Опасная игра. Российский политолог Александр Морозов об украинском вопросе и предчувствии Большой войны

КТО ОН

Российский журналист, политолог, философ

ПОЧЕМУ ОН

Был главным редактором "Русского журнала" (2011–2015), директором Центра медиаисследований УНИК, участвовал в создании интернет-журнала для интеллектуалов "Гефтер.ру", постоянный автор Republic.ru, Colta.ru, Forbes, "Ведомости". Живет в Праге

Интеллектуалы и тревожный фон

Об эхе глобализации. Несмотря на атмосферу нарастающей тревожности и на всю критику, которая сейчас звучит по отношению к глобализации, мировая архитектура не поменялась. Если вы хотите в этом мире оставаться, то возможности для вас открываются не через какие-то собственные радикальные действия, а через встраивание в эту систему. Сколько бы ни говорили про Халифат с его образом будущего или про Путина, у которого возник свой образ правого интернационала, реально мир продолжает функционировать через большие институции, в которые, хотите вы того или нет, нужно встраиваться.

Конфликт Севера и Юга. В результате 30-летнего экономического, социального и глобального развития сейчас назревает общее ощущение, что многие народы хотят изменения собственного статуса или изменения своего места в мире. Мы видим, что, с одной стороны, меняется Ближний Восток, с другой — Китай. Меняется мир Латинской Америки, Африки.

Если рассматривать самую главную глобальную проблему — неравенство, то мы все понимаем, что оно неуничтожимо. Невозможен рай на земле, при котором все будут равны. Само неравенство заложено в основу человеческого бытия, и речь может идти только о его смягчении или создании таких условий, при которых оно не так сильно сказывалось бы на жизни конкретной семьи. Но полностью оно непреодолимо. Так вот, поднимающиеся народы Юга рассчитывают сейчас, что по-другому будет решаться проблема неравенства, поскольку на этом глобальном Юге появился средний класс, который хочет не только покупать дорогие немецкие автомобили, итальянские ботинки и войти в глобальную потребительскую культуру, но и получить ответ на вопрос, каково будет его место в мире вообще.

Предчувствие Большой войны. Третий момент, который вызывает сейчас много волнения — мир в целом очень долго живет без Большой войны. Такого не было в прошлом. Миновало 70 лет после Второй мировой, и как будто наступил "вечный мир" по Канту, когда народы не вступают в глобальную кровавую схватку, а просто развиваются и находят решение своих проблем. Многие, глядя на происходящие пугающие события, говорят, что, наверное, это все-таки кончится войной. Некоторые играют на этом. Например, в России сейчас есть аналитические центры, которые прямо пишут, что на горизонте 2025-2035 годов неизбежно военное столкновение глобальных держав и что нужно готовиться, надо видеть свое место в этой третьей мировой войне. И это очень важный фон.

И, безусловно, мы не можем быть до конца уверенными в том, что человечество наконец встало на какие-то рельсы. Оно всегда может пойти назад. И такие крайне архаичные, мрачные силы, конфликты такого разлома обществ могут пробудиться. И это очень важный фон, потому что он ставит перед многими интеллектуалами вопрос, как противостоять этой перспективе.

О задачах для интеллектуалов. Сегодня интеллектуал может иметь разные точки зрения, но он должен все-таки твердо стоять на идее нерасширения насилия. Это фундаментальный момент. В мире есть много конфликтных осей, которые очень легко можно сдвинуть. Незаметно. Одним движением. То, что произошло на востоке Украины, лишь один пример. Понятно, что можно раскачать ситуацию и с европейским сепаратизмом, и в пограничных регионах, где, кажется, конфликты уже улажены, но на самом деле там легко может начаться насилие. И внутри самих обществ такое возможно. Интеллектуал должен очень внимательно относиться к тем силам или тем голосам, которые стремятся развивать идеологии, делающие допустимыми насилие в отношении каких-то социальных групп. В остальном не так важно, какие экономические программы предлагают интеллектуалы. Лучше или хуже. Это не так существенно, потому что если вы что-то не так реформируете, можно через 10 лет поправить, проведя другую структурную реформу, но если вы начинаете работать на раскол собственного общества или на международный раскол, то обратной дороги нет. Никакого примирения не произойдет, и пограничная линия будет стоять десятилетиями, а то и столетиями.

Интеллектуальная мировая элита сейчас находится не в лучшей форме, потому что за последние 30 лет произошли несколько важных институциональных изменений, которые пошатнули ее позиции.

Первое. Ослабла роль университетов. Они превратились в большие образовательные машины, которые лишь оказывают услуги, хотя раньше являлись столпами общества.

Второе. Меняется роль медиа. Традиционные СМИ в прошлом, конечно, были очень влиятельны. Человек открывал газету и понимал, что умные люди пишут для меня, я должен это прочесть, и даже если у меня есть какое-то собственное суждение, я не могу не прислушаться к тому, что говорит в газете квалифицированный специалист по какой-то проблеме. Теперь мы живем в другую эпоху, в которой каждый может написать, что автор — говно, а его комментарий идиотский, независимо от того, является ли пишущий экспертом, который потратил десять или сто тысяч часов жизни на изучение этой проблемы, и входит ли этот человек в круг авторитетных специалистов в своей среде. Благодаря развитию социальных сетей размывается авторитетная позиция.

И третий момент размывания влияния интеллектуализма заключен в том, что в недавнем прошлом, еще 30–40 лет назад, большую роль играла доставшаяся нам по наследству от XIX века и начала XX века тематика ценностей и связанности человека с выбранной им идеологией. Если ты левый, то акцентируешь внимание на социальной справедливости и борешься за нее. Если ты либерал, то ты отстаиваешь свободы. Если ты консерватор, то настаиваешь на верности каким-то старым традициям.

Александр Морозов: "Мне кажется очевидным, что сегодня российская либеральная среда сошла на нет и не может повлиять на общественно мнение в России в целом. Никак"

В последние же 20 лет мир вошел в фазу, когда в роли интеллектуалов выступают менеджеры, люди, для которых важен не идеологически ценностный горизонт, а в значительном степени интеллектуальный технократизм. Собственно говоря, это заметно и в большой политике. Мы видим, что сегодня политики не столько идеологические люди, сколько позиционирующие себя, например, как специалисты, готовые провести структурную реформу или привести свою экономику/политическую систему к какой-то норме с помощью определенных технических нормативных действий. Не только Путин вначале говорил, что "я просто нанятый менеджер", но сейчас многие европейские главы правительств и политики все больше позиционируют себя как бы над идеологической и ценностной схваткой, говоря, что их дело решить проблемы.

Эти три момента меняют положение интеллектуалов и их влияние в мире. Это влияние слабеет. У меня нет ответа на вопрос, за счет чего и как в XXI веке будет работать этот механизм рефлексии. Рефлексии обществ к самим себе.

Интеллектуалы в России

О комплексе имперскости. Москва сейчас перечитывает различные немецкие мемуары 1930-х годов. Перечитывает Виктора Клемперера, знаменитого немецкого филолога, который следил за изменением публичной речи в период прихода нацистов к власти. Вглядываясь в прошлое, равно, как и в то, что делал сталинизм с людьми в 1930- годы, люди ясно понимают, что нет никакого культурного инструментария предохранения от установления новой коллективности. То есть веймарский синдром сейчас в России работает, захватывая в том числе и интеллигенцию. Кто-то сохранял иммунитет к этой яркой коллективности, которая, с одной стороны, предлагалась властями, с другой — поддерживалась общественными движениями. Как сейчас и в России.

Нельзя сказать, что все происходящее сегодня в РФ организовано Кремлем. Это очевидно не так. Есть много инициативных групп, которые снизу подогревают атмосферу. И никакого иммунитета, как показала история, не бывает. Тем не менее некоторые люди решительно против и не идут на компромиссы. Я бы сказал, что для таких людей перспектива массового насилия является недопустимой, а для остальных, как выясняется, это не является критическим моментом. В чем разница между мной и, допустим, Захаром Прилепиным? Не в том, что у нас разный социальный идеал или мы по-разному видим русскую литературу, а в том, что, с моей точки зрения, определенные политические действия ведут к неизбежной эскалации насилия и возрастанию количества жертв. Для меня это внутренне совершенно недопустимо, а у него, видимо, другой порог в отношении этого. В этом большая проблема. Иногда интеллектуалы или образованные люди вдруг начинают мыслить категориями героизма и жертвы. Это очень опасная философия. Дело в том, что нацизм показал, что вы можете связать идею свободы и достоинства вовсе не с либеральными ценностями, а, наоборот, с милитаристскими. И согласно такой идеологии по-настоящему свободным будет человек, который способен идти на жертвы, в том числе коллективные. Вот эта опасная игра ведет к тому, что большие группы начинают сами переходить на позицию, что у нас народ, у которого есть не будущее, не планы благоустройства, а судьба. Как только вы начинаете говорить о народной судьбе, это значит, что вы уже перешли на язык любых жертв в дальнейшем, потому что если у народа судьба, то ее надо принять. В конце концов, символом этой судьбы для них становится сам Путин. Принять судьбу означает принять любые повороты его политики, как и принять результаты военной катастрофы и любой голод и нищету. Так начинается героизация жертвы. Для кого-то это является абсолютно абсурдным, недопустимым и кажется бессмысленной, ненужной ценой, которую придется заплатить. А для кого-то становится частью собственной идеологии.

Александр Морозов: "История вторжения в Украину никогда не исчезнет, пока это исторически не закончится благополучным образом"

Русский либерал и украинский вопрос. На мой взгляд, возникает аберрация восприятия, то есть дефект зрения. В Украине слышны немногие голоса, и даже не столько российской либеральной общественности, сколько нескольких политических лидеров, к которым приковано внимание. Тут нужно понимать, что в совокупности гуманитарная российская образованная среда в значительной степени не высказывается по этим вопросам, хотя и имеет свою точку зрения.

Другое дело, споры и их накал связаны с нашим чрезвычайным сидением в социальных сетях. Возникает дополнительное искажение оптики. Я сам блогер и очень хорошо понимаю, что ни в коем случае нельзя воспринимать среду своих комментариев как репрезентативную выборку. Это иллюзия, потому что половина людей в комментах наняты за деньги, другая — по причине собственного одиночества сознательно хочет вести с тобой бесконечную полемику.

Существует усталость от украинской ситуации. Такое настроение у российских либералов, что реформы после Революции достоинства не удались, коррупцию в Украине победить не смогли, структурные реформы не идут, Порошенко не так хорош, как хотелось бы, и так далее. Это все как-то усваивается всей средой, и из-за этого возникает вязкое болото вокруг российско-украинской тематики. Куда это будет двигаться дальше? Мне кажется очевидным, что сейчас российская либеральная среда сошла на нет и не может повлиять на общественно мнение в России в целом. Никак.

Мы видим, что в самой России одним из главных моментов дискуссии в этой среде является уже даже не столько сопротивление властям, сколько собственный компромисс. Бесконечно обсуждаются вопросы: "Должна ли была Доктор Лиза сотрудничать с властями?" или "Можем ли мы примириться с тем, что любимый нами актер Ливанов так ярко пресмыкается перед "владыкой"?" и более глубокие дискуссии о том, где предел компромисса, если ты, скажем, находишься в системе образования или в академической среде, куда тоже полным ходом проникает идеология нового патриотизма. Этот компромисс становится в России главной проблемой, и тут уж, извините, получается, совсем не до Украины.

Александр Морозов: "Российский образованный класс в целом искушения не выдержал и купился. Не устояли. Отказались от частной позиции в пользу поддержки государства"

О будущем российско-украинских взаимоотношений. От Украины не отстанут. Украина останется болезненной раной, которая не может зажить, потому что как ни относиться к историческим итогам Евромайдана, для русских будет оставаться фундаментальным моментом, что это противостояние России и Украины странное, что неизбежно будет формировать скрытую вину внутри российского общества. Исторические примеры есть. И ни разу из этого не удалось выйти. Если взять для примера присоединение балтийских республик по пакту Молотова и Риббентропа, то там было даже лучше. В этих республиках действовали коммунистические партии, были движения социалистов, которые очень любили Советский Союз того времени. То есть было на что опереться. Тем не менее советское общество, прожив после войны 40 лет, ясно понимало, что это несправедливо. Как бы идеология ни работала. Кончилось это тем, что Советскому Союзу все равно пришлось исторгнуть из себя эти республики. Эта вина и ответственность никогда не угасает. Или, скажем, никто не может сказать, что советско-финская война была справедливой. Какие бы усилия и аргументы ни находили историки, чтобы объяснить, почему Сталин должен был это сделать или почему Москва должна была напасть на Финляндию, все равно внутри общества советско-финская война всегда замалчивалась, считалась заведомо несправедливой, а те, кто в ней участвовал, никогда не гордились этим. История вторжения в Украину тоже никогда не исчезнет, пока это исторически не закончится благополучным образом.

О признании ошибок. Мы, российская интеллигенция, конечно, можем сказать, что в целом, это глобальная ситуация. В Британии и Евросоюзе тоже кризис. Но это лишь коварство для оправдания собственной слабости. Надо признать, что российский образованный класс в постсоветский период не смог устоять перед искушением. Приход путинизма содержал большое искушение тем, что будет больше государственности, что бандитизм уйдет, а государственные чиновники получат достойное место, как им и положено. Нельзя сказать, что это была какая-то маргинальная точка зрения в начале его правления. Она являлась всеобщей после 1990-х годов. Российский образованный класс в целом искушение не выдержал и купился. Не устояли. Отказались от частной позиции в пользу поддержки государства. Немногие в 2001 году громко говорили, что чекисты окажутся чекистами и ничего кроме диктатуры чиновников и людей в погонах не создадут и что никакой общественной динамики не будет. Не хотели верить, что эта путинская верхушка станет производить какой-то новый коллективизм, что мы все окажемся внутри и станем частью этого процесса.

• Читайте также: Вечный оппозиционер. Виктор Ерофеев об оппозиции в России и эпидемии глупости в мире

Когда отходишь сейчас назад и обдумываешь события 10-летней давности, пытаешься спросить себя: а где произошел этот поворот? Случился ли он на деле Ходорковского или на разгроме НТВ? Или когда создали Russia Today, или движение "Наши" в 2006 году? Или плохо стало, когда уже Медведева разгромили? Всегда есть такие размышления. Но вне зависимости от того, что ты себе сказал, все равно получается, что случился самообман с образованным классом в России. С нами со всеми. Конечно, за этим самообманом стояло желание найти какую-то новую постсоветсткую идентичность, но теперь уже ясно, что это совсем не та идентичность.

Фото: Тамара Корнильева