Земная сотня. Как живут бойцы Майдана четыре года спустя

Мы не виделись с Майдана. Четыре года назад, в один из теплых мартовских дней, 15 бойцов 22-й сотни Самообороны под началом седого галичанина по прозвищу Вуйко отправились на полигон в Новых Петровцах. Именно там создавались первые подразделения Нацгвардии. Именно оттуда они уехали на Донбасс, где уже разгоралась война.

В силу каких-то обстоятельств, кажется, личных, один из побратимов — Григорий из Луцка — в Новые Петровцы не поехал. Но вскоре записался в добровольческий батальон, позднее перевелся в Вооруженные силы. Повоевал и продолжает воевать. В Киев приехал в отпуск.

И вот мы встретились. Гуляем по морозному Майдану. Когда проходим мимо места, где когда-то стояла палатка 22-й сотни, Гриша, улыбнувшись, произносит только одно слово: "Было".

Пулеметчик

Мне кажется, что его обезоруживающая улыбка за четыре года немного потускнела. А может, он теперь просто реже улыбается. На Грише новенький английский камуфляж, американские берцы. "Хочешь жить — надо раскошеливаться: то, что выдают в ВСУ, годится разве что для постовых в тылу", — отвечает он на мое замечание по поводу его импортного обмундирования.

Все кафе забиты. Вокруг праздная публика, то и дело фотографируются туристы. Freedom is our religion! — обращается к иностранцам баннер на обгоревшем Доме профсоюзов. Гриша помнит тот пожар, он стоял на горящих баррикадах. Сейчас те события кажутся чем-то нереальным.

— Было… — повторяет Гриша.

И неожиданно направляется в McDonalds, бросая через плечо:

— На темной улице лучше прятаться под фонарем.

Поначалу я не придал значения этой реплике. Но когда в переполненном фастфуде Гриша садится спиной к стене и внимательно наблюдает за входными дверьми, я настораживаюсь.

— У тебя мания преследования? — поддеваю его. — Расслабься, ты же не на фронте!

— Здесь я не чувствую себя в большей безопасности, чем на фронте, — серьезно отвечает он.

— Расслабься, — повторяю я. — Ты не глава Генштаба, чтобы за тобой охотилась ФСБ.

— Амина тоже не была главой Генштаба, — сухо отвечает Гриша. — И Тимур Махаури не был. (Амина Окуева — украинский врач и военнослужащая, застрелена в поселке Глеваха 30 октября 2017 года; Тимур Махаури — боец батальона имени шейха Мансура, погиб от взрыва в Киеве 7 сентября 2017 года. — Фокус).

— Но ведь они чеченцы, — пытаюсь успокоить я. — И достаточно крупные фигуры. А ты?

— А я пулеметчик. Знал бы ты, сколько мелких фигур пропадают или гибнут при невыясненных обстоятельствах, — хмуро отвечает Гриша. — Но прессу это редко интересует. Враги чувствуют себя в Украине как дома. И за границей от них тоже не спрячешься. Слышал о Виталике Маркиве, которого сейчас судят в Италии за то, что он в 2014 году якобы убил в Славянске итальянского журналиста? Этот журналист погиб от разрыва мины, а у них тогда минометов на вооружении не было.

Майдан сияет за большим окном праздничными огнями, диссонируя с тем, что рассказывает Гриша.

— Виталик просто поехал в Италию проведать мать. А теперь за решеткой, — продолжает он. — Знаешь, мне кажется, что никто из нас от тюрьмы не застрахован. Никто из тех, кто так или иначе участвовал в этой войне. Поэтому… давай-ка лучше ты ничего обо мне не пиши. И уж тем более не размещай никаких фотографий. Все это может стать аргументом против меня.

В этот момент какой-то студент подвигается вплотную ко мне, и я ловлю себя на мысли, что пытаюсь понять, не подслушивает ли он наш разговор.

— Начнем с того, — бесстрастно продолжает Григорий, — что я принимаю участие не в войне, а в антитеррористической операции. Скажи мне, имею ли я право, к примеру, стрелять в человека на линии разграничения? Ошибаешься! Нет документа, который давал бы мне такое право. Хотя и существуют исключения. Если, к примеру, кто-либо угрожает моей жизни, я имею право защититься. Такая инструкция у нас есть. Но если бы я ей неукоснительно следовал, то давно был бы на том свете. Я же пулеметчик, ты понимаешь, что это такое?

Я не прошу ничего объяснять, но он объясняет:

— У нас полноценная война. Как только я высовываюсь из какой-то щели, по мне сразу же начинают работать снайперы и такие же, как я, пулеметчики. Но ведь и я отвечаю тем же. А что будет, скажи мне, если я, к примеру, из своего пулемета попаду по высунувшейся голове какого-нибудь итальянского журналиста, который бог знает что делает в окопе сепаров? Что будет, если найдется с десяток свидетелей, которые покажут в суде, что журналист этот ничем мне не угрожал и что я выстрелил первым? Ты думаешь, меня кто-нибудь защитит?

— Да чепуха это все, — говорю я, но, похоже, не очень уверенно. — Украина тебя не выдаст.

— Это пока идет война, — парирует Гриша. — Но война ведь не будет продолжаться вечно. А кто знает, какие политические силы придут к власти после нее? Не начнется ли охота на "военных преступников"… Что если от моей шальной пули погиб какой-нибудь сотрудник Красного Креста или мирный житель? А сепары после того, как сложат оружие, сразу превратятся в мирных жителей.

Воины света. Судьбы многих участников Самообороны сложились так, что им до сих пор приходится скрывать свои лица

Какое-то время Гриша молчит, пристально глядя на входную дверь, в которую вваливается толпа подвыпивших молодых людей. Потом продолжает:

— Ты слышал о Сергее Колмогорове (в 2014 году пограничник Сергей Колмогоров дал очередь из автомата по автомобилю, не остановившемуся по требованию военного патруля, в результате чего погибла женщина. — Фокус)? Вот за что он отсидел три года? А сколько еще таких колмогоровых до сих пор за решеткой? Если оккупированный Донбасс вернется в состав Украины, таких исков будут тысячи.

Молча смотрю на жующих людей, на залитое светом кафе.

— Вільна каса! — орет, глядя на меня, продавщица в зеленой кепке.

— Идем отсюда, — говорит Гриша.

Ничего не пиши

Выходим на темный Майдан. И я вдруг вижу улицу Гришиными глазами: каждый прохожий опасен. Вдвойне опасны те, кто приближаются к тебе, держа руки в карманах.

— Ты только не приписывай мне и в самом деле манию преследования, — бросает Гриша, прочитав мои мысли. — Я просто растерял на войне свою обычную беззаботность. Но страха нет. Да, я могу иногда обратить внимание на кого-то, оглянуться, но не более.

— Не хочешь бросить войну?

— Нет! — возбужденно отвечает он. — Я стою за Родину.

По дороге к Гришиной машине мы вспоминаем общих знакомых — ребят из 22-й сотни. Гриша снова не советует мне о них писать.

— Вот взять, к примеру, Чеха, — говорит он. — Парень служил в добробате, потом ушел в "Правый сектор". Он там уже год или больше.

— Это тот, который учился на архитектурном факультете? Он разве не восстановился?

— Восстановился, но потом снова бросил учебу и вернулся на войну. Ему, похоже, больше по душе взрывать мосты, чем их строить. Так что, если ты разместишь его фотку, он уже потом не сможет отрицать, что был "правосеком", членом чистой воды незаконного вооруженного формирования.

Сжечь мосты. Майдановец с позывным Чех – бывший студент-архитектор. Ушел в зону АТО добровольцем. После очередной ротации восстановился в вузе. Но так и не привык к мирной жизни – спустя какое-то время вернулся в строй

Достаю телефон, начинаю набирать Чеха. В конце концов Гриша уговаривает меня не звонить ему. Тогда я пытаюсь связаться с другими ребятами.

Трубку взял Денис Ирокез из Житомира. Из разговора выясняется, что он тоже связан с "чистой воды незаконным вооруженным формированием" — провел четыре месяца в учебке того же "Правого сектора", а после несколько дней воевал под Горловкой. Какое-то время жил в Одессе, где присоединился к местной Само­обороне. Ныне работает транспортировщиком на житомирской фабрике. И снова собирается на войну.

— Хочу вернуться к своим одесским друзьям, в ту классную атмосферу, — говорит он с волнением. — Мне трудно на гражданке, так что я готов даже подписать контракт с Вооруженными силами, для начала полугодовой. Но только так, чтобы вместе с друзьями. А если не возьмут в ВСУ, пойдем добровольцами.

Я собираюсь уточнить, что он имеет в виду под "пойдем добровольцами", но Гриша смотрит на меня укоризненно, и я смолкаю на полуслове.

Следующий звонок. Сотник Володя рад слышать и меня, и Гришу. Он больше года прослужил связистом в батальоне Национальной гвардии им. Кульчицкого, был ранен. Три месяца назад уволился.

— Ви про мене краще нічого не пишіть, — огорошивает Володя. — Я тут на роботу до певних силових структур влаштовуюся. Мені слава ні до чого.

В Киеве Володя, уроженец Прикарпатья, живет у своей гражданской жены, девушки, с которой познакомился на Майдане. Говорит, что давно хочет сыграть свадьбу, но во время службы было не до того. Зато Сотник успел заочно окончить три курса юрфака в Ивано-Франковском университете им. Данила Галицкого и теперь в любых силовых структурах сможет претендовать на офицерское звание. Говорим мы недолго — Володя явно не хочет продолжать этот разговор.

— Ему, насколько я знаю, в батальоне просто скучно было, — улыбается Гриша. — У всех боевые задачи, а у него — радиостанции и провода.

Набираем другого Володю — с позывным Будда. Он сейчас на Донбассе. Говорит, что тоже не может долго разговаривать: надо выходить на позицию. Его голос звучит все так же звонко и весело. "Буду в Киеве — выпьем пива!" Володя — офицер Нац­гвардии и студент-заочник: учится на юрфаке Академии внутренних дел.

Когда связь обрывается, Гриша грустно замечает:

— А Саша с позывным Пушкин совсем спился. Я в батальоне наводил справки. После нескольких пре­дупреждений его выгнали.

— В 2014-м у него в Киеве родилась дочь, — вспоминаю я.

— Кажется, Саша с семьей не живет, — отвечает Гриша, и больше мы о Пушкине не вспоминаем.

Сотника Вуйко я решаюсь набрать не сразу: наш прошлый почти часовой разговор закончился плохо. В конце Вуйко попросил меня никогда больше не звонить и не писать ему. Он тогда "скитался по госпиталям" и требовал, чтобы я рассказал в журнале про "свавілля медиків". Впрочем, потом Вуйко по­остыл и даже поздравил меня с Новым годом.

Во времена Майдана врожденное желание Вуйко бороться с неправдой и искать во всем "зраду" казалось более чем уместным. Но когда началась война, оно стало лишним, если не вредным. К примеру, посчитав порядки в Нацгвардии несправделивыми, Вуйко увел с учений подчинявшихся ему бойцов.

— Добре, що ти набрав мене! — сразу приступает к делу Вуйко. — Тобі треба піти з пацанами з 22-ї сотні до Генпрокуратури, щоб вибити для них статус учасника Революції гідності. Дехто з пацанів, розумієш, сидів у тюрмі, дехто не звертався до лікарів після отриманих на Майдані переломів та струсів мозку… Ми будемо в Києві у понеділок, максимум у вівторок…

О войне и своем участии в ней Вуйко говорит скептически:

— Я трохи воював цього року, але си вернув додому. Та окопна війна ні до чого! Тепер туди їдуть, тільки щоб отримати "убедешку" або заробити гроші. Хіба такі божевільні, як я, хочуть активу, але що ти поробиш, коли його нам не дають.

Гриша устало улыбается, слушая Вуйко, и безнадежно машет рукой. Я вешаю трубку. (Вуйко так и не позвонил мне ни в понедельник, ни во вторник.)

Все в сборе. Бойцы Самообороны после Майдана организованно отправились на полигон в Новых Петровцах, чтобы влиться в ряды Нацгвардии

Следующий боевой побратим — Паша Атаман из города Бар Винницкой области. В прошлом году он должен был начать службу водителем-крановщиком в инженерной военной части, базирующейся в его родном городе.

— Да я уволился давно, — смущенно признается Паша, когда я напоминаю ему об этом. — Мы с командиром части слишком по-разному смотрели на некоторые вопросы.

Паша устроился продавцом в обычный продовольственный магазин. Хочет сменить эту работу на более высокооплачиваемую, но пока такой не находит.

— Сейчас модно в Польшу ехать на заработки, а я вот туда не хочу, был уже, — бурчит он. — Хочу достойно жить на своей земле. Я в свои 25 всего в жизни попробовал — и революции, и войны (Паша тоже несколько месяцев воевал в "Правом секторе". — Фокус), и тех же заработков за границей. Теперь ищу покоя и этой проклятой стабильности.

Еще звонок. Пашин земляк Томаш Пацьора в свое время очень хотел устроиться в "Айдар", но его не взяли. Томаш целый год волонтерил, собирая по селам сало и мясо и делая из них колбасу для бойцов. Сейчас он трудится на мясокомбинате в Жмеринке. Томаш полгода работал в Польше, а вернувшись домой, сделал предложение девушке, в которую давно влюблен. Готовится к свадьбе.

— Как было бы здорово собраться, вспомнить прошлое: Майдан, Новые Петровцы, Донбасс… — восторженно говорит он.

Мы с Гришей молча киваем.

Маленькое счастье рядового Байкера

— А Коли Байкера у тебя есть телефон? Нет? Я тебе дам, — лицо Гриши снова освещает улыбка. — О Коле нашем даже газеты писали. Он женился на русской женщине, которая приехала в Украину, чтобы помогать украинским раненым. Она, видишь, не как все русские — не поверила телику, приехала и осталась.

Коля — крупный мужчина, которому в самом начале войны было хорошо за сорок. Я знал о нем только то, что он из Киева и что у него большая семья. Последний раз мы виделись на Майдане летом 2014 года. Коля тогда собирал людей, чтобы идти под Кабмин — "снимать Авакова".

— Доброго дня! — сурово отвечает Коля. — Слава Україні!

На русский не переходит, хотя до этого никогда не говорил по-украински ни со мной, ни с Григорием. За несколько минут узнаем его историю. Год он служил в "Айдаре", но так и не был оформлен официально. Потом какое-то время пробыл в учебке 3-го Кировоградского полка спецназа. Освоил профессию снайпера. Но на службу пошел не в спецназ, а в 24-ю Яворовскую бригаду, откуда уволился по состоянию здоровья в ноябре прошлого года.

— Я столько всякого оружия перетаскал, что теперь с позвоночником нелады, — признается Коля. — Да и последствия контузий дают о себе знать — то пульс скачет, то давление. Две контузии я получил в "Айдаре", а на Майдане мне в голову попал булыжник.

Теперь Коля — повар в Харьковском центре реабилитации, который существует на средства Фонда "Сестра милосердия" под началом волонтера Ярины Чаговец. Там он и познакомился со своей будущей женой — она администратор центра.

— В России маленького сына моей жены сбила машина, и после этого она решила уехать из страны, — рассказывает Коля. — А тут как раз в Украине началась война, и из всех российских каналов текла ложь. Она поехала туда, куда ее звало сердце. Чтобы своим трудом искупить грехи россиян. Теперь мы вместе. Когда окончательно распалась моя первая семья, мы с ней обвенчались.

Коля планирует окончить курсы психолога, чтобы помогать реабилитироваться воинам, возвращающимся с фронта. Харьковский центр реабилитации, по сути, — большое общежитие, где живут бойцы, которым некуда ехать во время отпусков или после ранений. У многих из них дома и семьи остались на оккупированной территории.

— Ни о чем, что было, не жалею, — предугадывает мой вопрос Коля. — Знаю, что здесь, в Харькове, я на месте, здесь я нужен. Эта война не закончится скоро, а значит, надо будет помогать еще очень многим, возвращать их в строй. А то, что у нас, у тех, кто стоял на Майдане, вышло не совсем так, как хотелось с самого начала, не беда. Пусть каждый построит свое маленькое счастье, и тогда всем будет хорошо.

Война не отпускает

Приятнее всего было общаться с Иваном Сывым, который, как и Григорий, отдал войне четыре года жизни. Недавно он уволился из Вооруженных сил, но дома усидеть не смог.

— Я подписывал контракт до конца особого периода, а когда президент позволил через 24 месяца службы пересматривать такие контракты, решил уйти на гражданку, — рассказывает Сывый после приветствия. — Думал, хватит с меня войны, поеду на заработки в Польшу. Уже и загранпаспорт сделал. Но война не отпускает.

Магия места. Отсюда начался путь на войну ребят из 22-й сотни. Они тогда не знали, что у этого пути нет конца

После недолгой паузы говорит:

— Я на фронт всегда езжу с бородой, чтобы отличаться от собственных фотографий на сепарских сайтах. А как вернулся домой, начал бороду брить. Внучка, заметив это, обрадовалась: "Ви, певно, діду, вже на війну не підете!" А когда увидела, что отпускаю бороду, загрустила: "Невже знов?"

Боевой опыт Сывый получил задолго до Майдана: двухлетнюю срочную службу прошел в спецназе во время войны в Приднестровье. В 2014-м записался в батальон МВД "Шахтерск". Чудом избежал Иловайского котла. Год воевал в добровольческом подразделении "Черная сотня". Потом два года прослужил в артиллерии Вооруженных сил. Теперь Иван планирует пойти в "Правый сектор" в качестве инструктора.

— В "Правом секторе" плохо только то, что если меня убьют, то будут хоронить без представителей военкомата, — смеется Сывый. — Но мне все равно.

Дома боец приводит в порядок документы. И добивается выделения своей семье двух гектаров земли. Говорит, что местные власти идут ему в этом вопросе навстречу. Сывый пытается поближе сойтись с другими ветеранами, чтобы в случае чего отстоять льготы, закрепленные за участниками АТО.

— Нам афганцы говорили: держитесь вместе, иначе льготы поотбирают, как отобрали у нас, и вообще о вас забудут, — продолжает Иван Сывый. — Но пока я за свет и за газ плачу только 25%. У меня есть право раз в год бесплатно ездить поездом или летать самолетом. Плюс могу при необходимости проходить лечение в военном госпитале. Это не так уж и мало.

Последний звонок был Владимиру Мицуку, главе Белозорской объединенной громады Черкасской области. Он не был членом Самообороны Майдана. С ребятами из 22-й сотни его связывает лишь то, что в селе Белозорье родился и вырос самообороновец Витя Еременко, впоследствии служивший в батальоне им. Кульчицкого и погибший 11 сентября 2014 года под Дебальцевом.

— За Витиной могилой мы ухаживаем. Один из классов нашей школы взял над ней шефство, — рапортует Владимир Павлович. — Я немного жалею о том, что компенсацию в 600 тыс. грн, которая полагалась Витиным родным, никто так и не получил. Дело в том, что компенсацию дают только наследникам первой линии, а таких у Вити не осталось. Мы сделали все возможное, чтобы эти деньги получила его бабушка — самая близкая Вите душа. Но ничего так и не смогли добиться. А еще назвали в честь Вити одну из улиц Белозорья.

Вздыхаем, прощаемся.

Вокруг все та же праздная публика, то и дело фотографируются туристы. Freedom is our religion! Предлагаю Грише куда-нибудь зайти, согреться. Но ему пора. Когда вновь увидимся — неизвестно, через две недели ему нужно возвращаться на Донбасс.

Я останавливаю такси, называю адрес. Из колонок, вмонтированных в передние дверцы, доносятся обрывки новостей: "…Во время выполнения боевых задач трое украинских военных погибли, еще трое получили ранения, один — боевую травму. Всего за прошедшие сутки зафиксировано семь обстрелов сил АТО со стороны боевиков".

• Читайте также: Война теней. Несколько историй с передовой в зоне АТО

Таксист переключает канал — теперь звучит ритмичная незамысловатая мелодия. Я мысленно благодарю его за то, что не включил русский шансон. Смотрю в окно на вечерний Майдан. Отсюда начался путь на войну ребят из 22-й сотни. Становясь на него, они не знали, что у этого пути есть начало, но нет конца. Война всегда будет с ними и в них.