Любить Билла — 2. История Билла Эванса, джазмена и однофамильца другого Билла Эванса

Эти двое родились в американской провинции, оба ходили в школу в Нью-Джерси и считались не самыми старательными учениками. Оба в пять лет начали играть на фортепьяно, а в шесть — увлеклись джазом и занимались музыкой всю жизнь. В разное время каждый из них считался ближайшим другом легендарного джазмена Майлса Дэвиса и проснулся знаменитым после первого же выступления в составе его группы. Эти двое носили одно и то же имя — Билл Эванс. Они не знали друг друга и встретились лишь однажды, незадолго до смерти одного из них.

При чем тут имя

Другой Билл Эванс сейчас сидит передо мной в вагончике-гримерке и нервно стучит по столику костяшками пальцев. Через тридцать минут он должен выйти на сцену во львовском парке культуры имени Богдана Хмельницкого как хедлайнер Международного музыкального фестиваля Alfa Jazz Fest. Теперь он и сам джазовая легенда — один из последних китов старой школы, игравший с ярчайшими звездами 1950–1980-х. От Тихого до Атлантического океана вряд ли найдется гитарист или клавишник, которому не хотелось бы выступить с Биллом Эвансом. Мик Джаггер и Энди Саммерс почитают за честь выйти с ним на одну сцену. Он не только виртуозный импровизатор, но и превосходный организатор музыкальных групп — лидер, которого ничто не может вывести из равновесия. Тем более странно, что сейчас мистер Самообладание явно выбит из колеи одним только моим упоминанием о покойном тезке. Его помощница, периодически заглядывающая в гримерку, бросает на меня косые взгляды, намекая, что не стоит нервировать звезду перед концертом.

Тем не менее я спрашиваю:

— Вы чувствуете какую-то связь с Биллом Эвансом, умершим в 1980-м?

Музыкант резко отмахивается от вопроса:

— Почему все цепляются к этому имени? В Америке полно Эвансов, в каждом городе найдется 20–30 человек с такой фамилией.

Потом, после долгой паузы, глядя куда-то поверх моей макушки и как будто разговаривая уже не со мной, он произносит:

— В шесть лет я начал импровизировать на фортепьяно, ничего не зная о другом Билле, лишь годы спустя выяснилось — то, что я делал тогда, было удивительно похоже на его игру. Те же аккорды, те же переходы. Понятия не имею, как это объяснить.

Мой собеседник родился 1958-м в городке Кларендон Хиллс (штат Иллинойс). К тому времени его тезка, один из самых талантливых джазовых пианистов ХХ века, уже успел отслужить в армии, выпустить первый альбом и перебраться из Плейнфилда (штат Нью-Джерси) в Нью-Йорк. Именно в 1958 году он стал членом группы Майлса Дэвиса. Через тридцать лет один из ведущих калифорнийского радио пошутит, что, мол, стоило бы выяснить, не познакомился ли Эванс-старший где-нибудь на гастролях с матерью Эванса-младшего, слишком уж много общего у этих парней.

Впрочем, настоящий отец музыкального вундеркинда из Иллинойса тоже был пианистом, сам он не добился известности, зато всячески поддерживал увлечение сына и верил в его будущий успех.

— Родители рассказывали, что в пять лет меня невозможно было оторвать от фортепьяно — говорит музыкант. — Я был нормальным ребенком, играл с друзьями во дворе, удил рыбу, катался на велосипеде, но именно пианино привлекало меня больше всего. Заниматься мог часами и не нуждался в дополнительных стимулах вроде лакомств и подарков.

Жажда внимания

Один дополнительный стимул у юного пианиста все-таки имелся — внимание его очаровательной тети. Сестра отца была частой гостьей в их доме. Ее личная жизнь сложилась не слишком удачно, вероятно, из-за мужского характера. Утешением служили гостеприимство брата и джаз. Эвансы часто устраивали семейные музыкальные вечера. В доме всегда были записи Бенни Гудмена, Вуди Германа и других джазовых звезд. Билл до сих пор помнит блаженную улыбку на лице тети, когда звучали особо удачные соло.

— Вы были немного в нее влюблены?

Вместо ответа мой собеседник мечтательно закатывает глаза:

— Она любила Стэна Гетца и трио Оскара Питерсона.

Игра на фортепьяно стала его пропуском в мир взрослых. Тетя, ее подруги и приятели отца — музыканты, иногда приезжавшие к ним в Кларендон Хиллс из шумного Чикаго, разом замолкали, когда Билли поднимал крышку пианино. Он не смотрел в партитуру, а импровизировал — в их кругу это означало, что парнишка вправду кое-что умеет. Проявления внимания, заслуженные благодаря музыке, не были похожи на похвалы, которые получал старший брат за хорошие отметки. Его поощряли не как старательного ребенка, а как коллегу, и до двенадцати лет этого было достаточно. Все изменилось в тот день, когда родители впервые отвели Билла на концерт школьного оркестра. Там мальчик понял, что родня и друзья семьи не должны быть его единственными слушателями — он хотел собирать полные залы. Уже в начале концерта Билл не без досады отметил, что фортепьяно — инструмент, на котором он играл и с которым связывал свое будущее, поставили в глубине сцены. Пианиста почти не было видно, и все его партии тонули в общем хоре.

Билл Эванс — старший, один из самых известных джазовых пианистов ХХ века, родился в США в семье эмигрантки из Галиции и валлийца

— Вдруг к краю сцены подошел саксофонист и заиграл соло, зал видел и слышал только его. Я решил: вот то, что мне нужно. Тут же сказал маме, что пианино это хорошо, но я хочу стоять перед всей группой и играть на саксофоне. Она не возражала. Кто знает, возможно, я до сих пор был бы пианистом, если бы тогда меня отвели на какой-то другой концерт, к примеру, в джаз-клуб, где фортепьяно стоит в центре сцены, а тот, кто на нем играет, находится в центре внимания. Но случилось то, что случилось, и я — саксофонист.

Воспоминания о детстве явно поднимают Биллу настроение. Он говорит, что был счастливым ребенком, и это похоже на правду.

Его тезке повезло меньше. Тот родился в 1929-м, за несколько лет до Великой депрессии. Его мать, беженка из Галиции, была фанатично религиозна, а отец слишком много пил. В годы экономического кризиса небольшой гольф-клуб, которым управлял Гарри Леон Эванс, разорился. Очень скоро бывший менеджер — любитель выпивки превратился в безработного алкоголика. Спустя десятки лет в одном из интервью признанный мэтр джазовой сцены пианист Билл Эванс скажет, что музыка всегда была его отдушиной — потайной дверью, за которой можно спрятаться от гнетущей повседневности. В детстве и юности, если кто-нибудь обращался к нему благожелательно, без криков и упреков, это происходило благодаря музыке.

Что-то есть в этих Эвансах

Оба Билла Эванса в разное время учились в крупнейших музыкальных вузах страны. Старший — по классу фортепьяно и композиции. Младший — по классу саксофона. Оба выиграли академические гранты и только благодаря этому смогли оплатить обучение. Оба часто нарушали вузовские правила, и только исключительная одаренность спасала недисциплинированных студентов от исключения. После окончания учебы оба познакомились с Майлсом Дэвисом, и эта встреча определила карьеру каждого из них. Правда, на момент знакомства со старшим Эвансом Дэвис только готовился взойти на джазовый олимп, а с младшим встретился, когда намеревался туда вернуться после долгого забвения. Однако в том и в другом случае можно с уверенностью сказать, что человек по имени Билл Эванс сыграл ключевую роль в восхождении Майлса Дэвиса и при этом сам стал знаменитостью.

Оба Билла были партнерами по группе и друзьями Майлса. Если его дружба со старшим ни у кого не вызывала удивления (двое молодых талантливых, полных надежд музыкантов работают вместе — что тут особенного?), то сближение с младшим со стороны выглядело немного странно. 22-летний Билл и 54-летний Майлс познакомились в 1980-м и почти год не расставались, хотя о плотном творческом сотрудничестве поначалу речи не было.

— Если вы не играли вместе, чем занимались целыми днями?

— Бродили по Нью-Йорку, говорили обо всем на свете, иногда заходили в джаз-клубы и джемовали (сленговое название совместных импровизаций. — Фокус). В один прекрасный день он сказал, что пора собирать группу, но не знает, кого пригласить. В итоге музыкантов подбирали по моей рекомендации.

Когда начали формировать группу, журналист New York Times, бравший интервью у знаменитого саксофониста и давнего приятеля Дэвиса Дэйва Либмана, задал логичный вопрос: не странно ли, что новый бенд для живой джазовой легенды набирает мальчик, едва закончивший колледж, без опыта концертной деятельности? Либман ответил: "Именно после знакомства с этим мальчиком Майлс и решил снова собрать группу. Может быть, второй Билл Эванс заменит ему первого".

О том, как тяжело Дэвис переживал разрыв с "первым" и его уход из группы, американские меломаны знали из интервью, которые Майлс давал в начале 1960-х. О причинах разрыва могли догадаться, читая воспоминания бывшей жены Эванса, опубликованные двадцать лет спустя. Дэвис был одержим идеей идеального звучания и заразил ею своего впечатлительного друга. Поиски совершенства давались нелегко, тем более что Майлс и Билл по-разному представляли себе "идеальный джаз". В тот год, когда они играли вместе (1958), Эванс был в депрессии, несмотря на то, что его популярность и размеры гонораров росли день ото дня. По словам экс-супруги, он как будто нарочно разрушал свою жизнь алкоголем и наркотиками, отгораживаясь ото всех, кто пытался помочь, но при этом играл удивительно хорошо. "Он был одним из лучших музыкантов, каких мне приходилось видеть, — сказал как-то Дэвис в интервью журналу People. — Еще одним был другой Билл Эванс. Что-то есть в этих Эвансах. Что-то врожденное".

Вирус Майлса Дэвиса

После разрыва с бывшим партнером по группе Билл прожил чуть больше двадцати лет. Он тридцать один раз номинировался на "Грэмми" и семь раз получил эту престижную награду, стал родоначальником нового джазового жанра — piano trio, написал несколько шедевральных композиций (Blue in Green, Waltz for Debby и др.), которые до сих пор исполняют пианисты по всему миру. Газеты называли его "чудом", "явлением в мире музыки", "одним из величайших пианистов столетия", но он по-прежнему много пил и выглядел печальным. Перри Кузинс — девушка Билла, которая провела с ним последние годы его жизни, впоследствии сказала журналистам: "Реальность была как будто слишком тяжела для этого человека". Бывшая жена Ненетт Эванс возразит, что реальностью он перестал интересоваться еще в конце 1950-х, когда играл с Дэвисом, по-настоящему занимала его только одна вещь — недостижимое идеальное звучание. Он умер 15 сентября 1980 года в нью-йоркской больнице Маунт Синай от внутреннего кровоизлияния, вызванного язвой желудка.

— Я хорошо помню этот день, — говорит Билл Эванс-саксофонист. — Мы с Майлсом обсуждали состав будущей группы, и он впервые за все время нашего общения упомянул Билла. Я сказал, что тот умер сегодня. Шока как будто не было. Майлс сказал только: "Черт! Я как раз собирался ему позвонить". Потом посыпались звонки журналистов, просивших Майлса рассказать о покойном друге, он подтолкнул меня к телефону и сказал: "Поговорите лучше с другим Биллом Эвансом".

— Почему? Вы даже не были знакомы.

— Не знаю почему. Мы виделись один раз. Никогда не играли вместе, я был слишком молод и неопытен для такого партнера, но однажды в чикагском джаз-клубе попросил, чтобы меня ему представили. Он оказался молчаливым парнем, немного замкнутым и невероятно музыкальным.

— Говорят, вы с ним чем-то по­хожи.

— Я похож только на себя самого. Это то, чему я научился у Майлса. Нельзя подражать другим — даже гениям, нужно искать что-то свое, уникальное. Ты с головой погружаешься в музыку, экспериментируешь, пробуешь разные приемы, сочетания инструментов, а искомое мелькнет и исчезнет. "Поймать" его невозможно, но когда удается подобраться достаточно близко, это счастье.

Выражение лица моего собеседника меняется. Историю собственной жизни он рассказывал отрешенно, бесцветным тоном, как сюжет старого кино. Стоит заговорить о том, какой должна быть музыка, глаза блестят, а в голосе появляются эмоции.

— Знаете, за что я не люблю "гладкий" американский джаз? Там все играют одинаково. Работают по шаблону. Получается нечто вроде R&B в инструментальном исполнении. Печально было наблюдать за тем, как этот тренд захлестывал Соединенные Штаты. Несколько лет назад джазовым музыкантам, звучащим не как все, в Америке приходилось очень трудно, их не брали на радио, не приглашали в шоу-программы. Я тогда много работал в Европе, сотрудничал с одним небольшим музыкальным лейблом в Германии и играл как хотел. К счастью сейчас и в США волна "гладкого" джаза схлынула.

— Вы ищете идеальное звучание?

— Нет, это слишком утомительно. У меня и так много забот — нужно думать, как правильнее организовать очередные гастроли, как найти менеджера получше, заработать побольше денег.

— А в одном интервью десять лет назад говорили, что ищете.

— Мало ли что я говорил десять лет назад, с тех пор столько произошло. Например, я женился, это лучшее, что случилось в моей жизни, и, к счастью, жена совершенно не связана с музыкой. Детей у нас нет и вряд ли будут, когда мы познакомились, мне было 47, а ей 40. Иногда я немного жалею, что не оставил потомства, но тут уж ничего не поделаешь. В последние пять-шесть лет я всерьез занялся расширением своей аудитории. Каждая запись отличается от предыдущей, я постоянно добавляю что-нибудь новенькое — банджо, скрипку, губную гармошку. То, что я делаю сейчас, — комбинация рока, американы и джаза. Я использую много вокала, причем рассматриваю человеческий голос как еще один музыкальный инструмент. В моем последнем альбоме восемь певцов.

Этот монолог он произнес подчерк­нуто непринужденно с каким-то деланным оживлением. Как будто пытаясь сделать хорошую мину при плохой игре, не столько для меня, сколько для самого себя. Безуспешно пытаюсь вызвать собеседника на откровенность.

— Вам осталось не так уж много времени на поиски своего уникального саунда. С годами никто не становится моложе.

Он насмешливо улыбается и выпаливает заранее заготовленный ответ:

— Никто, кроме меня. Мне было 65 два года назад, а сейчас — 57. Через два года стукнет 49, а еще через десяток лет исполнится 33, потом 22, и тогда мы все начнем сначала. Музыка это ведь не вся жизнь. Вот представьте, через девять дней маленький частный самолет приземлится у живописного озера в северной части Канады, в 500 километрах от ближайшего жилья. На борту будут трое — я и двое ближайших друзей. Разве не чудесно? Впрочем, вы правы, времени осталось мало, поэтому сейчас вынужден с вами попрощаться. Пора на сцену.

Мой собеседник решительно двинулся к выходу из вагончика. На улице его ждет небольшая группа помощников и несколько телекамер. Уже в дверях успеваю остановить его последним вопросом:

— Каково это быть Биллом Эвансом?

Он оборачивается. Бросает на меня долгий растерянный взгляд и тем же отсутствующим тоном, с которого начинался наш разговор, произносит:

— Не знаю. Об этом нужно спрашивать Билла Эванса, которого здесь нет.

Фото: Getty Images