Поэт Борис Херсонский: В Украине идет странная война

В Украине идет странная война.Часть территории аннексируется, но дипломатические отношения с Россией не разорваны, воюющие стороны торгуются о ценах на газ, сохраняется безвизовый режим. В Донбассе ни шатко ни валко идет антитеррористическая операция. И прочувствовать, что ты сейчас возьмешь в руки автомат и начнешь стрелять, не получается. Это ощущение было, когда шел Майдан, когда снайперы стреляли по людям.

Ценность человеческой жизни выше ценности территории. Так что я благодарен правительству Украины за то, что мы не начали большую войну с Россией из-за Крыма.

Элементы мрачного маскарада в наших событиях присутствуют. Воины российской армии срезают знаки отличия. Мирные люди надевают на себя камуфляж и бронежилеты. Когда мой друг, поэт, который никогда в жизни не дрался, стоял в охране Майдана в шлеме и с битой — это был маскарад. Когда был погром двух кафе в Киеве, никто не мог понять, кто это сделал, потому что погромщики были переодеты.

Мой дед прошел две войны, папа — одну. Почему вдруг мне должно везти?

История — жесткая вещь. В "Семейном архиве" (у меня была такая книга) один из героев сравнивает Россию с плывущей медузой, под куполом которой живет планктон. Купол сокращается — планктон терпит периоды репрессий и невзгод. Расширяется — наслаждается свободой. Но на самом деле ни свобода, ни репрессии не имеют отношения к медузе. Она просто питается и плывет вперед. Медуза — это символ жесткой и в то же время аморфной и скользкой истории. Сейчас медуза сжалась.

На последний фестиваль "Киевские Лавры" приехало значительно меньше людей из России, чем обычно. Одни не приехали, потому что не поддерживают Украину, другие — потому что стыдно. Мой друг из России в 2008 году из этих же соображений не поехал на грузинский фестиваль, объяснив, что не хочет быть представителем страны-оккупанта.

Мои отношения с другими людьми зависят от того, понимают ли они мои стихи или отторгают их. Если ты в себе это отмечаешь — значит, ты несчастный человек, ты — поэт.

Любая поэзия социальна. Даже если ты ведешь диалог с самим собой. Ты говоришь с какими-то объектами внутри себя. Некоторые утверждают, что один из этих внутренних объектов может быть назван Богом. Я согласен.

В советское время мне предлагали издать сборник стихов. Условие — надо было написать к каждому разделу "паровоз". Так называлось стихотворение о Ленине или партии, к которому можно было прицепить 10–20 вагонов-стихов. Я поймал себя на том, что физически не могу это писать. Получалась какая-то жуткая пародия на советские стихи — "Душа, зачем тебе Китай? Ты лучше Маркса почитай".

Есть у меня черта — я не особенно боюсь. Какая-то, может быть, даже атрофия этого чувства. Я ввязывался в истории, в которые многие бы побоялись ввязаться. Например, диссидентское движение. Было пару эпизодов в юности на танцплощадке. Уголовник с лицом убийцы приставал к женщине. Я встал между ними, хотя драться не умею совершенно. У меня тогда было ясное понимание, что этот человек может меня убить. До сих пор удивляюсь, почему он этого не сделал.

Пословица "Когда говорят пушки — музы молчат" — неправда. Существует поэзия Второй мировой. И часто это очень хорошие стихи. Скажем, Ион Деген — знаменитый в свое время поэт, друг моего отца. Сейчас ему за 90 лет, давно живет в Израиле. Он прошел всю войну. В 44-м в 19 лет написал страшное стихотворение:

"Мой товарищ, в смертельной агонии
Не зови понапрасну друзей.
Дай-ка лучше согрею ладони я
Над дымящейся кровью твоей.
Ты не плачь, не стони, ты не маленький,
Ты не ранен, ты просто убит.
Дай на память сниму с тебя валенки.
Нам еще наступать предстоит".

Предчувствие — это не надежда, оно никогда не обманывает.

Любая тревога делает человека настороженным. Но, если человек сидит с ружьем, его настороженность, направлена вовне. Поэт же всегда смотрит внутрь.

Человек умирает и в профиль, и в фас,
как на снимках при входе в тюрьму.
И, как зэку, ему мало дела до вас,
он презрел суету-кутерьму.
У него за оградой — строжайший режим.
Ни особых забот, ни утех.
Труд истления — малопонятен чужим.
Это, видимо, лучше для всех.

Борис Херсонский, 63 года, Одесса