий в нейроэлектронных сетях, может быть близок растительному царству. У растений происходят процессы циркуляции соков, взаимообмена веществ, но при этом ненасильственные. У них нет этого всепоглощающего, алчного, хищного эго, которое побуждает животных и людей убивать друг друга. С развитием искусственного интеллекта мы выйдем к более мирному, самодостаточному бытию разума, поскольку он не будет заключен в отдельный организм, требующий питания и размножения и ведущий борьбу за ограниченные ресурсы с другими организмами. Неправильно представлять искусственный разум в виде сверхчеловека, всемогущего киборга, робота, диктующего свою волю людям. Робот — это ведь только терминал, отдельный монитор. Электронное мышление может быть ближе вегетативному, не-тоталитарному и не-инструментальному, поскольку оно не укоренено в эгоцентрическом субъекте. Все деревья в лесу связаны друг с другом и образуют биоценоз. Примерно так же будет происходить нооценоз в электронных сетях. Совокупному разуму незачем на кого-то нападать и что-то разрушать, так же, как и дереву незачем рвать свои корни, соединяющие его с почвой и другими деревьями. Смысл человеческой деятельности состоит в том, чтобы через мозг, внедренный в живое тело, разум вышел к новому уровню самоуправления вселенной — и к новому уровню этики. У нас наивысшее правило: "возлюби ближнего, как себя". А там возникнет иное: "люби целое, потому что без него нет и тебя".

• Читайте также: О дивный новый мир. Почему третья мировая война не так страшна, как редактирование ДНК

По-моему, в Америке уже запустили такси без водителя…

— Я недавно был в Калифорнии и покатался в таком автомобиле. На переднем месте сидит водитель, но когда он снимает руки с руля, машина начинает управлять собой, автоматически устанавливает свою дистанцию от других машин, выжидает нужного интервала на соседней полосе, чтобы безопасно на нее перейти. И все это на скорости 120–130 км в час. Сильное ощущение! Но постепенно начинаешь чувствовать себя в большей безопасности, чем с живым водителем, которому может в голову прийти что угодно, который может о чем-то задуматься, не справиться с управлением.

Подумалось, что искусственный интеллект, возможно, будет способствовать не только ощущению внутренней безопасности, но и развитию большего доверия к окружающим. Будем ждать этих времен.

— А они ждут нас, как в университете ждут выпускников школы.

Фото: из личных архивов