Три веселых буквы. Музыканты "Хамерман знищує віруси" — о прекрасном будущем, матюках и голой жопе

Ты знаешь ХЗВ? В определенных кругах это пароль, который работает по принципу "свой — чужой". Основанная Владимиром Пахолюком и Альбертом Цукренко, группа возникла в Сумах более 20 лет назад, и ее путь никогда не был простым. Скоморошеская, смеховая культура, реализуемая сегодня в творчестве нишевых кабаре-групп, не имеет традиций в нашей стране. Этим ХЗВ и уникальна. "Хамерманов" отличают неуемная витальность и яркая, праздничная энергетика. Их песни — пусть злые, но очень смешные анекдоты. Сценические образы — пиршество для глаз, вечный праздник и одновременно глубокое культурологическое исследование украинского социума.

Возможно, вы удивитесь, но лидеры группы могут внятно объяснить, почему на сцене они поют то, что поют, и выглядят так, как выглядят.

Недавно нардеп Ольга Богомолец внесла законопроект об усилении ответственности за использование нецензурных выражений в публичном пространстве. Это повод поговорить о такой части вашего творчества, как обсценная лексика. Почему вы используете матерную речь?

Альберт Цукренко (А. Ц.): Можно, я скажу? Я, правда, тексты песен не сочиняю, я пишу к ним музыку, но это наша общая группа, и поэтому я тоже отвечаю за происходящее. Вова Пахолюк — человек-стресс. Вова тяжело переживает многие вещи в жизни, и таким способом он этот стресс прорабатывает и канализирует, снимает напряжение. Это просто его язык, он им выражает сильные эмоции.

Мне кажется, ровно то же происходит и с публикой: мы поем о том, о чем другие артисты никогда не поют. Они делают вид, что вместе с публикой живут где-нибудь в Нью-Йорке. Но на самом деле люди здесь это переживают и им негде снять стресс. На наших концертах проговариваются вещи, которые в других случаях просто загоняют в подсознание, и они сидят там, отравляя все вокруг.

Тебя послушать, ваши концерты — прямо сеансы психотерапии...

А. Ц.: Мне кажется, люди приходят именно за этим. Проговоренный стресс перестает быть таким сильным. Когда напишешь песню про смерть, люди начинают ее меньше бояться. Это способ снять напряжение.

Если вернуться в поле культуры, как вы считаете, ваши стихи и концерты — это альтернатива мейнстриму? Или сейчас нет больше никакого мейнстрима и никакой альтернативы, а есть просто общий поток?

Владимир Пахолюк (В. П.): Конечно, нет. Еще недавно доминирующая концепция про "высокое" и "низкое" себя уже отработала. Я бы скорее говорил о различиях между культурой и искусством и о том, к чему мы можем отнести тот или иной арт-объект.

Культура и арт

Как вы различаете арт и культуру?

В. П.: Все очень просто. Любой художественный выпердыш — по определению культура. Вне культурного поля ничего существовать не может. Но является ли это искусством — вот вопрос. Чтобы на этот вопрос ответить, нужно провести небольшой тест. Искусство в культуре человеческой возникает тогда, когда появляется религиозная практика. Стало быть, любой арт связан с идеей постижения Бога, с трансцендентными практиками. Если культурное высказывание перед собой такую цель не ставит, это не искусство, а просто культурный феномен.

Творчество вашей группы — это искусство или культурный феномен?

В. П.: Искусство. Много лет подряд нас активно недопонимают и часто отвлекаются на маты и визуальную составляющую, которая тоже работает на эту концепцию. Но мы давно себя позиционируем как арт-группа, как группа, которая отвечает на главные вопросы. Мы работаем с базовыми ценностями.

Секс, смерть?

В. П.: Я бы сказал, жизнь. Это единственная и главная ценность и самый главный вопрос. Поскольку работа с такой темой предполагает огромное количество вопросов, ответы на них реализуются в виде наших песен.

Какая роль в этом отведена ненормативной лексике и экстравагантным сценическим костюмам?

В. П.: Ключевая. Дичь, которая происходит на сцене во время наших концертов, включая маты и костюмы, — часть концепции. Что касается костюмов, если просто и быстро сформулировать, то в них тот же смысл, что и у традиции многих религиозных сект носить странную, непривычную сегодня одежду. Чтобы их никто не спутал с другими.

Так же и у нас. Человек, задавший себе самый главный вопрос, и человек, пытающийся искать на него ответ, должны выделяться среди остальных.

Это человек, которого выплевывает система, он как Нео в "Матрице". Такой идиотизм надо подтверждать и одеждой. Потому мы никогда не будем одеваться, как Слава Вакарчук, к примеру.

Есть еще одна штука: люди забыли историю о том, как первые вышли из рая и в каком они виде были. Наши современники думают, что из-за того, что у них есть классные шмотки и тачки, они как-то отличаются. На самом деле, ни фига они не отличаются. Они такие же голые, бедные, ободранные и больные. Когда мы показываем жопу на сцене (и когда вообще выходим без трусов), мне кажется, люди должны считывать именно этот смысл. Во всяком случае, мы надеемся, что остальные — такие же, как мы, и все поймут. Но нет. Люди не понимают и оскорбляются. Хотя мне кажется, что наш внешний вид именно об этом. Он должен отсылать к мыслям и раздумьям о том, кто мы есть.

Сила крепкого словца

А маты?

В. П.: Маты выполняют все ту же функцию. Это крик одичавшего человека. Человека, который по-другому не может.

Способ привлечения внимания к важной теме?

В. П.: Именно. Ненормативная лексика работает сейчас как метафора, а метафора — наш основной инструмент.

А. Ц.: Давно никто не маркирует ненормативное как запретное или протестное. Это просто слова, которые разные люди используют с разной целью и с разным уровнем вкуса и культуры. Ненормативная лексика есть и в очень популярных, но жлобских проектах, кстати. И, конечно, это слова, которые просто цепляют, их хорошо ставить в припев, к примеру. Но, скажем, один из наших главных хитов, песня "Турничок", не содержит матерных слов, что не мешает ей быть популярной.

Языковые нюансы

В репертуаре вашей группы есть песни на двух языках. На русском больше, но есть и очень выразительные украинские песни. И вы используете обсценную лексику и там и там. Есть ли для вас разница, на каком языке сочинять, почему какая-то песня по-русски, а какая-то — по-украински?

В. П.: У меня в последнее время появилось много лирического материала, и большинство еще никак не оформлено. Последние две песни были на концерте, посвященном годовщине открытия против нас уголовного дела. Это песни на русском языке, я пока что не могу на украинском и на суржике писать такое. Вещи, которые я делаю на украинском и суржике, похожи на то, что мы делали в первом нашем альбоме. Это вещи агрессивные, и аранжировки, скорее всего, тоже будут более яркими. Это что-то более боевое и стадионное. А вот лирическое пока пишется на русском.

Ненормативная лексика равномерно присутствует и в лирических, и в стадионных песнях?

В. П.: Для меня этот вопрос вообще не стоит. Если в текст просачивается эта лексика, она там нужна. Если она там нужна, то она там должна быть. Если я в угоду кому-то или чему-то попытался бы ее вымарать, я бы поступил нечестно.

У меня много материала, в котором нет ненормативной лексики. Она там не требуется и ее там нет, и те произведения выглядят при этом законченными. Но в песне "Я жива істота", например (это как раз то, о чем мы говорили, — крик в небо), там это все есть, стесняться этого не надо.

Маленькие взрослые

К вам на концерты регулярно приходят люди с детьми. Иногда с маленькими, просто их не с кем оставить. Как вы относитесь к этому?

В. П.: Хорошо. Я терпеть не могу ханжества и притворства и декларирую необходимость вести себя с детьми, как с маленькими людьми, а не как с ограниченными существами, которым чего-то не положено. Мы стали умнее наших родителей, у нас есть инструменты, чтобы самым маленьким детям объяснять сложные вещи. И это делать необходимо.

То есть вы против идеи возрастных ограничений на ваших концертах?

В. П.: Я против лицемерия. Я знаю, что на нашем концерте травмировать детей невозможно. На них можно травмировать только неподготовленных, лицемерных, больных взрослых. Марцынкива (мэр Ивано-Франковска, подавший в суд на ХЗВ после их концерта. — Фокус) травмировать. А детей невозможно. Дети чистые и все воспринимают правильно.

Частная жизнь художника

Как семьи относятся к вашему творчеству? Вот ты, Альберт. Ты любящий муж и нежный отец двух дочерей, 6 и 10 лет. Твоя страница в Facebook пестрит семейными фотками. Как твоя семья реагирует на то, что ты делаешь на сцене?

А. Ц.: С женой мы познакомились 23 года назад, где-то за год до появления группы. Все происходило на ее глазах. Сначала ей это не очень нравилось, какое-то время она надеялась, что мы начнем писать песни без матов, и, когда мы иногда ссоримся, она мне это вспоминает.

Но за эти годы в ней произошли большие изменения. Она стала более естественной, стала меньше обращать внимание на внешние условности и больше прислушиваться к себе — тема матов в наших песнях перестала ее волновать. Ты или запираешь эмоции в себе и они тебя разрушают, или канализируешь, в том числе через маты, и таким образом выводишь наружу — в этом, на мой взгляд, разница между теми, кто нервно реагирует на ненормативную лексику в наших песнях, и теми, кто относится к ней нормально.

А твои дочери?

А. Ц.: Дочери в силу возраста больше увлечены словами типа "попа" и "какашки". Что же касается ненормативных слов, Полечка их часто слышит в школе, она их знает и просто принимает к сведению. А когда дети видят меня на сцене, их вовсе не шокируют наши костюмы. Скорее им нравится, что папа — звезда и люди вокруг прыгают, кричат и аплодируют.

Владимир, у тебя сын девяти с половиной лет. Как он относится к твоему творчеству?

В. П.: Он бывал на концертах, принимал участие в подготовке, собственно, даже придумывал, режиссировал и снимал кучу рекламных роликов. Он часто рисует обложки для наших альбомов.

То есть он вовлечен?

В. П.: Да. При этом он очень резко реагирует на употребление ненормативной лексики в быту — при нем буквально невозможно сказать "плохое" слово дома или в компании. Мне кажется, что это поколение "новых серьезных" с их попыткой преодоления постмодернизма, смеховой культуры и метаиронии, что можно сделать только с уходом в сферу, где все всерьез и где отсутствует оболочка чего бы то ни было ненормативного.

Но они же долго не продержатся, иначе "новые серьезные" превратятся в "новых ханжей"...

В. П.: Возможны несколько вариантов. Может, они останутся и будут сметены каким-нибудь пост-пост-каким-то-поколением. Может, они мутируют. Вы же видите, как быстро все меняется. И, мне кажется, появляется что-то очень интересное.

Есть срез молодежи, освоившей главный информационный принцип: лазить в интернете там, где нужно. Оставаясь открытыми, они не утратили способности потреблять актуальную информацию. При этом у них все в порядке с интеллектуальной потенцией и взглядом на мир.

Раз уж мы говорим о прекрасном будущем, как вы думаете, маты останутся?

В. П.: Да куда же без них? А прекрасного будущего не будет. Нас всех ждет апокалипсис.