Путин кроется в деталях. Как доказать военные преступления президента России

Весь мир знает о российской агрессии в Украине. Зачем до бесконечности собирать доказательства?

— В первую очередь для того, чтобы обвинения с нашей стороны не звучали голословно. Кроме того, Верховная Рада признала юрисдикцию Международного уголовного суда в Гааге (МУС — Фокус), и теперь нам было бы логично туда обратиться, а значит, придется предоставить доказательства.

Специфика МУС в том, что ответчиками в Гааге являются не государства, а физические лица. Но до того как суд начнет устанавливать вину физических лиц (чиновников, военных, террористов), нам придется убедить прокуроров в самом факте совершения преступлений против человечности и военных преступлений.

А после установить логическую связь между этими деяниями и теми или иными людьми. Это не просто. Необходимо собрать максимум серьезных доказательств.

Какие преступления подпадают под юрисдикцию Международного уголовного суда?

— Преступления против государственной безопасности (сепаратизм, шпионаж, госизмена), общественной безопасности (создание террористической организации) и даже отдельные убийства не квалифицируются как преступления против человечности.

Чтобы убедить суд в том, что имели место именно преступления против человечности, нужно показать масштабность и системность нападений на гражданских лиц (убийства, пытки, похищения). Когда же идет речь о военных преступлениях, это не значит, что под таковыми понимается сама война.

Военные преступления — это нарушение правил и обычаев ведения войны: убийство гражданских лиц, взятие заложников, уничтожение или пытки военнопленных, нападение на гражданские объекты и так далее.

Собрана ли сейчас доказательная база по Украине?

— Это тысячи уголовных дел с разной подследственностью, в разных уголовных производствах, в разных ведомствах — СБУ, МВД, прокуратуре, которые часто между собой логически не увязаны. Отсутствует координация. В итоге ни у кого нет общей картины расследования. В этом проблема.

Скажем, расследованиями преступлений в Славянске занимаются как минимум четыре следователя, которые не контактируют между собой, не знают об общих для их дел доказательствах. В итоге нет перспективы даже расследовать дело в рамках национального законодательства.

Нет единой базы, куда бы стекались показания свидетелей, потерпевших, вещественные доказательства и данные всевозможных экспертиз.

Это можно как-то исправить?

— Конечно, можно, если вспомнить, что у нас есть Генпрокуратура. Она способна менять подследственность — по сути, ГПУ может устанавливать правила, по которым тот или иной орган расследует то или иное преступление.

Подследственность — не догма. Ее выбирают для того, чтобы более эффективно велось дело. К примеру, если есть освобожденные заложники, то пусть вся информация по этому делу стекается в один райотдел. И тогда у следователя, опросившего 50 человек, а не одного, будет больше шансов восстановить картину случившегося.

Возьмем, например, обстрел Мариуполя. Все пострадавшие должны быть опрошены, информация о поврежденных зданиях собрана, подсчитан ущерб. В одной папке должны быть данные баллистической экспертизы, информация о нахождении во время обстрела наших войск. А так… Перехваты СБУ — это хорошо. Но сами по себе они ничего не доказывают.

Как в идеале должен проходить сбор доказательств?

— Я думаю, при следственном управлении СБУ имело бы смысл создать отдельное подразделение для координации уголовных дел, связанных с преступлениями против человечности и военных преступлений. И пусть вся информация стекается к ним, а они должны собирать, фиксировать, перенаправлять дела, объединять их, классифицировать — работать как аналитический центр. Для этого необходимо, чтобы Генеральная прокуратура им помогала, осуществляя процессуальное руководство.

Почему, на ваш взгляд, все не происходит именно так?

— Думаю, проблема в инертности государственных структур. Мы ведь раньше никогда с военными преступлениями не сталкивались. СБУ, например, привыкла расследовать дела против национальной безопасности — госизмена, сепаратизм, призывы к нарушению территориальной целостности. Для мирового сообщества это ничто, так сказать, наши мелкие семейные проблемы.

Почему Украине так сложно расследовать преступления против человечности? Понимаете, это масштабированная во много раз проблема расследований преступлений против Майдана. Понадобился год на то, чтобы додавить создание специального управления, и только сейчас расследование начало продвигаться.

Сбор доказательств присутствия российский войск в Украине — это тоже частность?

— Это одно из звеньев цепочки. Перед нами преступление. Мы должны задокументировать факт его совершения. А потом определить преступника. Эта дорожка выведет нас либо к ополченцам, либо к российской регулярной армии.

Если, например, военнослужащие российской армии участвуют в обстреле Дебальцево, в котором находятся мирные жители, — это военное преступление. Причем в нем участвует вся цепочка, от исполнителя до того, кто отдает приказы, — до Путина.

Когда же мы сталкиваемся с преступлениями "ополченцев", нам нужно доказывать намного больше. Не только то, что именно они совершили преступное деяние, но и то, что их финансирует Россия, а значит, контролирует РФ.

Очень важно, чтобы военные знали о необходимости собирать доказательства. Я сталкивалась и с тем, что бойцы не понимают юридической ценности того, что видят во время военных операций. Военных сложно в этом винить. У них есть свои первоочередные задачи. Но если, например, создать хотя бы центры получения этой информации, то можно собрать много интересных фактов.

В минских соглашениях есть пункт об амнистии, который обязывает стороны "обеспечить помилование и амнистию путем введения в силу закона, запрещающего преследование и наказание лиц в связи с событиями, которые имели место в отдельных районах Донецкой и Луганской областей Украины". Что на практике может означать реализация этого пункта?

— Если судить по прошлым попыткам принять подобный закон, то практически все преступления против человечности подпадают под эту так называемую амнистию за исключением самых страшных убийств. Даже амнистией это называть неправильно.

Амнистия — это освобождение от наказания. Она предполагает полное расследование преступлений, установление и обозначение виновных и, по сути, их прощение. А в наших "амнистиях" следствие просто прекращается. Дело закрывается.

Россияне поступают хитрее и действуют эффективнее. Они тоже собирают (или фальсифицируют) доказательства и фиксируют преступления. Не зря у них сидит Надя Савченко и еще с десяток заложников, включая ребят из Крыма — Олега Сенцова, Александра Кольченко, Алексея Чирния, Геннадия Афанасьева. В нужный момент они скажут: "Вот у нас террористы и наводчица".

Однажды СБУ перехватила любопытный разговор между представителем спецслужб России и "ополченцами": "Интересных давайте нам. Будем помогать их обрабатывать и при необходимости переправлять через границу".

• Читайте также: Адвокат Закревская: Судье по делу Садовника дали гарантии на высшем уровне

Они набирают пул "официальных" заложников, которым смогут сфабриковать обвинения. Потом эти обвинения можно будет, по их версии, представить и международному сообществу.

Сможет ли Украина собрать достаточно доказательств для международного суда?

— По моему мнению, необходимый массив улик добыть реально. Но для того, чтобы факты сложились в стройную систему доказательств, которые имеют вес и процессуальное значение, нам нужно приложить усилия. В худшем случае мы утратим некоторые улики навсегда и не сможем доказать, казалось бы, очевидные преступления.