Собачье дело. Почему одни люди калечат, а другие спасают животных

Утро, 5 октября — День защиты животных. Метрах в двадцати от входа в метро перед лотком с пирожками сидит похожая на лисичку дворняга. Собака заискивающе смотрит на продавщицу и повиливает хвостом, как бы пытаясь завести беседу. Безуспешно. Рядом останавливается красная хонда. Коротко стриженная блондинка хлопает водительской дверью и идет к лотку. Лисичка понуро уходит. Девушка покупает пирожок и бросается вслед за собакой с криком: "Рыжик! Рыжик!" Рыжик, решив, что за ним гонятся, убегает не оглядываясь.

Летом по Киеву бегало больше 13 тыс. таких рыжиков — данные управления экологии и охраны природных ресурсов КГГА. Сейчас немного больше — осенью брошенные хозяевами животные стекаются из дачных поселков и турбаз в крупные города. Зимой их численность уменьшится. Щенки не выживут. Да и каждый десятый взрослый пес погибнет — от холода, голода, болезней, под колесами машин, от рук догхантеров. Средний срок жизни уличной собаки — 3–4 года.

Большинство дворняг крайне пугливы, потому что главное правило их выживания — вовремя смыться. Не успеешь — в лучшем случае погибнешь, в худшем — промучаешься пару месяцев с перебитым позвоночником или гниющей раной. И тоже погибнешь. Но некоторым везет.

Жил-был Квинс
Квинс всегда вовремя убегал. Потому и прожил на околицах Ивано-Франковска довольно долго — лет семь. От дождя прятался под лестницей отеля "Квинс" (отсюда и имя). Местные жители жалели и подкармливали чуть прихрамывающего пса. Короче, жизнь удалась. Но однажды Квинс убежать не успел.

Как впоследствии констатировали в клинике, собаку пытались расстрелять в упор. Вероятно, в последний момент Квинс дернулся и пуля не разнесла мозг, а прошла сквозь пасть. Полморды разорвало. Каким-то чудом пес пережил кровопотерю и с гниющей раной бегал по Ивано-Франковску. Ошивался, понятно, у торговых мест — там, где можно прокормиться. И так несколько месяцев, пока сердобольная продавщица одного из магазинов не позвонила в местную благотворительную организацию "Дом Сирка".

Сразу набросить ошейник на Квинса двум девушкам-волонтерам не удалось — бегал он по-прежнему быстро. Спустя пару дней активистки установили его основной ареал обитания. Ключевая точка — место под лестницей отеля. Администратору заведения оставили телефон: "Как появится — звоните". Звонок раздался через четыре часа. Ловить собаку выехала бригада: два волонтера и ветеринар. Вооружились пакетом с куриным фаршем и трубкой, стреляющей шприцем.

— Он увидел нас, испугался, но учуял фарш — подошел. После того как в него попал шприц со снотворным, он все равно убегал. Почти час мы ловили его по дачному массиву. Я, Марьяна и Николай, наш ветеринар, — рассказывает волонтер Людмила Рой.

Квинс улепетывал вдоль улицы. Машины тормозили, прохожие ругались. Тяжелее всех было немолодому уже Николаю — на вид ему лет пятьдесят. Но не в возрасте дело. Стрелять из трубки очень сложно. Для этого надо набрать воздуха в грудь. А на бегу дыхания не хватает. Но Николай попал.

В тот же вечер Квинс оказался в местной ветклинике.
— Сказали, что с такими ранами им дело иметь не приходилось. Говорили, что могли бы сделать операцию, но косметическую. Носоглотка все равно осталась бы повреждена. И мы решили ехать во Львов, — вспоминает Люда.

В тот день Квинс отправился во всеукраинский медицинский тур по маршруту Ивано-Франковск — Львов — Ивано-Франковск — Киев. Оплачивали путешествие доброхоты: почти сразу же у пса появились странички в соцсетях. За десять дней добрые люди из Facebook перечислили 10 тыс. грн.

Львовские ветеринары тоже предложили ограничиться косметической операцией.

К делу спасения Квинса подключился киевский благотворительный фонд Happy Paw ("Счастливая лапа"). Так пес переехал в столичную клинику "Фауна Сервис". За состоянием его здоровья следили тысячи пользователей соцсетей. Курировала фэйсбучно-небесную канцелярию PR-менеджер Happy Paw Александра Василенко.

— На первый пост о нем на наших страничках отреагировало около 1000 человек, — рассказывает она. — И люди начали помогать, кто-то 10 гривен перечислит, кто-то 100, а кто-то супчик сварит и принесет.

В это время Квинс отходил от очередного наркоза, и в его глазах двоились и кружились ангелы-волонтеры: Люда, Марьяна, Катя, Наташа, Аня, Таня… Влюблялся сразу. На передержках (волонтерский термин, означающий временное пребывание собаки в доме или вольере) хвостиком бегал за каждой новой хозяйкой, не отпускал. Быстро привыкал к цивилизации: после прогулки дисциплинированно усаживался в коридоре — ждал, когда вымоют лапы.

Квинс пережил четыре сложных операции. В конце концов, подобно булгаковскому Шарику, вытянул самый счастливый собачий билет. В один из дождливых сентябрьских дней добрая женщина спустилась с Facebook, чтобы усадить его на заднее кресло своего автомобиля. Общаться с прессой новая хозяйка Квинса не захотела.

К сожалению, так везет не всем. История Квинса уникальна — она имела резонанс в соцсетях, которые помогли и денег на операцию собрать, и хозяев найти. В остальном случай типичный: медленно умирающий пес, призывающие к милосердию волонтеры.

— Саш, скажи, — спрашиваю я у Василенко, — а почему все собачьи волонтеры —
женщины?
— Риторический вопрос, — задумчиво говорит Саша. — Возьми адрес, посмотри — сам все поймешь.

Собачий ангел
До собачьего волонтера Нади Черновой дозвониться удалось не сразу. Наконец в трубке раздался голос:
— Ко мне нельзя, у меня ремонт.

Поздно. Я уже подъезжал к частному дому в поселке Буча, и Наде пришлось выйти навстречу. Издалека она похожа на подростка. Невысокая, худая русая девушка лет двадцати пяти в простенькой курточке и джинсах. Встретившись с ее строгим взглядом, я почему-то тут же подумал, что ей пошла бы военная форма.

Надя не только собачий ангел — в ее зверином семействе пятнадцать собак, одиннадцать кошек и одна шиншилла по кличке Ваня. С некоторых пор все это хозяйство называется приют Happy Paw "Везунчики". Это значит, что часть кормов и лекарств для собак поступает через благотворительный фонд. Всего у Happy Paw семнадцать таких заведений в киевских пригородах. Надин — типичный.

Надя нервничает. Ждет, когда я выберусь из машины, и торопится в дом:
— Идемте на кухню.

Мы проходим через заставленную лест­ницами и мелкой строительной техникой комнату, вернее, перепрыгиваем по островкам бетона, так как большая часть пола только-только уложена плиткой. И попадаем в маленькую кухню — главное место в доме: сюда выходят двери двух комнат, здесь же начинается коридор, ведущий в ванную.

Оказывается, к ней действительно нельзя, но не потому, что ремонт. Помещение временно переоборудовано под госпиталь: стол завален пузырьками, разорванными упаковками из-под одноразовых шприцов, коробочками с гидрохлоридом папаверина. Над всем этим стоит детская табуретка, на ней включенный ноутбук. В кухне два стула, на одном — огромный пакет с одноразовыми пеленками. На подоконнике, свернувшись калачиком, дремлют две крупные кошки — серая и белая. Между ними радостно мечется пушистый щенок, попеременно тыкаясь то в одну, то в другую. На ухе у щенка клипса с номером — знак того, что собака кастрирована (простерилизована).

— У нас тут больной, лежачий. Подождите, я сейчас, — Надя пропадает в ванной.
Непослушно плетусь за ней. В ванной лежит большой рыжий пес, мучительно пытаясь дотянуться мокрой мордой до Нади.

— Вчера на рынке нашла. Рекс, пусть будет Рекс. Травма позвоночника. Сидеть, стоять не может. Всю ночь агония, ходит под себя. Второй раз купаю. Но вроде бы есть чувствительность в задних лапах, а значит, и надежда, что вычухается. А нет — останется парализованным. Повезем завтра в Киев на рентген, в "Фауну"…
— Не дороговато?
— Там травматологи, хирурги хорошие. Есть шанс, что собака встанет и будет бегать, полноценно жить, а не лежать на боку или ползать. Пока надежда есть, надо бороться.

Девушка ловкими движениями обхватывает пса полотенцем и превращается в подъемный кран: поднимает Рекса всем корпусом — вытянувшаяся в длину собака становится ростом с Надю. Спустя тридцать секунд пса удается умостить на покрытом одноразовыми пеленками матрасике. Рекс не скулит. Только вздыхает. Кухня быстро наполняется густым и теплым запахом псины. Собачий ангел кутает его в два покрывала:
— Все, все, спи, — и, оборачиваясь ко мне: — Чай будете?

Мы пьем чай и какое-то время молчим. Время от времени за стенкой слышится лай. Я привыкаю к обстановке. Отправляясь сюда, я представлял себе длинный коридор с тюремными клетками. Но здесь не обычный приют. Скорее что-то вроде интерната семейного типа.
— Наверно, хотите узнать, почему я занимаюсь собаками, а не детьми? — спрашивает Надя с оттенком вызова.
— Не то чтобы… — начинаю врать я. На самом деле мне, конечно, интересно, почему молодая и, судя по правильной речи, образованная женщина выбрала столь необычный способ самореализации.
— Говорят, что надо заниматься не собаками, а детьми в интернатах, но это не про меня. Я три года ездила в интернат. Еще с института. Проводила утренники, ходила с детьми в магазин, в кино. Яичницу учила жарить. Стипендию тратила на них. Но в какой-то момент поняла, что дети и без меня проживут — в киевских интернатах сейчас много и волонтеров, и спонсоров. Гуманитарка какая-никакая. Собакам я сейчас нужнее. И это, понимаете… — Надя подыскивает нужное слово. — Это мне по силам.
— А по образованию вы...?
— Детский психолог.
— С кем проще — с собаками или с детьми?
— С собаками. Я в интернате занималась с детьми лет тринадцати-четырнадцати. Сложный возраст. Интернатовские дети особенные. Они лукавят, иногда манипулируют теми, кто к ним приходит. А с собаками все просто. Они всегда тебе благодарны — ты им вот настолечко поможешь, и они тебя любят.
— После института по специальности работали?
— Да, в школе психологом, несколько лет. В школе все хорошо, но очень мало платят — ни на животных не хватает, ни на себя. Сейчас тоже, можно сказать, по специальности работаю — частной няней. Полдня.

Обстановка у Нади небогатая: все только самое необходимое, как в многодетной семье.
— А сколько нужно денег, чтобы столько собак и котов прокормить?
— Если никто не болеет, тысяч пять. А если болеет… по-разному. Вчера для Рекса купила лекарства — 150 гривен. Это еще удачно, у меня лекарств своих много. Пеленки, пачка 30 штук — 100 гривен. Шприцы — 16. А завтра в клинику, и неизвестно, во что это выльется. Вот Фэй у меня несколько лет назад был. Тоже собака с травмой позвоночника, машина сбила. Одна только операция обошлась в пять тысяч. Я вам его сейчас покажу.

Надя подходит к компьютеру и начинает водить пальцем по сенсорному полю ноутбука.
— Сейчас, сейчас. Плохо, что без мышки, мышку сгрызли. Ага, вот.

С экрана смотрит довольный черный пес, у которого вместо задних лап колесики.
— Чтоб операцию сделать, кредит брала. Но ничего не помогло — задняя часть так и осталась парализованной. Колясочку мне из Германии прислали в подарок. Фэя удалось пристроить. Сейчас живет в семье, в Польше. Моя основная цель — пристроить их. Поэтому рекламирую их в интернете. Я не призываю всех держать по пятнадцать собак. Собаке необходима семья. Ей нужно погулять, побегать, полежать на диване.

Надя показывает фотографии.
— Собачья эмиграция, получается?
— Получается. У них модно быть добрым, а у нас модно быть крутым. Заводят породистых…

Рекс громко вздыхает.
— Как-то иду поздно вечером с работы, слышу — подростки шумят, что-то подбрасывают, — вспоминает детский психолог Надя. — И мяукает кто-то. Я сразу не поняла, что это они котенка подбрасывают. Они его бросают и ставки делают — упадет на лапки или на спину. И до такой степени добросались, что у него частично скальп содран. Подхожу и говорю: "Вы че, очумели, ребята?" Человек семь. Мат-перемат.
— Не страшно было?
— Очень страшно. Ну, в общем, забрала я этого котенка, принесла. У него еще хвост оказался наполовину обрублен. На следующий день — к ветеринару. Чтобы у него челюсть восстановилась, ветеринар ему специальный каркасик сделал. Выходили. И тоже пристроили.

Пытаюсь поставить себя на Надино место — не получается. Собак и котят мне тоже жалко, но как-то теоретически. Хотя собака у меня была (увы, породистая). И я даже чуть не расплакался, когда она умерла.
— Не жалко расставаться? — спрашиваю.
— Ну я же не отдаю кому попало. Чем больше пристрою, тем лучше. Но не всех возьмут. Тоби не возьмут, например. Борю не возьмут. Показать их?
Надя приоткрывает дверь и впускает темненькую полуболонку и черную дворнягу с белыми лапами. И тут же закрывает — за дверью еще есть желающие проникнуть в кухню и познакомится со мной поближе. Болонка двигается осторожно, испуганно, останавливаясь и принюхиваясь.
— Это Тоби, он слепой.

За дверью поднимается отчаянный лай.
— Кекс переживает, — объясняет Надя. — Чувствует несправедливость: других впустили, а его нет.
— А Борю почему не возьмут?

Деликатный пес дает себя погладить. Он спокоен, красив, без видимых признаков инвалидности.
— Потому что старый уже, потому что по лестнице подняться не может. Я его в Гостомельском приюте пару лет назад взяла. У него на лбу опухоль была. Мы его с Асей Вильгельмовной, это директор приюта, в клинику возили. Когда-то его Ася Вильгельмовна на дороге нашла — машина сбила — и вылечила. В клинике поставили диагноз — рак. Опухоль частично удалили, но сказали: осталось три месяца. Было начало осени, погода стояла мерзкая. А в приюте 800 собак, невозможно одной собаке, даже больной, сорок минут в день уделить. И я подумала: пусть уже доживет у меня, в домашних условиях. Положу его в тепле, в комнате, буду гладить.

Надя садится на корточки и показывает, трогая Борю за морду:
— Со временем опухоль сместилась сюда, к носоглотке. Затем рана вот здесь открылась и все время сочилась.

Черный пес лижет Надину руку. Что-то мне подсказывает, что она и сама Борю никому не отдаст.
— Он у нас общительный, хорошая собака. Колола ему курс химиотерапии — врач назначил. А потом Боря начал есть морковку. И не только морковку, все-все-все твердое: сырые овощи — картошку, свеклу, огурцы. Вегетарианцем стал, в меня пошел — я тоже ничего такого не ем. И опухоль прошла! Он ее содрал. Да, Боря? На тебе морковку, — Надя откуда-то извлекает целебный корнеплод, и Боря с энтузиазмом его хватает.

В одночасье разговаривать и есть морковку Боре неудобно, поэтому он, схватив зубами трофей, отходит в сторону и осторожно перепрыгивает через Рекса. За Рексом стоит таз. Боря укладывается в него, сворачиваясь клубком, заполняя все пространство посудины. Аппетитно хрустит.

В соседней комнате обделенный Кекс истошно лает и начинает таранить дверь головой и лапами.
— Ке-е-екс! — с угрозой кричит Надя.
Становится тихо.
— Вот Рекс для них новенький, — размышляю я. — Конфликта не будет?
— Нет, они привыкли, что я кого-то приношу. Понимаете, собаки — это стая. В стае есть вожак. В наших условиях важно не допустить, чтоб вожаком была собака. Вожак здесь я — что хочу, то и делаю. С собаками просто, собаки это не люди, — вздыхает Надя.

В ее манере говорить и в движениях чувствуется внутренняя сосредоточенность. Не скованность, а именно сосредоточенность:
— Так, пора делать укол.

Она заряжает шприц и садится на корточки возле Рекса. Больной не спит, глаза открыты. От укола он слегка вздрагивает. Я замечаю у края его глаза слезинку.
— Плачет?
— Нет, терпит. Когда плачет, скулит. Собаки вообще чувствуют, что ты их лечишь. Терпят. Помню, Боре больно было, но терпел. Хотя от характера зависит. Вот Кекс вырывается, лает…
— Кусается?
— Кусается.
— Не понимает, что его лечат?
— Понимает. Но ничего с собой сделать не может. Характер такой.
— Кекс — второй после "вожака"?
— Нет. У нас есть Герда — командирша. Когда кто-то начинает возникать, валит и ставит лапы на грудь: мол, будешь плохо себя вести — будешь иметь дело со мной. Пойдемте, покажу.

Мы опять прыгаем по островкам бетона.
— Я хотела здесь сделать теплый пол, — делится Надя. — Рексу очень нужен теплый пол. Но денег не хватило. Зато тут будет кварцевая лампа.

Выходим во двор.
— Тут устроим красивые вольеры.
Вольеры со дня на день должны привезти из Happy Paw. Но их пока нет, есть будочки. И много собак. На меня бросается беспородная псина, ставит лапы на грудь и лижет в лицо.
— Это Герда, — как-то слишком спокойно комментирует Надя.

Другие собаки пытаются проделать тот же трюк. Каждая хоть раз касается меня лапой, отчего вся одежда становится грязной. Только похожая на колли серая собака чуть в сторонке смотрит с интересом, но как бы сдерживает эмоции. Она напоминает баронессу, временно попавшую в стеснительные обстоятельства.

— Они думают, что вы пришли взять кого-то к себе, — говорит Надя. — К нам иногда приходят, вот и стараются понравиться.

Основной их месседж, стало быть: "Выбери меня".
— Я не могла оставить Герду на улице, — продолжает хозяйка. — Она ведь ко всем так ластится, некоторые боятся. Она с таким характером долго на улице не проживет.

Пытаюсь привыкнуть к собакам. В голове быстро проносятся длинные мысли. Собака стала первым животным, которое приручил человек. Произошло это около 40 тысяч лет назад. И все это время у нее был особенный статус. Собака стала не пищей, а компаньоном. И вот теперь потомки вчерашних охотников, воинов, охранников, камердинеров, следопытов, актеров и тяжеловозов толпятся вокруг меня, пытаются сказать что-то вроде: "Мы хорошие, мы еще пригодимся". Неприятное чувство. Пытаюсь его проанализировать и понимаю, что это чувство вины.
— И Жулю никто не возьмет, — философски замечает Надя.
— Жулю?

Надя заводит меня в сарайчик. В углу на подстилке лежит собака, чем-то похожая на Рекса. Она не бросается навстречу. Смотрит испуганно. Пытаюсь ее погладить — дрожит.
— У нее рак печени, неоперабельный, — говорит Надя. — Тоже взяла из Гостомельского приюта. Похолодает — перенесу в комнату.

У меня мелькает догадка: как потенциальный хозяин я внушаю Наде доверие. И надежда на то, что я кого-то заберу, есть не только у собак, но и у нее. Хочется бежать — нехорошо обманывать чужие ожидания. Вдумчиво смотрю на часы:
— Пора, мне пора.

Надя не возражает.
— У меня все собаки простерилизованы, они не агрессивны, — вдогонку говорит Надя.

Собачий ангел идет рядом и пытается донести до общественности в моем лице главную мысль:
— Стерилизация бродячих животных — это отчасти решение проблемы. Весь мир уже это понял, поэтому в Европе почти нет бродячих домашних животных. Только у нас считается, что это жестокость.

Я, признаться, тоже считал это жестокостью, но слова волонтера заставили задуматься.
— А выбрасывать щенков не жестокость? — не унимается Надя. — Я всегда стерилизую. Когда у меня выбор — стерилизовать беременную или не беременную собаку, я стерилизую беременную. Пусть уж лучше погибнет эмбрион, чем бедный щенок попадет под колеса машины или умрет от чумки. Я могла бы многих бездомных собак простерилизовать… Но, понимаете, дело даже не в деньгах, просто особого желания уже нет…
— Уже?
— Случай в прошлом году был. Приезжала к нам в Бучу австрийская благотворительная организация "Четыре лапы". Может, слышали? Они стерилизуют собак. У них машина полностью оборудована для операций. Нужно было только помещение, чтобы можно было подключиться к воде и электричеству. Я ходила к мэру и просила. Понимаете, нужна была только розетка и вода — и все. Где угодно можно было машину поставить — никто не разрешил! Меня все отфутболивали. В итоге я ловила собак в Буче и возила в Гостомель — там оперировали. И у нас в Буче почти сто процентов собак были стерилизованы. Со временем они бы умерли. Бродячая собака живет недолго. Это только так говорят: "Заживет, как на собаке". На самом деле они гибнут — под колесами, от плохого питания, от болезней. А что было дальше? Их потравили, перебили догхантеры. Думаете, собаки исчезли? Две недели их не было — "идиллия". А затем прибежали из Киева, нестерилизованные.

Ухожу, решив, что пропаганда стерилизации — это все-таки выход. Причем единственный.

Наде я так и не задал главного вопроса: "Зачем лично вам эти заботы?" Не спросил, потому что ответ на него стал очевиден. В присутствии Нади как-то очень ясно понимаешь, что весь мир — это арена борьбы добра и зла. И ты неизбежно оказываешься на какой-нибудь стороне. Надя свой выбор сделала.

Как в Европе
— Нет, пропаганда стерилизации — это не решение проблемы, — возражает Ася Серпинская, президент Киевского общества защиты животных и по совместительству директор Гостомельского приюта.

Если Надя Чернова — собачий ангел, то Ася Вильгельмовна — шестикрылый серафим. В прошлом доцент кафедры прикладной математики Киевского национального университета строительства и архитектуры, ныне — глава самой старой зоозащитной организации в Украине (общество основано в 1960 году поэтом Максимом Рыльским). В конце девяностых закрепленный за обществом собачий приют выселили с киевской Татарки и перевезли в село Синяк. Через полтора года туда нагрянула общественная инспекция во главе с Серпинской. Общественники обнаружили разрушенное хозяйство и голодных псов. Из двухсот "татарских" собак выжили тридцать восемь. Сам приют тоже оказался под угрозой — права на землю предъявил местный фермер. Чтобы спасти животных, Серпинской пришлось потратить все семейные сбережения и взять кредит под залог квартиры — $13 тыс. На собранные деньги был куплен старый коровник в Гостомеле, спешно сделан ремонт, собаки эвакуированы. "Кредит давно погасили. Как-то вытянули, у нас все-таки успешная семья: я — доцент, муж — профессор, сын уже получил образование, в Америке работает", — с гордостью говорит она.

Сейчас в приюте обитают сотни собак и котов. Существует заведение на частные пожертвования, которых хронически не хватает. И потому глава общества вживается в роль то ветеринара, то дворника, то собачьего повара.

— Нет, пропаганда стерилизации — это не решение проблемы, — повторяет Ася Вильгельмовна. — Этого мало.

Коротко стриженная, бодренькая, несмотря на свои шестьдесят восемь, Серпинская опровергает мои робкие аргументы каким-то задорным тоном. Кажется, вот-вот споет: "Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались!"

— В Киеве с 2007 года действует так называемая программа стерилизации бездомных животных — ОСВ (отлов-стерилизация-возврат). Идея в том, что бродячих животных стерилизуют, а затем возвращают в прежнюю среду. Они живут, но не размножаются, постепенно популяция сокращается. На воплощение в жизнь программы должны были выделить сколько-то там миллионов гривен. На самом деле финансирования нет, и неизвестно когда будет. Стерилизацией занимаются волонтеры. Но из-за бесконтрольного разведения бродячие животные все прибывают. Владельцы кошек и собак заниматься стерилизацией не хотят.

— Дорого?
— Культуры такой нет. И дорого — тоже. В киевских клиниках дешевле, чем 300 гривен за эту услугу, вы не найдете. Но даже если ветеринаров дотировать и сделать, скажем, 50 гривен, для бабушек все равно будет дорого. А бродячие стаи пополняются бывшими домашними животными. Вот сейчас осень, и в Киев стекаются брошенные собаки из дачных поселков, турбаз. Пока это происходит, мы черпаем воду решетом. Что нужно? Комплекс мер: штрафы за бесконтрольное разведение, штрафы за выбрасывание животных, лицензирование заводчиков, долго перечислять. И поощрение стерилизации.

Мечта Аси Вильгельмовны такая же, как и у Нади: чтобы было как в Германии. Это когда бездомный пес на улице столь же чрезвычайное происшествие, как и потерявшийся ребенок. А большинство собачников водят на поводке важных и воспитанных дворняжек. Повод для оптимизма у зоозащитницы со стажем есть. Украинский парламент ратифицировал Европейскую конвенцию о защите домашних животных. Но конвенция — рамочный документ, что-то вроде декларации о намерениях. В данном случае — о намерениях менять законодательство на европейское. А там уже и штрафы, и чипизация псов (чтобы сразу можно было определить, кто именно собаку выбросил), и даже что-то вроде ветеринарной полиции. Но никаких конкретных норм прямого действия в ней нет и быть не может.

Куча в министерстве
Зоозащитницы говорят, что чиновники в мэриях питаются собачатиной. В переносном смысле.
— Деньги они отмывают, — объясняет глава общества защиты животных "Верность" Анна Абрамова. — Закон разрешает безболезненное умерщвление — эвтаназию, а это дорогая процедура. Яд же стоит дешево — пять-десять гривен на одну собаку.
Абрамова волнуется, ищет сигареты.

— Изониазид! — восклицает она и делает страшные глаза. — Собаки умирают от него мучительной смертью. Зато чиновники могут списать под одну собаку до полутора тысяч гривен. Учет не ведется. Технология убийства в каждом конкретном городе передается из уст в уста, от мэра к мэру.

Логика Абрамовой такова. Бесконтрольное уничтожение бездомных животных — как догхантерами-любителями, так и официальными подрядчиками при коммунальных службах — позволяет местным властям решить сразу две проблемы: во-первых, в преддверии праздников или других торжественных мероприятий очистить городские массивы от бродяжек. А во-вторых, поскольку животных не стерилизуют, популяция собак восстанавливается — и источник отмывания бюджетных средств не иссякает.

— В Украине нет эвтаназии, — соглашается исполнительный директор донецкого областного фонда "Защита животных" Людмила Новикова. — Около года назад Кабмин принял постановление, которым ужесточил для ветеринарных клиник правила хранения наркотических средств, необходимых для этой процедуры. Теперь ветеринары не хотят с этим связываться — проверки им не нужны. В Киеве еще хоть что-то делают, а на периферии просто вывозят собак на окраины и убивают.

Если верить зоозащитникам, самый страшный собачий дьявол — государство. Хотя внешне все выглядит довольно гуманно: закон о защите животных запрещает жестокое обращение… Главный "инспектор доброты" согласно этому закону — Министерство экологии.

Идем в министерство, к начальнику отдела охраны животного мира Владимиру Домашлинцу, и спрашиваем:

— Много у вас сигналов о жестоком обращении с бродячими собаками и кошками?
— Куча.
— И что же вы предпринимаете?
— У нас нет полномочий вмешиваться в конкретную ситуацию. Жалобы передаем в МВД.
— А вы чем занимаетесь?
— Разрабатываем нормативную базу.

МВД и прокуратура за такие дела берутся неохотно — этот факт не под диктофон признают и сами чиновники. С тем, как реагируют в милиции на подобные жалобы, Надя Чернова сталкивается постоянно:
— Догхантеры разбрасывают отраву по всей Буче. В милиции же говорят: "Это не наша компетенция". А чья это компетенция? На детской площадке разбросана отрава — и это не их компетенция!

Математика добра и зла
Парадокс взаимной неприязни догхантеров и зоозащитников в том, что оба лагеря, на первый взгляд, пытаются решить одну и ту же коммунальную проблему — бездомных животных. И те и другие ругают за бездействие власть, и те и другие сами "что-то делают". Да, их вклад в "общее дело" неравнозначен. Благодаря зоозащитникам тысячи бродяжек обрели кров, сотни тысяч бездомных щенков и котят не появились на свет. Зоозащитники — стратеги. Догхантеры — тактики. Но и у последних своя правда: во время самообороны все средства хороши (и я, кстати, с этим утверждением согласен).

Но на самом деле никакого общего дела нет. Если бы было, они бы давно стали членами одной политической партии. И зоозащитниками, и догхантерами движут не рациональные силы. Одни руководствуются состраданием и оказывают помощь, другие — отстаивают право на убийство и убивают. Оба типа поведения способны доставить удовольствие, но с разным привкусом. Потому что в человеческой системе координат, кроме рацио, есть еще одно измерение: добро и зло.

На первый взгляд, представление о добре и зле можно интерпретировать как культурные или религиозные отличия. В нашей культуре отношение к собаке двоякое. С одной стороны, она — друг человека, с другой — имя нарицательное и само слово ругательное. Например, в православных околоцерковных кругах бытует мнение о том, что собака — существо "нечистое".

Еще один аргумент с псевдохристианским пафосом: лучше бы о людях подумали. Это заявление с логическим подвохом: как бы по умолчанию предполагается, что добрых чувств на всех не хватит. Однако если добро экономить, оно исчезнет.

Доктор богословия и философии, настоятель днепропетровского храма Иверской иконы Божьей Матери протоиерей Николай Несправа вздыхает:
— Христианству не свойственно разделение животных на чистых и нечистых. Христианству свойственно доброе отношение к жизни, деятельное сострадание. Грех начинается уже тогда, когда человек с безразличием проходит мимо бездомной собачки или голодного котенка. Безразличие — страшный грех.

И это не просто богословское замечание. У самого отца Николая отношение к животному царству деятельное. И даже не потому, что у него есть собака. Несколько лет назад священник скупил за бесценок у днепропетровских торговцев больных животных, выходил и создал при храме зоопарк.
— Дети прихожан ухаживали за енотами, обезьянами, попугаями. Это такой социальный, воспитательный проект получился. Во время сильных морозов зверей и птиц разбирали по семьям.

Но для многих этот зверинец был бельмом в глазу.
— Мне нередко в вину ставили, что, мол, лучше бы людям помогал, — рассказывает батюшка. — Мы помогаем. Например, на большие праздники кормим больше тысячи человек бесплатно. Нормально кормим, с мясом. А теперь представьте: поел человек, в сумки еды набрал, а потом подходит ко мне и говорит: "Нехорошо, батюшка, я тут побираюсь, а ваши обезьяны себе морды наели".

Этим летом приходской зоопарк сгорел.

Прикладной математик Ася Вильгельмовна подсчитала: если каждый тысячный киевлянин возьмет себе дворовую собаку или кота, бродячие животные исчезнут. Никакого самопожертвования для этого не нужно — потенциальному собачнику достаточно сделать выбор в пользу беспородного. Тогда не понадобятся ни бюджетные программы, ни героические усилия волонтеров. Страшно даже подумать, какие бы еще перемены в жизни общества случились, если бы "одна тысячная" капля доброты случайно упала с неба в городскую толпу. Будут и пострадавшие: догхантеры лишатся своего хобби, а коммунальные чиновники потеряют часть коррупционных доходов. Но этих не жалко.

Дмитрий Фионик, Фокус