Пропущенный юбилей. Революция Александра Вертинского

Пушки так и не подали голоса, а разговор о музах умолк. В этот раз на столичном Подоле — углу Боричева Тока и Андреевского спуска — могла встать фигура Вертинского-Пьеро: четыре года назад прошел благотворительный аукцион, на котором собрали средства для сооружения памятника певцу. Но и этого не произошло. Организаторы говорят, что никто из скульпторов не справился с задачей. Пьеро-то у них выходит, а вот чтобы Вертинский-Пьеро — не складывается. Не очень ведь понятно, как у него самого получалось.

Загадка Пьеро

Самый расхожий у нас образ Пьеро — это вечно ноющий анемичный персонаж из сказки Алексея Толстого, мужественность, стремящаяся к нулю. Ничего общего с Вертинским. Тот в детстве был настоящим сорвиголовой. Тетка, взявшая его на воспитание после смерти родителей, постоянно ловила мальчика на мелких кражах, дядька жестоко наказывал. Все закончилось тем, что Саша ушел из дома. Из гимназии его выгнали. И то, что в результате он нашел себя в театре на Подоле, а не в уличной банде — скорее удивительное стечение обстоятельств. Согласитесь, в основных деталях история напоминает Буратино.

Впервые в образе Пьеро 26-летний Вертинский появился в 1915 году, после того как получил ранение и вернулся в Москву с войны, где тяжело потрудился санитаром. Выбор маски обычно объясняют просто: молодой артист побаивался публики, а за гримом Пьеро чувствовал себя защищеннее. Но, как мы видим, Вертинский не так уж молод, за его плечами период самостоятельного выживания в Киеве, затем в Москве. Это мужчина, который повидал всякое, и его знания о смерти и боли не в книжках вычитаны. Очевидно, не в стеснительности дело.

Пьеро Вертинского мужественен и трагичен, тексты полны иронии и самоиронии, перед зрителями человек изломанный, но не сломленный, оставшийся при этом мечтателем. Маска тут не столько скрывает, сколько подчеркивает. Надев ее, Александр Вертинский стал на сцене самим собой.

"Мой жанр не всем понятен. Но он понятен тем, кто многое перенес, пережил немало утрат и душевных трагедий, кто, наконец, пережил ужасы скитаний, мучений в тесных улицах города, кто узнал притоны с умершими духовно людьми, кто был подвержен наркозам и кто не знал спокойной, застылой "уютной жизни"…".

Запах смерти

"Помню, я сидел на концерте Собинова и думал: "О чем он поет? Ведь это уже стертые слова! Они ничего не говорят ни уму, ни сердцу". Песни Вертинского — о жестокой разнице между мечтами и действительностью. Часто — о смерти.

Смерть с детства поселилась где-то рядом. В три года он потерял мать, и едва не единственное воспоминание о ней рвет душу: мальчика подвели к гробу, и он попытался накормить маму шоколадкой, которую держал в руке. Когда ему было пять, умер отец, захлебнувшись кровью, — чахотка. Жизнь у тетки на Фундуклеевской улице в Киеве (ныне Богдана Хмельницкого) запомнилась среди прочего запахом цветов и трупов: "Рядом с нашим домом было цветоводство Крюгера, а на противоположной стороне — анатомический театр". С сестренкой, которую забрала другая тетка, разлучили, сказав, что Надя умерла. Они потом, уже взрослыми, случайно встретятся в Москве и даже поселятся вместе, но Надя умрет, когда Александр будет на фронте.

"Ваши пальцы пахнут ладаном…", "Вспоминайте, мой друг, это кладбище дальнее…", "Ах, вчера умерла моя девочка бедная…" — в его театре одного актера смерть всегда имела ангажемент. Самой известной песней Александра Вертинского и по сей день является перепетая другими исполнителями "То, что я должен сказать", написанная на смерть юнкеров, погибших при октябрьском перевороте: "Я не знаю, зачем и кому это нужно, Кто послал их на смерть недрожащей рукой".

В двадцатом веке не было недостатка в поводах вспомнить эти слова, да и в двадцать первом, как видим, тоже.

"Тут шумят чужие города"

Вымытый революцией и Гражданской войной с родины, Александр Вертинский в какой-то момент становится мировой знаменитостью. Его хочет слышать в своей резиденции маршал Пилсудский, в Париже ему рукоплещут европейские монархи и знаменитости, турецкий султан, правда, бывший, присылает сигары. Выходят пластинки. Вертинского хотят снимать в Голливуде. Он дружит с Марлен Дитрих.

Ничто не мешало, казалось, наслаждаться жизнью чудака-космополита.

Александр Вертинский в Париже взял привычку гулять в Булонском лесу с собачкой Долли. Когда они приходили в ресторан, Долли доставался отдельный стул. Вертинский сначала к изумлению, а затем уже в угоду публике спрашивал: "Долли, вы хотите бриошь?" Та утвердительно лаяла, и официант с поклоном выносил ей заказ. Прекрасный сюжет для светской хроники.

Он регулярно обращается в советские органы с просьбой позволить ему вернуться. И каждый раз получает отказ. Здесь он тоже чужой.

"Вертинский торговал наркотической эротикой, тлением и вырождением, играл роль дегенерата, наркомана. И играл эту роль достаточно правдоподобно, даже в те минуты, когда с аппетитом ел вареники с вишнями. Мотлох вчерашней эпохи, который время смахнуло с эстрады и перекинуло, как куклу, через плечо", — советская пресса с изгнанником не церемонится.

Пред ликом Родины светить

В 1943 году вечное, казалось, сиротство отступает, ему разрешают вернуться. "Я разревелся в кабинете посла, когда меня вызвали в консульство и объявили об этом. Какое счастье петь перед родными людьми! На родном языке и в родной стране".

За год до этого Вертинский наконец устраивает свою бесприютную жизнь, женившись на девушке неземной красоты — Лидии Циргвава. Еще в эмиграции у них рождается одна дочь, по приезде в Москву — вторая. Семья, родина — что еще надо?

Говорят, Алексей Толстой по случаю возвращения Вертинского устроил званый обед. В гостиной собрались "недобитые" — граф Игнатьев, митрополит Николай Крутицкий, сам граф Толстой, присутствие Вертинского тоже добавляло ностальгическую нотку. Случилась заминка и кто-то спросил: "Кого еще ждем?" Актер и писатель Смирнов-Сокольский опасно пошутил: "Государя!"

Александру Вертинскому повезло неимоверно: вернись он раньше, его бы наверняка уничтожили. А тут приняли вполне по-божески, позволили выступать с концертами и в 1951 году даже дали Сталинскую премию — за небольшую роль в кино. Наивно, однако, было бы думать, что этому чужаку все простили. Ни записей на радио, ни публикаций нот и стихов, ни рецензий на концерты. Запрещено исполнение большинства песен. Ограниченный тираж пластинок уходил за рубеж. Родина постелила жестко.

Он сильно немолод, ему нужно обеспечивать семью. Вертинский пашет, как вол, гастролируя по всем закуткам СССР. Из письма жене: "Я мужчина. Я могу спать на твердых кроватях, не мыться неделями, есть что попало. Я привык ко всему. Я могу молчать и курить, когда ничего нельзя изменить. Моя жизнь — борьба за деньги, за будущее, твое, детей и мое". Иллюзий насчет прелести жизни в Советском Союзе нет: "Очень тяжело жить в нашей стране. И если бы меня не держала мысль о тебе и детях, я давно бы уже или отравился, или застрелился..."

Советский зритель своеобразен. На одном из первых концертов Вертинский спел о войне, но аплодисментов не последовало. О войне здесь знали все, а слушать хотели про красивое, нездешнее. Вертинский пишет о сомнительном удовольствии работать для зрителей, которые пришли послушать "какой-то наивный бред о "красивых чувствах" и разошлись, под шумок покачивая головами и добродушно улыбаясь — есть же, мол, еще такие чудаки! — чтобы приступить опять к своим примусам, авоськам и разговорам, завистливым, злобным и мелочным".

Сын без отечества

Возвращался Вертинский на родину, которая существовала в его памяти, но она стала за годы разлуки совсем другой. "Я хожу по родному городу, Как по кладбищу юных дней", — пишет он о родном Киеве.

Конечно, он понимал, что так случится. Тема смерти возвращается, чтобы 21 мая 1957 года навсегда забрать ее певца с собой. Последняя песня, которую он исполнил на гастролях в Ленинграде, называлась "Прощальный ужин": "Сегодня наш последний день…". В гостиничном номере у Вертинского случился сердечный приступ. По семейным воспоминаниям рядом с телом лежал сценарий к будущему фильму "Сын без отечества".

Вот бы такого Пьеро изобразить скульпторам, взявшимся за изготовление памятника на Андреевском спуске. Безумная по сложности задача.

Леонид Швец, Фокус