Ночной дозор. Что происходит на Майдане в темное время суток

Они до сих пор живут в палатках и не торопятся расставаться с оружием. Днем майдановцы заняты любимым делом — контролируют власть. Иногда собираются под Верховной Радой, с дубинками, в арафатках и балаклавах. Одни из них говорят, что выступают за полную люстрацию, другие настаивают на отставке главы МВД Авакова, третьи требуют запрещения Компартии, четвертые кричат: "Работу!" В толпе мелькают плакаты, призывающие отменить утилизационный сбор*.

Максимыч

Напротив главпочтамта стоит палатка четвертой сотни — Казацкой. Коренастый, небольшого роста казак Максимыч словно снимается в историческом фильме: у него на плечах длинный бордовый кафтан, из-под которого выглядывает широкая лента патронташа, на голове высокая серая папаха. Театральная внешность — не просто игра на публику. Как я узнал позже, людям, одевающимся как запорожцы, разрешено носить холодное оружие — в качестве атрибута костюма.

Максимыч говорит неохотно. В ходе беседы удается выудить из него кое-какие биографические сведения. Выясняется, что воин он не бутафорский, а профессиональный: бывший военный, сейчас на пенсии. На расспросы о жизни на Майдане отвечает вяло. Смотрит чуть прищуренными холодными бусинами черных глаз, будто прицеливается:
— Приходи завтра, если не боишься. Подежуришь с ночным патрулем, все поймешь. Только ты это, оружие какое-нибудь захвати. А то мало ли что.

Словно в доказательство серьезности своих слов достает из-за голенища сапога длинный и тяжелый, совсем не киношный охотничий нож. Максимыч, видимо, хочет произвести впечатление и вряд ли рассчитывает на то, что я приду на ночное дежурство. Но я пришел.

Посторонним вход запрещен

Отправляясь на дежурство, я на всякий случай оставил дома ценные вещи и сообщил коллегам, где меня искать "если что". Оружие не брал, рассчитывая на защиту журналистского удостоверения. Оно, кстати, оказалось вполне легитимным пропуском в мир ночного Майдана. Благодаря "корочке" меня даже угостили ужином: густой гороховый суп с мясом, кусок хлеба и чай. Вкусно, но согревает ненадолго.

Максимыч занят — спит перед караулом. Дожидаясь его, прогуливаюсь по площади. Патрульные в бронежилетах вежливо, но строго интересуются, кто я и что здесь делаю. Опять показываю удостоверение. Резкий ветер, нагнавший с севера рваные иссиня-черные тучи, усиливает чувство тревоги.

Бойцы греются у железных бочек, внутри которых разведены костры. Прибиваюсь к одной из них. Знакомлюсь с хлопцем из Ивано-Франковска — Мишей Гафиным. Миша, кажется, немного комплексует по поводу камуфляжа не первой свежести. Показывает свои фото на телефоне, на которых он в смокинге и с сигарой.
— За три месяца на Майдане я "убил" последнюю камуфляжную форму, — вздыхает он. — Каждый раз, приезжая из дому, привозил сумку с одеждой. Что-то из этой одежды сгорело во время штурма 18 февраля, что-то пропало. Теперь осталось последнее белье, которое храню в Украинском доме, да еще этот камуфляж.
На вопрос, опасно ли здесь, Миша отвечает:
— Да ты что! Это из Мариинки можно было не вернуться, когда там титушки стояли. Майдан опасен для власти, а простому человеку он друг.
Ветер теребит на столбе ксерокопию паспорта какого-то человека с надписью: "Розшукується".
— Это, скорее всего, вор, — подсказывает Миша Гафин. — Обычно на Майдане можно украсть только один раз.
Жуликам пишут на лбу зеленкой слово "ВОР", проводят их по площади, чтобы все запомнили, а после навсегда изгоняют. Но если хищения в особо крупных размерах, за дело берется собственная "прокуратура". К нашему разговору подключается командир 22-й сотни Игорь Андрийчук:
— На днях ребята должны привезти на Майдан бывшего сотника, который крысятничал здесь, воровал пожертвованные деньги. Тысячами, сука, воровал. Мы провели следствие, у меня уже есть пятеро свидетелей и трое его подельников. Не знаю, что будем делать с ними. Пусть люди сами решат.

Мои собеседники упоминают о некой Черной сотне, которая, как я понял, занимается исполнением наказаний. Разузнать подробнее не выходит: бойцы торопятся закруглить беседу: "Это честные ребята, и после общения с ними уже никому воровать не хочется".

Разговор обрывается неожиданно. Появляется худенький курчавый парень и перепуганно вопит, показывая куда-то в небо над Октябрьским дворцом:
— Я видел титушек! Они там! Те, что раньше были в Мариинском парке!
Мои собеседники не обращают внимания. Не дождавшись ответа, парень вдруг предлагает:
— А давайте поиграем на барабанах!
Когда курчавый уходит, патрульный Паша — образцовый студент Киевского политеха — комментирует инцидент:
— Он тут с декабря. Не в себе немного, но вреда от него никакого. А вот титушки и провокаторы бывают. Ночами мы здесь их часто отлавливаем.
— Какие еще происшествия ночью случаются? — интересуюсь.
— Пьяницы с Бессарабки забредают. Бывает, наши ребята отношения между собой выясняют или "Правый сектор" стрельбу устраивает. Вы до утра здесь? Увидите.

Символ власти

Холодный ветер совсем доконал, и я попросился в палатку к Максимычу. Его нет на месте. Кто-то читает вслух статью об Украине, "москалях", Крыме. Театральные казаки время от времени комментируют:
— Хорошо сказал!

По окончании "политинформации" немолодой боец с окладистой бородой дает мне подержать тяжелый пернач, который вытаскивает из-за пояса.

— Это декоративный, а боевой потяжелее, — говорит он. — Для честных людей пернач не опасен, а вот депутаты с министрами пусть помнят, у кого настоящий символ власти.

Бородача зовут Леонид Круць, приехал из Хмельницкой области. Ему 55 лет, он казачий полковник. В мирной жизни — строитель. Но воинские навыки у него, как и у Максимыча, профессиональные: когда-то окончил Львовскую школу милиции. В 1992 году защищал украинские села в Приднестровье — в составе казацкого ополчения. На Майдане он старожил. Несколько месяцев назад Леонид взял небольшой кредит в банке, чтобы поддержать семью, пока воюет. И теперь глава семейства периодически уезжает с Майдана на заработки — кредит надо обслуживать. 18 февраля Леонид был ранен в живот.

— Пулю вырезали вместе с застарелой грыжей, так что получилось даже неплохо, — Круць рассказывает о себе, взвешивая в руках пернач.
Мне слегка не по себе от перначей, охотничьих ножей и прочего холодного оружия, с которым ходят люди Майдана. Заговорив на эту тему, нарываюсь на спор.
— Мы все здесь с ножами, но скажите, опасны ли эти ножи для вас? — вступает есаул Иван Лютый. — Угрожал ли вам кто-нибудь? Сейчас оружие есть у всех, кроме честных людей. Когда Путин напал на Крым, мы ходили к вице-премьеру Яреме, просили дать нам оружие и отправить на войну. А он нам ответил, что прежде чем стрелять во внешних агрессоров, мы будем стрелять в новую власть. И был прав.

В запале Иван Лютый неожиданно отвечает на незаданный вопрос — зачем вы до сих пор здесь, да еще с оружием?

— Да, Майдан победил, но система осталась прежней, — констатирует Лютый. — Кого наказали за вооружение титушек? Сколько титушек посадили? Сколько судей, дававших нам по десять лет тюрьмы? Да мы до сих пор ловим здесь мордоворотов с оружием, передаем их милиции, а через несколько дней видим их снова.

Вывод: будут стоять, пока всех не переловят.
— Хватит байки травить. Полночь уже, — обрывает появившийся в дверях палатки Максимыч.

Партийный вопрос

Наш пост как раз напротив двери интернет-центра, который занимал "Правый сектор". Высокая железная бочка, в которой неохотно горят старые доски, дает совсем немного тепла.

Семнадцатилетний паренек из Львова умело подливает в огонь коктейль Молотова и ничуть не пугается, когда бутылка загорается у него в руках. Спокойно задувает огонь и улыбается:
— Так она никогда не взорвется. Чтобы бензин загорелся, бутылка должна разбиться. В феврале мы с двумя друзьями разлили пятьсот таких бутылок за два часа. Двое разливали, один фитили делал.

Максимыч словно не замечает ветра и холода. С двустволкой на плече размеренно ходит вокруг костра и объясняет мне обста­новку:
— Раз уж наша палатка рядом с "Правым сектором", ружье под рукой не лишнее. У них тоже есть оружие. Но мое ружье зарегистрировано, а их — нет.

"Правый сектор" на Майдане держится особняком. Его бойцы не живут в палатках, а занимают три объек­та: Интернет-центр, магазины "Боско" и "Киевстар". Узнать "правых" легко: их камуфляжная форма по цвету отличается от формы бойцов Самообороны. К тому же они ходят в полной амуниции, не снимая бронежилетов, и всегда имеют при себе балаклавы и арафатки. Еще одна деталь: на вид многим из них не больше двадцати. Главное, что не нравится Самообороне, это боевые стволы у "малолеток" из "Правого сектора"*.

— Ты чего так глубоко руки в карманы запихал. Смотри не отстрели себе там ничего, — шутит Максимыч, увидев быстро идущего по Крещатику съежившегося от холода "правого".

К нашему патрулю подходит здоровенный детина в форме морского пехотинца — киевлянин Игорь и сразу включается в разговор:
— Мы поддерживаем "Правый сектор" в некоторых их требованиях, к примеру, отставки Авакова, но многое нам не по душе, — чувствуется, что у Игоря накипело. — Эти ребята появились в феврале словно ниоткуда, забросали "Беркут" коктейлями Молотова, и на всех телеканалах появились нужные кому-то картинки.
Из темноты поддакивают другие патрульные.
— Откуда Ярош взял два с половиной миллиона гривен на регистрацию кандидатом в президенты? — слышен чей-то бас.
Ему вторит скрипучий голос:
— Когда "Правый сектор" памятники валил, нас никто не спрашивал. А разве хорошо это было? Почему нужно было варварски уничтожать то, что можно цивилизованно демонтировать?
— И "Свобода" не лучше, — добавляет кто-то. — Когда в январе мороз ударил, они каждый день ходили по Майдану строем и кричали: "Свобода прийде, порядок наведе!" Но на посты или на постройку баррикад найти людей среди них было нереально.
— Любая партия — это коммерческий проект, — соглашается бас. — Ей не нужны простые люди и справедливость.

Разглагольствования мужиков о справедливости не отличаются оригинальностью. Около двух часов ночи я отпросился у Максимыча, чтобы прогуляться по ночному Майдану. И чуть не влип в историю.

Кто такой

Я выбираю самый длинный маршрут — к верхней баррикаде на Институтской, или, вернее, на улице Героев Небесной Сотни. У последнего поста пытаюсь завести разговор с часовыми. В этот момент рядом со мной словно из-под земли вырос парнишка лет двадцати в модном полупальто. Обиженным, чуть жеманным голосом полупальто заныло:
— У меня в Украинском доме только что отобрали 500 гривен, телефон и удостоверение сироты. А мне его дало государство. Я раньше был за вас, а теперь я против. За что здесь умирали герои! Пусть мне все вернут.

Часовой по рации передает: "Здесь какой-то странный типчик и журналист с ним. Забирайте обоих!"

У командира оперативной группы, появившейся через несколько секунд, в руках настоящая казацкая шашка в красивых чеканных ножнах. Нас с пареньком вежливо просят пройти. В бывшем суши-баре пареньку устроили короткий допрос:
— Как зовут?
— У меня ваши ребята отобрали 500 гривен. Я сирота, — снова начал тянуть парень.
— Что ты делал в Украинском доме ночью?
— А что, я не могу туда зайти? Что, Майдан арендовала Самооборона?

Сколько бойцы ни бьются, паренек не говорит ничего, кроме своей легенды: отобрали, обидели, сирота… В какой-то момент он пробурчал: "Герои не за то умирали!" Эта фраза изменила ход допроса. Один из "следователей" сгреб в охапку франта в фирменном полупальто и тряханул его так, что затрещали швы.
— Не ты, гад, будешь говорить мне о героях!

Не знаю, чем бы все это закончилось, если бы другие бойцы не оттащили "следователя" и не увели насмерть перепуганное полупальто. Усталый мужик с шашкой пытается сгладить инцидент:
— Вы о нашем бойце плохо не думайте: он таких бьет только простреленной рукой, а она у него слабая. Это чмо — типичный провокатор. Таких тут теперь много. То какая-то баба начнет орать во всю глотку: "Я люблю Януковича!", то кто-то смахнет цветы возле портретов погибших. По шесть-семь случаев за ночь. Хотят нас спровоцировать, вызвать волну ненависти, хотят, чтобы мы полезли в драку, порубили в капусту этих сволочей. Тогда они скажут: "Видите, какие бандиты собрались на Майдане".

Выстрелы

Около трех случилась первая драка. У филармонии галдеж, который нарастал с каждой минутой.
— Вот и пришло время пострелять, — философски заключил Максимыч и разрядил по очереди оба ствола в ночное небо.

Это был сигнал: из разных палаток начали выбегать сонные бойцы, надевающие на ходу бронежилеты. Когда я подошел к месту скандала, там уже было человек семьдесят.
— Чего она на меня плюет! Я ж к ней как к человеку! — орал раскрасневшийся белобрысый пацан, которого держали за руки бойцы.
— Опять из-за девчонки повздорили! — объяснил ситуацию крепкий паренек в берете десантника. — Идем спать.

Из обрывков фраз я понял, что боец пытался выяснить отношения с бывшей возлюбленной. За нее кто-то вступился, началась потасовка.

Вторая драка произошла около четырех. Возле палатки-столовой часовые заметили двух подозрительных парней и потребовали у них документы. Один из парней выхватил финку, второй метнулся к кухне и схватил лежавший на столе кухонный нож. С этим ножом его и поймали. Другой убежал. Прижав побледневшего парнишку к витрине магазина, бойцы Самообороны терпеливо ждали, пока утихнет народный гнев — многим хотелось его ударить. Потом, окружив кольцом задержанного, повели в Украинский дом. Один из бойцов шел за ними, держа за кончик лезвия отобранный нож, чтобы не стереть отпечатки пальцев.

Примерно в полпятого мимо нашего поста прошел в сопровождении самообороновцев мужчина без штанов.
— Лазил по лагерю, — объяснил нам рослый боец, конвоировавший его. — Увидел нас, бросился бежать. Поймали, спрашиваем: кто такой? Сказал, что из пятой сотни. А имени своего сотника назвать не может. Откуда, спрашиваем. Он: "Из Львова". Я ему: "Кто такой Тарас Григорьевич Шевченко?" Не знает. Потом сказал, что сидел во Львове, но номера колонии тоже назвать не смог. Короче, я сказал ему снимать штаны. Погуляет по городу до утра, а потом, если штаны нужны, пусть возвращается и рассказывает, кто он, откуда и что у нас делал ночью.
До рассвета мы сидели у тлеющего костра и травили анекдоты. Мои боевые товарищи дремали на лавках, бог знает как сумев заснуть на таком холоде. И только Максимыч со своей двустволкой был тверд, как кремень. Казалось, он готов отстоять еще одну вахту.

Матрица

Когда я бродил по ночному Майдану, меня окликнул женский голос:
— Идите под рефлектор, а то замерзли совсем. И чаю выпейте.

Познакомились. Стройную женщину звать Натальей, она волонтер: делает бутерброды и убирает на кухне. В штаб сотни с поэтичным названием "Львівська брама" приходит по ночам, чтобы повидаться с мужем — пока младший ребенок спит. Ее муж, Артур Приходько, живет на Майдане четвертый месяц. Чай мы пили втроем. Артур одет не в камуфляж: на нем куртка и кепка. Самого себя в шутку Артур называет полрядового — из-за проблем со здоровьем свои боевые качества он оценивает не очень высоко.

Артур логично и сжато формулирует то, что другие майдановцы "знают сердцем":
— Власть подсылает нам каждую ночь провокаторов, создает "фейковые" сотни, чтобы разбавить, маргинализировать Майдан, — Артур делает большой глоток. — Приходят какие-то люди и пытаются возглавить нас, создавая общественные организации, штабы Майдана, советы сотников, выделяя какие-то деньги. Зачем? Политики завидуют доверию, которым пользуется Майдан у народа, примазываются к нашему движению. Но потом вдруг оказывается, что никто не слушает командиров, утверждающих, что именно они управляют Майданом. На самом деле у нас здесь нет единого центра и нет лидеров, и в этом наше спасение. Ведь и лидера, и центр управления можно быстро уничтожить. Но попробуйте уничтожить идею, вектор.

Наталья подливает ему чай. Воспользовавшись паузой, задаю вопрос, который для большинства майдановцев звучит наивно:
— С Майданом сегодня борются те политики, которых Майдан привел к власти?
— Да, мы привели к власти одних людей вместо других, но система, матрица, осталась прежней. И чтобы новые правители ни говорили, все они дети прогнившей системы. Кому из тех, кто сегодня занял ответственные посты, было плохо при Януковиче? Теперь все они хотят удержаться в своих креслах, работая как привыкли — не на людей, а на себя. Только Майдан может помешать им, вот почему они делают все возможное, чтобы выкурить нас отсюда. Если мы сейчас уйдем, все снова будет как раньше.

Артур делает еще один глоток и обобщает:
— Людям нужно проснуться от спячки и понять, что государство — это механизм, который должен служить их интересам. И если он не работает, то нужно заменить испортившиеся детали, а не махать на это рукой и не уезжать в другую страну.
Прощаясь с Артуром, я не удержался от вопроса:
— У вас двое маленьких детей, а вы живете здесь. Вам их не жалко?
Артур встает и ведет меня к стене, на которой висят портреты молодых ребят.
— Смотри! Из нашей сотни погибли пятеро. Вот у этого парня было двое детей, а у этого — трое. А ребенку этого человека было только пять дней, когда его отца убили…

На Майдане странно и страшновато по ночам. Маленькую республику в центре большого города населяют разные люди, пытающиеся ужиться по грубым и простым мужским законам.

Их объединяет уверенность в том, что они бросают вызов всесильной матрице. Романтики?Возможно. И романтизм этот заразителен. Я много спорил с ними, доказывая, что изменение системы в течение одного года было бы чудом, а они отвечали: "Разве не чудо то, что нам удалось прогнать Януковича? Кто верил в это?" Помимо романтизма у них есть еще кое-что — чувство ответственности.

Покинуть Майдан до того, как будет достигнута главная цель — замена системы — для многих из них равносильно предательству памяти погибших.

Когда материал был готов, мне позвонил Миша Гафин. В его голосе слышались нотки отчаянья, перемешанного с болью и бессильной злобой: "Никто не знает что делать. Майдан рассыпается. Полевые командиры поразъезжались. Вчера одни самообороновцы пошли митинговать под Верховную Раду, другие отказались идти, считая это провокацией. Я готов воевать в диверсионных группах на востоке, пусть мне дадут автомат и скажут, с кем идти, куда, и я пойду. Пусть поставят задачи. Но никто ничего не говорит, а тем временем страну рвут на части".

Дмитрий Синяк, Фокус