Площадь январского восстания. Почему Майдан не расходится

На Майдане живет Гудвин из страны Оз. Каждый, кто к нему приближается, угадывает что-то свое. Для одних Майдан — воплощение рок-н-ролла, другой приходит сюда, как на Запорожскую Сечь, третий строит город будущего. Обитатели этого поселения разные, как слои в "Киевском" торте.

По легенде, его рецепт появился из-за ошибки кондитеров. Майдан тоже появился из-за ошибок — политических. И не только политических. Не будь кровавой ночи с 29-го на 30 ноября, никогда бы не встретились и не заговорили друг с другом сотни тысяч украинцев. Но они встретились. И теперь так просто не расстанутся.

Лектор — Игорь Паламарчук, специалист по информационным технологиям и развитию бизнеса. Он бойко и внятно рассказывает о том, что никогда не поздно сменить профессию. Ссылается на работу профессора Сергея Капицы, из которой следует, что в 2000 году произошел "фазовый переход второго рода". Если коротко: лет через десять миру грозит тотальная безработица, но айтишникам всегда занятие найдется.

— Майдану свойственна искренность ребенка, — с нежностью говорит Игорь. — Из-за того, что он только что родился, он несовершенен, но он — о будущем. Это прообраз утопической страны, в которой власть еще не оборзела.

— Какой ваш любимый фильм? — спрашиваю.
— "Звезда". Про разведчиков.

У Майдана есть одно свойство: он предоставляет человеку вариант другой жизни. Более насыщенной и непредсказуемой, как в кино.

В свое время он входил в топ-десятку отечественных скульпторов. Его работы есть в коллекциях Артемия Троицкого, Ивана Малковича, Юрия Лужкова. Для Владимира Иванова Майдан — это рок-н-ролл. Владимир был первым продю­сером группы "ВВ". Он привык мыслить поэтическими образами. Мы обсуждаем текущие события — почему на первый пикет у здания МВД после избиения активистки Татьяны Черновол пришло мало народу.

— Майдан стал массивным организмом, как кит, — говорит Иванов и сам в этот момент напоминает кита. — Киту надо сделать глубокий вдох для того, чтобы нырнуть и поплыть. Когда события разворачиваются очень быстро, и особенно когда меняется геолокация, такой могучий организм, как Майдан, не успевает молниеносно отреагировать — его реакция не может быть такой же проворной и суетной, как у мелкого хищника.

Кобзарь с автоматом

— Они по сравнению с нами дети. Они не были на войне, мы были, они не убивали, мы убивали, их не убивали, нас убивали, — тихим обыденным тоном рассказывает Виктор.

На стене "барбакана" висят портреты Шевченко в разных образах — олигарха, Будды, колхозника. Даже Элвиса Пресли. Кобзарь-Пресли насуплено смотрит вперед, его руки вместо кобзы сжимают гитару, как автомат Калашникова.

На сцене гремит нескончаемый концерт, народ машет флагами, пританцовывает. Майдан пересекают вереницы колядников — профессиональных актеров и любителей. В подсветке Лядских ворот угадывается особая жизнь: седой старичок в очках читает лекцию.

— Это ж Сверстюк, — дама в берете показывает спутнику в кепке на Лядские ворота.
Проталкиваюсь ближе. Евгений Сверстюк заканчивает лекцию о Василе Стусе. Интеллигентная толпа шумит, выкрикивает вопросы, в частности о божественном смысле Майдана.
— Я из того поколения, — отвечает 85-летний писатель, — когда люди жили в условиях искусственной принудительной веры. Но верили, в Бога тайком верили. Были даже такие случаи, когда начальники лагерей искали среди заключенных священников и просили окрестить ребенка. Сейчас мы можем верить открыто.

Сверстюк показывает ладонями в небо, и я непроизвольно поднимаю глаза: тучи разошлись и выглянула краюха молодого месяца.

— Что такое Майдан? — оратор обводит взглядом публику, и я вновь непроизвольно гляжу по сторонам: девушка в вязаной шапочке кажется мне знакомой. — Майдан — это наше стремление вернуться к Божьему Закону, в основе которого десять заповедей.

Слева происходит движение. К маленькой сцене пристраивается творческий коллектив в платках, кожухах и шапках с оселедцами. Время оратора истекло — на очереди коляда. Часть публики расходится. Девушка в вязаной шапочке поворачивается, и я встречаюсь c умным взглядом зеленых глаз:

— Люда?
Христос рождается
Когда-то Людмила Малес была лучшей студенткой нашего курса. А год назад она защитила докторскую диссертацию по социологии в КНУ имени Шевченко, занимается социологией города.
Люда растирает перчаткой покрасневший нос — она тут уже давно, Сверстюка слушала с самого начала. Идем пить кофе, проходим по палаточной улочке, стараемся не задеть игрушечные шары, которыми увешаны елки. Мелькают таблички с названиями городов или напоминаниями: "Не воруй игрушки! Помни: ты — не Янукович!"

— Вы киевляне? — из палатки выскакивает девушка в наброшенном на плечи плаще и перегораживает дорогу.

— Да, — робко и, на мой взгляд, несколько опрометчиво отвечает Люда.
— Ага, — говорит революционерка и оборачивается к палатке. — Ира, выходи!
Появляется Ира: длинноухая шапка фабричной вязки, пуховик, руки сложены лодочкой и там что-то шевелится.
— Ира, щенка отдай им, они киевляне, — командует революционерка.
Ира прижимает щенка и извиняющимся голосом объясняет:
— Прибился к нам. Уже третий день в палатке. Кому мы его тут отдадим? Много приезжих. А киевляне не хотят. В общежитие с ним не пускают, мы уже спрашивали. Он хороший, зовут Мухтар. Хотя вообще-то это девочка. Хотели Рокси назвать, сокращенно от Роксоланы, но не прижилось, — улыбается Ира и гладит Мухтара.

— Давайте сделаем так, — предлагаю я, — если у вас его в ближайшие пару дней никто не возьмет, мы о нем в журнале напишем, — протягиваю визитку.
— Хорошо! — радуется Ира и исчезает в палатке.
Революционерка недоверчиво хмыкает и тоже скрывается.
Мы сворачиваем с одной палаточной улочки на другую.
— Тебе Майдан не напоминает средневековый город? — спрашиваю я.
В одной из своих статей Люда писала, что гражданское общество и город в современном его смысле появились в Западной Европе. Немного подумав, она отвечает:
— Правильнее было бы сказать, что Майдан сейчас похож на позднесредневековый город, или так: на европейский город Нового времени.
— Звучит как актуальный лозунг.

Берем кофе и устраиваемся возле скамейки у одного из баррикадных входов. Задумчивый стражник в дождевике время от времени поглядывает на нас. Люда говорит в преподавательской манере: громко и с внятными паузами, чтоб аудитория успевала записывать. Стражнику явно интересно, хотя включиться в разговор он не решается.

— Евромайдан легко будет осмыслить лет через 25, а сейчас приходится искать исторические аналогии.

— Давай все-таки попробуем осмыслить. Кстати, один из активистов — Миша Басараб, помнишь? Учился на философском. Он здесь где-то, можем позвонить. В этом году защитил диссертацию по политологии.
— На какую тему?
— Что-то о сепаратизме.
— Звони.
Звоню. Миши в Киеве нет, но на связи есть. Спрашиваю: на что похож Майдан? Ответ получаю сразу:
— Запорожская Сечь. У Майдана огромные исторические корни. Опыт Сечи можно отыскать и в XX веке — махновщина, Холодный Яр. Много там народу?
— Так себе.
— Вот видишь. А не дай Бог что случится, люди сразу подтянутся. Ведь и на Сечи казаки не жили постоянно. Одни приходили, другие уходили, а Сечь стояла.
— А мы вот думали: позднесредневековый город, зарождение гражданского общества…
— Тут нет противоречия, — парирует Миша. — Запорожскую Сечь в плане самоорганизации можно сравнить со средневековым городом, но, так сказать, в условиях полностью аграрного общества.
Какие-то слова из трубки долетают до Люды. То ли про себя, то ли вмешиваясь в разговор, она добавляет:
— В позднесредневековом городе возникает необходимость толерантности!
Миша услышал:
— Да, толерантность. На Майдане, конечно, есть противоречия. Когда памятник Ленину повалили, разные мнения были, и по поводу этого факельного шествия. Но вы поймите: если бы не было толерантности, Майдан бы так долго не стоял.

Я передаю Люде эту точку зрения в двух словах. Люда обводит взглядом Майдан:
— Исторические аналогии — конечно, хорошо, но это все-таки аналогии. Поэтому Майдан лучше воспринимать как современное уникальное явление.

Стражник в дождевике кивает.
— У раннего Фуко есть такое понятие: "гетеротопия". Ты должен помнить…
— Я не помню.
Стражник, наверное, тоже не помнит, но ему интересно.
— Ну, гетеротопии это особые места в городах: музеи, библиотеки, публичные дома, кладбища. Попадая туда, человек погружается в царство иного смысла и тоже на какое-то время может стать иным.

Стражник кивает и, наверно, вспоминает, кто он в повседневной жизни. Похож на советского инженера.

— То есть как бы параллельная реальность? — уточняю.
— Не нравится мне это сравнение. Параллельная существует параллельно, не имея локализации. Вот криминальный мир — это параллельная реальность. А гетеротопия — это когда можно войти и выйти. Майдан — это не параллельная, а иная реальность. В чем ее отличительная черта?
— В чем?
Стражник вслушивается напряженно.
— Сейчас мне кажется, что эта черта — доверие людей друг к другу, дружелюбие.
— Но доверие — это как-то банально.
— Скорее не банально, а естественно. Ненормально, что у нас живое публичное пространство оказалось возможным лишь за баррикадами. Ты знаешь, мне очень не нравятся эти баррикады — они символизируют войну, противостояние.
— Разве плохо, что люди защищаются?
— Я говорю не о том, что люди защищаются, а о негативном символе. Майдан — это опыт диалога, взаимной поддержки. Публичное пространство таким и должно быть — свободной коммуникацией. И вот я хочу, чтобы в нашем опыте остался этот опыт диалога, а не войны.
Стражник кивает. Я тоже киваю. Мы выбрасываем стаканчики и медленно двигаемся к главной сцене, обсуждая ранние идеи Мишеля Фуко.
"Ассалам-алейкум!" — нараспев выкрикивает человек в татарском костюме. На сцене юноши бьют в барабаны. Действо происходит под портретом Шевченко. Слева на южных барабанщиков благосклонно смотрит Богородица с младенцем. Справа тоже иконы. У ног выступающих стоит большой картонный ангел. В сценических небесах развевается голубой флаг с гербом крымскотатарского народа. В такт ему публика машет флагами Свободы, Батькивщины, УДАРа, Евросоюза и Украины.

Народ пританцовывает. Время от времени вспышки света выхватывают хоругви, плакаты и портрет Степана Бандеры. Смешение смыслов, похоже, никого не смущает. Мы пытаемся разговаривать, но это сложно. Когда выступление заканчивается, я говорю Люде:

— У Достоевского и Ницше есть общая мысль: каждый народ говорит с Богом и рождает свое представление о добре и зле. Как-то так. Как думаешь, Майдан рождает новую формулу добра?
— Думаю, да, но сформулировать сложно, — слова Люды вновь тонут, на сей раз в спиче ведущего.
Он говорит что-то о мусульманах и христианах, в какой-то момент мне кажется, что его речь строится по принципу: мысль рождается во рту.
— Формула… — начинает Люда.

— Мы интернационалисты, потому что мы патриоты, — заканчивает на выдохе ведущий.
Мы с Людой переглядываемся и смеемся.
Моя спутница смотрит на часы:
— Кажется, пора, меня ждут.
Проталкиваемся сквозь группку молодых людей с плакатом "Мобилизация!", пытаемся не затеряться среди очередного певчего коллектива.
— Христос рождается! — радуются ряженые.
— Славимо Його! — отвечаем мы.
Прощаемся у Главпочтамта. Обхожу сцену, делаю еще один большой круг по Майдану. Проходя мимо палатки Иры, осторожно поглядываю в ее сторону и встречаюсь с ней взглядом:
— А Мухтара забрали! — радостно сообщает Ира и добавляет: — Христос рождается!
— Славимо Його! — отвечаю.

Проталкиваюсь на выход. Думаю о том, что Мухтар-Рокси ничего не знает о евроинтеграции, но это не делает сегодняшнее событие в его жизни менее значимым. Возможно, и мы не догадываемся об истинном смысле Майдана, может, политические требования — вообще мелочь по сравнению с тем, как влияет евромайдан на нашу судьбу.

— Христос рождается! — несется со сцены.
— Славимо Його! — отвечает Майдан.

Оксана Савченко, Дмитрий Фионик, Фокус