Мусоровоз. История луганчанина, который влюбился и заговорил по-украински

Глеб тяжело упал в водительское кресло, громко хлопнул дверью и нервно швырнул на торпедо пачку документов. С минуту он молча играл желваками, затем влючил зажигание, завелся и аккуратно вырулил со стоянки перед пунктом пропуска.

— Куда теперь? — спросила Аня.

Все так же молча, Глеб съехал на обочину. Остановился. Заглушив мотор, он выколотил последнюю сигарету из пачки, прикурил, глубоко затянулся. Спустя пару секунд выдохнул закутанную в густое облако дыма фразу:

— В Москву.

— Куда?

Глеб опустил стекло, выбросил на асфальт скомканную сигаретную пачку и, глядя прямо перед собой, повторил:

— В Москву.

*****

Решение вернуться в Украину Глеб Бобров, коренной луганчанин сорока пяти лет от роду, проживающий у родственников в Липецке и числящийся в местной миграционной службе беженцем, принял еще весной.

До войны Глеб работал и считался благоустроенным человеком: имел собственную квартиру в панельной девятиэтажке, был официально трудоустроен водителем в коммерческой фирме и получал приличную по местным меркам зарплату. Кроме того, специфика работы категорически не позволяла Глебу "садиться на стакан", что автоматически возводило его в ранг положительного во всех отношениях персонажа. Семьи Глеб, несмотря на зрелый возраст, никогда не имел, а необходимое с точки зрения человеческой физиологии общение с противоположным полом осуществлялось посредством перманентных рандеву с одинокой регрессницей, живущей в соседнем подъезде. Жизнью своей Глеб был доволен. Перемен не чаял, прошлое не вспоминал, а будущее представлялось ему столь же гарантированным и спокойным, как и незыблемая донбасская беспросветность.

Когда в Киеве началось, Глеб, как и большинство луганчан, которые узнавали новости внешнего мира с помощью российского ТВ, очень скоро оказался по уши напичкан штатным набором кремлевских химер и стереотипов. Каждый день во время дежурного сеанса телегипноза наш герой ненавидел "бандер", ужасался "поднимающему голову неонацизму", сопереживал "Беркуту", после чего ложился спать с мигренью и навязчивым предощущением чего-то необратимо страшного.

Когда рвануло в Луганске, вначале Глеб испытал некую гордость за земляков. "Вот он, Донбасс! — подумал он. — Можем, если захотим!". И на волне душевного подъема посетил несколько пророссийских митингов в центральном сквере, где набожные алкофундаменталисты под чутким присмотром подтянутых трезвых людей в "горках" с центральнороссийским говором лобызали триколоры, водили хороводы вокруг портрета Сталина и мастерили нелепые бараки из досок и рубероида. Через месяц хороводы переросли в вооруженный бунт. Люди в "горках", уже не стесняясь, рассекали по городу на бэтээрах в полной боевой выкладке, выстрелы все чаще вспарывали казавшуюся монолитной затхлую луганскую глушь. Ну а затем началась полноценная война со всеми ее атрибутами: артобстрелами, отсутствием воды и электричества, а также принудительной мобилизацией в "добровольческие" ряды "ополчения". Воевать Боброву не хотелось, умирать — и подавно, поэтому он решил срочно бежать, благо машина имелась.

Так Глеб оказался в Липецке. Выбор города был обусловлен наличием родственников и перспективой трудоустройства по специальности. Первым делом Глеб сходил в миграционную службу, где у него ненавязчиво изъяли украинский паспорт и выдали свидетельство беженца. Затем трудоустроился. Здесь, правда, вышел конфуз. Оказалось, что в России термин "водитель", указанный Глебом в графе "профессия" миграционной анкеты, имеет куда более широкое лексико-семантическое содержание и поэтому вместо ожидаемого легкового автомобиля ему был вверен видавший виды, за километр разящий помойкой мусоровоз. К мусоровозу прилагался план территории, которую он должен был обслуживать, и график.

Униженный и оскорбленный, Глеб, тем не менее, работу принял ввиду банальной необходимости снимать жилье и покупать еду, ибо радушие липецкой родни, как выяснилось, имело не только границы, но и срок действия. Каждый вечер педантично чистоплотный Глеб возвращался с работы и, битый час стоя под душем, драил себя мочалкой с цветочным мылом, пытаясь смыть постоянно преследующее его амбре тухлятины.

Помимо проблемы эстетического свойства, на горизонте новой жизни Боброва весьма четко обрисовалась проблема свойства физиологического — та самая, которую дома он решал при помощи любвеобильной регрессницы-соседки. Ситуация с доступными регрессницами в Липецке оказалась катастрофически напряженной, а благополучные липчанки демонстрировали вопиющее равнодушие к луганскому беженцу-мусорщику.

Вконец отчаявшись, Глеб зарегистрировался на сайте знакомств и через некоторое время вступил в переписку с харьковчанкой по имени Анна. Анна оказалась довольно обеспеченной симпатичной дамой лет сорока, которая тоже была одинока и искала спутника. Но наряду с перечисленными выше достоинствами Анна представляла собой настоящее исчадие хунты: регулярно помогала украинской армии, ненавидела Путина, его псов войны, а также симпатиков, к числу которых Глеб относил и себя. Именно поэтому первое время их переписка больше напоминала словесный баттл. Но как бы то ни было, через полгода общения Глеб и Анна обнаружили, что влюблены. Словно ураган, любовь смела все преграды и архетипы, сердца синхронизировались, и еще через месяц Анна приехала к Боброву, а если точнее — за ним. К этому времени Глеб с помощью возлюбленной сумел спрыгнуть с российской информационной иглы и немного остудить разум.

По приезде Анны Глеб сразу же уволился, оставив следующей жертве пропаганды ненавистный мусоровоз, навсегда ставший для него символом российского братства и гостеприимства. Тем же вечером он упаковал вещи и погрузил их в автомобиль. Украинский паспорт Глеб заблаговременно выпросил обратно под предлогом необходимости вклеить новую фотографию себя сорокапятилетнего. В ночь они выехали в Белгород, и уже к рассвету были на границе.

Российский пограничник долго изучал их паспорта, затем — миграционные документы Глеба, после чего поинтересовался, с какой целью тот направляется в Украину. Ответ Глеба, что вообще-то он гражданин Украины, пограничника категорически не устроил. Он собрал документы, куда-то ушел и примерно через час принес вердикт: Анна может ехать в Харьков, а вот Боброву, как счастливому обладателю луганской прописки, необходимо въезжать в Украину через пункт пропуска "Изварино", находящийся на оккупированной территории Луганской области.

Ни просьбы, ни увещевания, что Глебу необходимо спасти от карателей православных детей русских ополченцев, а также прочие ухищрения не помогли. Отчаявшись, Глеб усадил Аню в автомобиль, вложил в паспорт деньги и попытался дать пограничнику взятку. Безрезультатно. Пограничник пожирал банкноты глазами, но брать отказывался, словно мантру повторяя "луганчанам — въезд через Изварино". В конце концов кто-то из сотрудников белгородской таможни дал изможденному Боброву совет ехать в консульский отдел украинского посольства в Москве и решать вопрос там. Он быстро вышел из помещения пункта пропуска, рванул на себя дверь автомобиля, тяжело упал в водительское кресло.

*****

— В Москву, — повторил Глеб.

— А я? — напряженно спросила Аня

— В Харьков.

— Ты надолго?

Глеб повернул голову, посмотрел в стремительно набухающие глаза и вдруг тихо произнес:

— Кохана.

И уверенно добавил:

— Я повернуся.