Украина вцепилась сейчас в поручень последнего вагона современности, - Игорь Померанцев

Писатель, журналист, правозащитник, Игорь Померанцев родился в 1948 году в Саратове, с пяти лет жил в Черновцах, где окончил школу и факультет романо-германской филологии Черновицкого университета. Работал школьным учителем в карпатском селе Селятин, в Киеве переводчиком в патентном бюро. В 1976-м задержан КГБ по обвинению в хранении и распространении антисоветской литературы. В 1978-м с семьей эмигрировал в ФРГ. В 1980 году переехал в Лондон, британский подданный. Работал в "Русской службе" Би-Би-Си, с 1987 года — на радио "Свобода" (Лондон, Мюнхен), с 1995 года живет в Праге; ведущий радиожурнала "Поверх барьеров". Один из основателей литературного фестиваля Meridian Czernowitz и литературной премии для переводчиков Metaphora.

Европа, Украина, Черновцы

Расскажите о своем "чувстве Украины": оно было всегда или появилось со временем?

— Патриотизм или чувство родины появляется в критических ситуациях. В детстве и юности о родине напоминают спортивные соревнования. Оказывается, ты болеешь за своих. Значит, есть "свои" и "свое". Решающим событием для понимания "родины" может стать война, вражеская агрессия. Писательское ремесло обязывает думать об инструментарии, прежде всего о языке. Мне трудно переоценить присутствие в себе украинского языка. Он живет в моем русском: интонационно, лексически, эмоционально. В Англии нет споров, каким писателем считать Вальтера Скотта или Р. Л. Стивенсона. Да, они писали по-английски. Но во всех справочниках их называют шотландскими писателями. Так что с английской точки зрения, Н. В. Гоголь — писатель украинский. Мы живем не только "здесь и сейчас", но и в историческом времени. А оно меняет нашу оптику, корректирует шкалу ценностей. Астроному Копернику в голову бы не пришло считать себя "польским". Он писал на латыни и на немецком. В XV‒XVI веках еще не было понятия "национального". Коперник был европейским гуманистом, учился в Болонье, преподавал в Риме, в Падуе, после жил в епископском замке. Мне было бы любопытно перелететь на машине времени в XXII век и порыться в будущих словарях. Вдруг и мне найдется в них скромное место, и тогда я узнаю, кем же я был: украинцем, русским, евреем, татарином, британцем или только лишь отцом британского писателя Питера Померанцева.

А "чувство Европы" — насколько оно перекликается или пересекается с "чувством Украины"?

— Как правило, понятия "Запад", "Европа" — это метафоры. Ими часто оперируют, но это "грубые" операции. Смысл Европы — в полифонии, в сосуществовании разного. Представьте себе лица ирландца, итальянца, белоруса, удмурта, и вы тотчас поймете, о чем я говорю. Я уже давно отношу Буковину к пространству, которое называю "Дальнее Средиземноморье". Буковина всегда входила в состав государств, имеющих выход к Средиземноморскому бассейну. Так что "моя Европа" — это огромная средиземноморская ойкумена, и Украина прописана в ней.

Игорь Померанцев: "В культуре — и украинской, и русской — я точно диссидент, да, винный диссидент в водочной и горилочной культурах. Вот и расплачиваюсь: стою где-то на обочине, а порядочные люди толкутся в рюмочной"

Вы патриот Черновцов, в чем особенность этого города?

— Я часто говорю и пишу о своем городе. Скажу то, что прежде не говорил. В детстве я не понимал, какую огромную роль в воспитании играет архитектура. Архитектура — это образ жизни. Люди строят город так, как их душе угодно, так, чтобы душа чувствовала себя "как дома". Черновцы — город буржуазной архитектуры. В буржуазную эпоху люди хотели жить удобно и просторно. Я думаю, что буржуазия — это самая созидательная и в то же время самая практичная команда в истории человечества. Архитектура Черновцов сделала мне прививку индивидуализма. В буржуазном городе ты свободен, но это не лишает тебя чувства долга и требовательности к себе.

Насколько Украина уже европейская страна и что раздражает больше всего в ее неевропейскости?

— Мы по традиции понимаем под словом "европейский" что-то позитивное. Между тем у Европы есть свои двоечники, свои второгодники, "второвечники". Еще лет восемьдесят назад таким "второгодником" была Германия. Молодой Томас Манн критически писал о "Западе", то есть об англо-саксонском мире, и с гордостью говорил, что Германия и ее духовность противостоят меркантильному "Западу". Ничего, залили кровью всю Европу, сами захлебнулись в крови, и стали образцовым "Западом". Не дай бог заплатить такую цену за вхождение в "европейский клуб". Украина вцепилась в поручень последнего вагона современности. Вот она, карабкается из всех сил, уже почти в тамбуре. Я лет 35 назад написал в Германии такие стихи:

Вцепившись в поручень вагона
мясистой рукой,
она забирается в тамбур.
Ей плевать, что весь вокзал
видит ее трусы.
Усаживается, достает из кошелки
крутые яйца, бухает о столик.
Как зовут эту тетку?
— Восточная Европа.

Теперь это уже не "тетка", выглядит она вполне комильфо. Но что там в голове? Да всякая всячина. Очень трудно привыкнуть к тому, что государство — это не враг, а часть тебя, а ты — часть государства. Идет процесс стыковки, настройки, тонкой настройки.

Чем ментально отличается Восточная Европа от Центральной и Западной?

— Это слишком общо. Это все разные сообщества. К примеру, Словакия — родина клерикального фашизма. Польша — по природе пассионарна, и если она не в состоянии составить конкуренцию западным лидерам, то она может попытаться стать лидером разрушительных процессов. Все зависит от пропорции конструктивного и деструктивного в национальной психологии, от того, чего в ней больше: воли к жизни или воли к смерти.

Винный диссидент

Когда вы впервые почувствовали себя диссидентом?

— О том, что я диссидент, впервые узнал на допросе в КГБ. По-моему, это нелепо чувствовать себя отщепенцем. Но вот в культуре — и украинской, и русской — я точно диссидент, да, винный диссидент в водочной и горилочной культурах. Вот и расплачиваюсь: стою где-то на обочине, а порядочные люди толкутся в рюмочной. Я оторвался от своих корней: мой прадед Иван Андреевич Ковалев служил целовальником в трактире в Волчанске.

Ваша работа на Би-Би-Си и радио "Свобода" — это продолжение диссидентской деятельности или уже другая сфера?

— Журналистика — это профессия. Мое диссидентство на радио сказалось в выборе жанров. Я считаю радио видом искусства, люблю язык радио, пластику этого языка. Сколько диковинных звуков я записал и передал в эфир: морских котиков, павлинов, кобр, шакалов, леопардов и пр. и пр. Людей тоже передавал, но не много.

Вам никогда не хотелось перейти на телевидение? Были предложения?

— На радио классиков не бывает. Два-три года не выходишь в эфир, и тебя больше нет. Лет двадцать назад я всерьез думал о работе на ТВ: просто я люблю жанровые рывки и риски. Но опоздал: в пятьдесят лет карьеру на телевидении не начинают.

Ваш сын, Питер Померанцев, как и вы, журналист — другое поколение. В чем его поколение похоже и не похоже на ваше?

— Питер — писатель, работающий в жанре документальной прозы, как Оруэлл или Капущинский. Среди художественно одаренных людей встречаются интеллектуалы, хотя и редко. Надеюсь, Питер не станет политологом. У нас больше общего: нашему разговору не видно конца. Но он, как представитель своего поколения, к тому же британского, консервативней меня. Я для него чересчур авангардный.

Бывает, что вам сложно найти с ним, его поколением общий язык?

— По-разному. Я помню, как Питер однажды, приехав из Москвы, где он работал телепродюсером, сказал мне: "Я никогда прежде не был знаком с молодыми людьми, которым даже в голову не приходит хоть немного изменить мир к лучшему". Вот это мне близко, такое видение мира. Мне трудно находить общий язык с поэтами моего поколения: они рифмозависимы. Они не заметили, что рифма в современном стихе убивает поэзию.

Лень, помноженная на спесь

Вы пишете на русском, вас переводят на украинский, — а сами переходить на украинский язык в своем творчестве не планируете?

— Я пишу на родном языке. Конечно, я могу написать заметку на украинском. Осенью 1978 года я приехал по приглашению украинской редакции "Свободы" в Мюнхен. Написал по-украински несколько заметок о потаенных украинских поэтах. Меня редактировал выдающийся украинский поэт Игорь Качуровский. Он не сделал ни одной правки. Но поэзия — это другое, это эротические отношения с языком.

Как вы полагаете, русский язык уже вышел из-под контроля Москвы?

— Английский укоренился в Северной Америке, в Австралии, в Новой Зеландии. Он победил, потому что победила англо-саксонская модель демократии. Зона влияния русского языка скукоживается на глазах, поскольку Россия сейчас — флагман реакции. Мне очень жаль. Все писатели корыстны, они хотят, чтобы их читали как можно больше читателей. Но на мой век читателей хватит. Знаете, нобелевского лауреата Исаака Башевиса Зингера как-то спросили: "Почему вы пишете на идише? Это умирающий язык". Он ответил: "Идиш умирает уже несколько столетий. Но так и не преуспел в этом". Цитирую по памяти.

Игорь Померанцев: "Зона влияния русского языка скукоживается на глазах, поскольку Россия сейчас — флагман реакции"

В сегодняшней Украине русский язык — язык советского прошлого, военного настоящего или полиязычного будущего?

— Не знаю. В Украине это проблема для людей с имперской психологией. Ими движет лень, помноженная на спесь. Знать государственный язык — это норма. Все мои русскоязычные друзья в Украине хорошо говорят и читают по-украински, и при этом русский остается их родным.

У вас около двух десятков книг, в самых разных жанрах, — какая из них самая любимая?

— У меня есть четыре любимые книги, но они еще не изданы. Их надо собрать, отредактировать, кое-что дописать. Это книга воздуха, книга влаги, книга почвы и книга огня. Оказывается, я писал их всю жизнь.

• Читайте также: Не врите. Дэвид Саттер о путинской России, наследии Совка и надежде Украины

Когда ждать вашу новую книгу? О чем она будет?

— Вчерне готова рукопись книги "Заметки на воздушных полях" (радиодневник писателя). Надеюсь, она выйдет в 2018 году.