Любовь во время войны. Почему женам бойцов АТО иногда тяжелее, чем самим бойцам

Несколько лет назад Центр безо­пасности США провел масштабное исследование о самоубийствах в армии и других проявлениях посттравматического стрессового расстройства (ПТСР). И выяснил любопытный факт: американские офицеры, дистанционно управлявшие дронами во время афганского конфликта, испытывали такой же посттравматический синдром, что и обычные боевые летчики. Несмотря на то, что операторы-офицеры за войной наблюдали через экран монитора, некоторые из них заканчивали жизнь самоубийством. Психологи объясняют это тем, что операторы дронов часто видели, как талибы убивают американских солдат, но сделать ничего не могли. Они переживали шок, но не за себя — за других.

О том, что такое "шок за другого", в Украине, пожалуй, лучше всего знают жены участников АТО. Воин на Донбассе может находиться в условиях боя час, полдня, иногда весь день. В остальное время он ест, спит, отдыхает и даже шутит. А для жены или матери его убивают в режиме 24/7.

Украинских женщин никто к такому не готовил. И мало кто помогает им сейчас. Когда заходит речь о посттравматическом синдроме, медики, психологи и чиновники, как правило, рассуждают о необходимости реабилитации бойцов. Для жен и близких участников АТО нет ни госпрограмм помощи, ни специальных курсов, ни центров психологической поддержки.

Мы поговорили с тремя женщинами, чьи мужья вернулись из зоны АТО с инвалидностью. Они рассказали о своих чувствах, надеждах, мечтах и разочарованиях. О том, что война способна разжечь любовь. И о том, что она может ее убить.

Он же патриот

Нина Мамонтова (25 лет), разрабатывает проект по здоровому питанию для детей в школах. Муж вернулся из зоны АТО с серьезным осколочным ранением руки

С Пашей мы познакомились в интернете еще до Майдана. У нас было лишь одно свидание, после которого судьба никак не давала нам увидеться снова. То возможности не было, то времени, то кто-то опаздывал на встречу. В общем, все вело к тому, чтобы мы не были вместе.

А потом случился Майдан, и я знала, что он там. Он же патриот, так что сомнений, где его искать, не было. Так и оказалось. Когда я ему позвонила, он уже сидел в здании Дома профсоюзов с разбитой головой.

С того момента мы не расставались. Я понимала, что он поедет на восток. Паша постоянно об этом говорил. Пыталась его отговорить всеми способами — и хитростью, и разными уловками, но он не слушал. Мои старания ни к чему не привели.

19 декабря 2014 года, стоя на Софийской площади, он пообещал мне, что вернется живым. В тот же день уехал. Я знала: он сдержит обещание. С этим обещанием мне было легче его ждать.

Все, что мне оставалось, — с головой уйти в учебу и работу. Я работала воспитательницей в школе для плохо слышащих детей и с 8 утра до 9 вечера была занята. У меня не хватало сил на волнения. Мы часто переписывались и созванивались. Мне казалось, что я не волнуюсь. Но похудела на 7 килограммов за пару месяцев. Организм не обманешь.

По телефону я ему рассказывала про все свои маленькие проблемы — о конфликтах с подругами, неприятностях на работе, абсолютно все. Мне кажется, это его немного отвлекало от того, что было там.

О ранении узнала из новостей. По "1+1" передали, что два 22-летних атошника из "Азова" ранены. Я сразу поняла, что один из них — Паша. Начала обрывать телефоны. Мне сказали: "Не волнуйтесь, у него легкое ранение". Но я чувствовала: что-то не так. Оказалось, у него полностью разорвало руку и перебило кости.

Когда его увидела, он мне показался таким маленьким, а рука несуразно большой. У него был аппарат Илизарова. Я тогда не понимала, насколько это сложное ранение. Мы в тот момент вообще мало что понимали. Просто стояли и обнимались.

Каждые выходные я ездила к нему в больницу. Решила не бросать работу, чтобы у нас была хоть какая-то копейка. Благо нам очень помогали волонтеры и друзья.

Моя ошибка была в том, что я сразу начала расспрашивать, что с ним случилось. Он мне объяснил: придет время, и он сам все расскажет. Больше я в душу к нему не лезла. Только потом узнала, что в тот же день погибли два его друга и несколько парней получили ранения.

Он сильно возмущался, что я к нему так часто езжу. А мне очень хотелось его подбодрить и хоть как-то помочь. Потом мне уже рассказали, что он, оказывается, ходил радостный по больнице и ждал меня.

В больнице в Запорожье мы решили, что поженимся. Не хотели больше тратить времени. Паша не делал мне предложения, мы просто договорились о том, что хотим вместе прожить эту жизнь. Потом журналисты написали, что я приехала к нему в больницу и сама сделала предложение. Меня это очень возмутило. Почему журналисты так часто пишут неправду?

Сначала мы готовились к свадьбе, а потом к очередной операции. Началось ухудшение: кожа не приживалась, кости не срастались, рука начала гнить. Украинские врачи хотели вырезать кости и нарастить новые, но спасло то, что волонтеры собрали деньги и отправили Пашу во Францию. Там ему успешно сделали операцию. Но функции руки все равно полностью не восстановились — мизинец так и не двигается, часто бывают боли.

Если бы я слушала все диагнозы врачей, сошла бы с ума. Нам же в самом начале сказали, что руку не восстановить, что ее функции утеряны. А я верила: все будет хорошо. Если бы сидела и думала, что он может остаться без руки, мне бы легче не стало.

"Ты еще такая молодая, найдешь себе здорового мужчину. Зачем он тебе?" Эту фразу я слышала с десяток раз от коллег, одногруппников, друзей, просто знакомых. Особенно старшие люди эту мысль пытались навязать. Я ничего им не отвечала. Этих людей не интересует ни наше с Пашей будущее, ни будущее нашей страны. В результате я лишилась всех подруг, осталась только одна, которая меня поддерживала все это время.

Мы с Пашей мечтаем открыть свой ресторан. Там будут работать люди с инвалидностью. Хотим создать тепло и уют для них.

Простила за все

Наталия Писарчук (33 года), домохозяйка, по образованию маркетолог. Муж вернулся из зоны АТО с переломом позвоночника и открытой черепно-мозговой травмой

Мы вместе с 10-го класса. После школы он пошел в армию, я его дождалась, и мы поженились. Тогда я и подумать не могла, что придется его ждать с настоящей войны.

Однажды Юра приехал с работы пораньше, и я по взгляду поняла: что-то не так. Сказал, что идет на войну. Поставил меня перед фактом. Я не плакала и не ругалась. Молча достала из холодильника еду, помогла собрать вещи. Я была в трансе. Когда он ушел, ревела навзрыд.

Всех, кто мне звонил и спрашивал, как я могла его отпустить, грубо посылала. И удаляла номер из телефонной книжки. Тогда я хорошенько почистила список друзей и знакомых.

Долго не могла простить мужа, но в то же время мне хотелось его поддержать. Поэтому по телефону я никогда не рассказывала, что мне плохо, что ребенок болеет, что настроения нет. Говорила: все прекрасно и лишь его не хватает. Не грузила проблемами.

В тот период я начала впервые молиться Богу. Не могла избавиться от ощущения, что что-то произойдет. Летом 2014-го дочка перед сном попросила посмотреть все папины фотографии. Меня это очень напугало. Появилось страшное предчувствие. Наутро я узнала, что Юру ранили.

У него был перелом позвоночника, открытая черепно-мозговая травма, осколочное ранение в голову. Ему светило инвалидное кресло. Врачи сказали, что он не будет ходить. Я готова была с этим жить, это даже не обсуждалось. Я настолько люблю этого человека, что для меня не имеет значения его физическое состояние. Но Юра быстро встал на ноги и через пять месяцев реабилитации, на мое 30-летие, сделал "подарок" — снова уехал в зону АТО.

Тогда я впервые в жизни захотела развестись. Несколько дней не вставала с кровати. У меня была затяжная депрессия, из которой вышла только благодаря злости. Сказала себе, что дождусь его из АТО и разведусь. И это был не блеф. Считала, что он меня предал. А потом у моей подруги на войне пропал муж. И у меня что-то внутри екнуло. Я простила Юру. Простила за все.

Моего мужа на ногах держит спорт, в буквальном смысле. Если перестанет тренироваться, он не сможет ходить. Если ляжет на диван, то пролежит на нем всю жизнь. Сейчас он ходит в корсете и, временно, с палочкой. Из-за контузии у него появилась светобоязнь, поэтому он всегда в затемненных очках, либо в темных линзах. Врачи сказали, что это не лечится.

Какие у нас планы на будущее? Очень прозаичные. Получить инвалидность. Несмотря на то, что у мужа перелом позвоночника, куча проблем по неврологии и ходит он при помощи ортопедических приспособлений, на комиссии сказали: "Здоров". Хотя Юра перенес сложнейшую операцию. С такими диагнозами людям дают минимум третью группу. Ему не дали никакой. Было предложение за тысячу долларов решить вопрос. Юра отказывается давать взятку. Говорит, не за то воевал.

АТО поменяла нас всех. Она отняла у моего ребенка детство. В свои 7 лет Рита у Деда Мороза просит для папы новый позвоночник. Ей хочется, чтобы он не ходил с протезами, чтобы оставил палочку. Она не просит игрушки, она просит здоровья для папы.

После ранения наши отношения стали крепче. Жизнь изменилась, но сказать, что стала лучше или хуже, нельзя. Я научилась быть ребенку и за маму, и за папу, делала какие-то мужские вещи по дому. Стала и мужчиной, и женщиной. Хотела я этого или нет — не знаю. Конечно, легче, когда кто-то все делает за тебя. Но нашу семью ранение укрепило. Мы заново привыкали друг к другу, заново учились вместе жить. Если действительно любишь человека, ты должен быть готов ко всему.

Суметь отпустить

Ольга* (51 год), финансист. Муж вернулся из АТО без рук

Никогда не говори "никогда" и не рассуждай о том, чего знать не дано. Однажды мы обсуждали с подругами, как хорошо, что у нас взрослые дети. Я тогда сказала, что уже не смогла бы не спать ночами. А через несколько месяцев муж вернулся из зоны АТО без рук. Я не просто ухаживала за ним как жена, я стала для него обходительной мамой и внимательным другом.

Мы прожили в браке 15 лет, потом развелись, потому что понимали, что за долгие годы наши цели и смыслы стали слишком разными. Но при этом я всегда хотела сохранить теплые отношения и какое-то единство всей нашей семьи: отец, мать, двое детей. Возможно, кому-то мои мысли покажутся эгоистичными, но когда муж ушел воевать, я подумала, что жизнь дает нам второй шанс. Война, расстояние и страх больше не увидеться могли бы сблизить нас.

Я чувствовала, что может произойти что-то неотвратимое. Будто камень был внутри. Состояние тревоги, неопределенности и неведения, состояние накатывающей грусти. Я уже внутренне была готова к звонку, который изменит все. И однажды этот звонок раздался: "Ваш муж живой, но у него нет рук". В глазах потемнело, слезы ручьем. Через три часа я уже ехала к мужу в больницу в другой город.

Три года мы провели в больницах. Реанимация за реанимацией. Я не оставляла мужа ни на минуту. Уволилась с работы, подстроилась под условия частых и долгих переездов. Жила в больничных палатах и на съемных квартирах.

Я освоила новые для меня знания по медицине катастроф и психологии. Тогда был период обострения войны на востоке и в больницы привозили много раненых ребят. Некоторые парни не могли говорить, а поскольку у них не сохранились документы, никто не знал, как найти их родственников. Они лежали в реанимации и смотрели на меня глазами, молящими о помощи. Эти ребята были чьими-то детьми и хотели жить, понимаете! Три года прошло, а я забыть этого не могу.

Невозможно грести в лодке, когда с другой стороны брошен якорь. Но я продолжала грести. Нам обоим было очень тяжело. Днем и ночью я ухаживала за мужем. Стала его руками. Но он психологически отдалился и закрылся. Моя помощь воспринималась как должное, а моральная поддержка вызывала даже некоторое раздражение и агрессию. Это была явная позиция защиты, желание стать таким же полноценным и сильным, как раньше. Но "как раньше" уже быть не могло. Неприятие этой ситуации породило злость, отсутствие чувства благодарности и теплоты.

Однажды ко мне в больнице подошла незнакомая женщина и обняла. Обняла и прошептала: "Девочка моя, тебя же сейчас даже некому обнять!"

"Ты не выдержишь, если постоянно будешь находиться в замкнутом пространстве, — говорила подруга-реаниматолог. — Выходи на улицу и смотри на что-то красивое, новое, на природу, слушай птиц, гляди на людей — чувствуй жизнь, которая не остановилась! Она в каждом моменте, она здесь и сейчас!" А на что красивое можно смотреть осенью возле больницы? Меня спасали маленькие дети. Я садилась на скамейку в парке у больницы и просто смотрела на них, на то, как легко и беззаботно они воспринимают эту жизнь, как радуются и веселятся.

Мы продали квартиру и купили дом, о котором давно мечтали. Маленький и очень уютный. Но дом не улучшил наших отношений — форма не может изменить содержания. Я отдавала все тепло, заботу и любовь мужу. Но он в душевном смысле не хотел никого подпускать к себе. Он так переживал свою боль. И я поняла, что сказка, о которой я мечтала, — это лишь сказка.

Надо уметь сформулировать вопрос и слушать, что Вселенная скажет в ответ. К тому моменту я уже начала медленно угасать. За месяц похудела на 10 килограммов. Подруга как-то спросила: "Ты жить вообще хочешь?" Конечно, я хотела жить и понимала: надо что-то делать. Но сказать и сделать — это разные вещи. Для начала нужно было самой себе ответить на вопрос: "Можно ли уйти от человека без рук, как бы плохо он к тебе ни относился?" И я начала искать ответ.

За три года государство нам ни разу не помогло. Дело не в финансовой поддержке. Тяжело было выжить психологически. Я сама искала психологов, платила им деньги. Находясь и без того в тяжелой ситуации, методом проб и ошибок мы искали того, кто способен нам помочь.

Выжила благодаря частным курсам для жен. Я этих встреч ждала, как дети Нового года. Это покажется странным, но нас учили тому, что мы заслуживаем счастья и любви. В конце курса мы все писали свои мечты и желания. Хотя в начале этих занятий и подумать не могли, что все еще способны о чем-то мечтать. Психолог нам все время говорил: "Вы должны мечтать, вы должны хотеть стать лучше, стать лучшей версией самих себя. Вы ведь живые!"

А потом судьба дала мне шанс. Поступило предложение о работе в другом городе. Муж был не против моего переезда. К тому моменту наши отношения были на той стадии, когда мы оба понимали, что ничего нового друг другу не дадим. Наши дети, которые все это время были рядом и помогали папе, поддерживали морально и меня. И в этот раз поддержали. В этом ценность семьи.

Помню, как села в поезд, помню свое состояние. Не было никакого облегчения. Только остаточный страх того, что я что-то делаю неправильно. Мысль в моей голове о том, что я оставляю человека без рук (хоть и с протезами и уже не нуждавшегося в тотальном уходе), не покидала меня. Лишь позже я поняла, что это был страх перед общественным осуждением. Что подумают люди? Мы все в какой-то мере заложники страхов, ложных стереотипов, мнения общества, которому и дела нет до реального человека.

Мне начали звонить и спрашивать: как ты могла? Но я не хотела никому ничего объя­снять, оправдываться и извиняться. Осуждают те, кто смотрит и наблюдает за картинкой чужой жизни со слов других, исходя из своего жизненного опыта. На самом деле никто не поймет, что пережила я, моя семья, мой муж. Да никому, по сути, и дела нет до этого! Многие, перемывая другим косточки, пытаются оправдать свои поступки или выглядеть на фоне кого-то благородными и всепрощающими.

Я приняла нелегкое решение, которое для большинства может показаться непонятным. Но если решение способно дать счастье хотя бы одному человеку, при условии непричинения боли и страдания другому, то оно верное.

Чтобы что-то получить, нужно что-то отпустить. Так получилось, что муж тоже нашел работу. Теперь у нас складываются неплохие отношения. Я как могу ему помогаю, морально поддерживаю и искренне радуюсь всем его победам и достижениям. Хорошие человеческие отношения и свобода каждого в них ценнее, чем простое выполнение повинности в форме "любви" под предлогом "должен" и страхом общест­венного осуждения.

Я делюсь своими мыслями, потому что женщин, попадающих в подобные ситуации, множество. И я бы хотела, чтобы все мы были счастливы, любили и были любимыми. И если для этого нужно принять одно верное, но очень болезненное и некомфортное решение, то его стоит принять — для себя, с любовью к себе.

* По просьбе собеседницы Фокуса имя изменено