Как станция Харьков меняет беженцев

С марта этого года в Харькове официально зарегистрировано 113 тысяч вынужденных переселенцев. Волонтеры говорят о 400 тысячах.

Волонтерам виднее. Ведь в большинстве случаев именно они встречают беженцев на вокзалах, и помогают им освоиться в мирной, но не всегда гостеприимной реальности.

– Сегодня маму из Первомайска в Харьков везут, – с тревогой говорит женщина лет пятидесяти, обращаясь к знакомой. – Она побыла здесь два месяца и вернулась хату стечь. А теперь город накрыли ударами. Хлеба нет — пекарня не работает. В женскую консультацию снаряды попали. Тридцатая школа разрушена.

Светловолосая женщина слушает приятельницу молча. На ее лице то ли оцепенение, то ли отрешенность.

– Аня, нам просто не будет куда возвращаться, – продолжает собеседница. К тревоге в ее голосе добавляется отчаянье.– А когда я в последний раз была в Первомайске, в городе такая тишина была, что становилось жутко. Кажется, чихнешь, и эхо покатится улицами, как в горах. Только стук молоточков слышен – окна забивают.

"Мы не молились, а воем выли"

Анна и Наталья – беженцы из Первомайска Луганской области. Вмести прятались от взрывов в подвале. А теперь случайно встретились в Харькове в очереди благотворительного центра, где оказывают помощь переселенцам.

Анна приехала в Харьков с мамой и двумя детьми. Живет семья у родственников "большим колхозом" – восемь человек в одном доме. Их квартира в Первомайске разрушена. Первое попадание было в июле. А когда Анна наведалась домой в сентябре – собирала потолок с пола.

– Мой отец умер от онкологии в январе этого года. Думаю, это к лучшему, – в глазах женщины стоят слезы. Объясняет. – Был бы он прикован к постели, мама бы его не бросила. Все мои знакомые живы. Мы с мамой и детьми тоже живы, слава Богу. Только доктор, с которой я работа, умерла. У нее был перитонит после разрыва аппендицита. Не было воды, света, и из Стаханова скорая не смогла приехать: обстрел.

Анна – медсестра. В Харькове устроилась уборщицей.

– Был случай, когда у нас в доме взрывной волной сорвало дверь, – вспоминает женщина. – Черкнуло по голове соседку, только чудом не убило. У нее кровь льет, а у меня, медсестры, есть только бинт и вата. Я вам честно скажу, материлась я тогда громко.

– Как вам жилось в ЛНР?

– Бывало, эти казаки, ополченцы, или как их правильно называть, воду и хлеб привозили. Даже мед однажды. Но были и дни, когда не было ни воды, ни хлеба. Хлорированную воду из бассейна брали. Я перешла жить в подвал на соседнюю улицу, к куме. Меня там гостеприимно приняли. Кушать варили на всех. За водой ходили по очереди. Было бы у меня здесь свое жилье, я бы всех этих людей сюда забрала. Всех.

– Раньше о войне только в книжках читали. А какая она на самом деле?

– Страшно. Страшно. Страшно. Очень страшно, – на одном дыхании отвечает Анна. – Страшно ночами сидеть, и молится, чтобы детей своих увидеть. Осколкам ведь все равно куда лететь. Сидел человек на лавочке, никого не трогал — и нет человека. На шахте Менжинского сторожа убило. Его тело в ангар спрятали, чтобы собаки не растащили. У моей школьной учительницы по черчению сердце остановилось. Ее во дворе похоронили. Ни отпеваний не было, ничего.

Анна дышит громко и тяжело, будто в кошмарном сне. Продолжает.

– Выезжать из города тоже страшно. В подвале спрятался, и есть надежда остаться в живых. А машину обстрелять могут. Нас в Харьков волонтеры вывозили на старом уазике. Мы приехали к блокпосту ополченцев, сказали, куда и зачем едем. Мужчина в камуфляже с автоматом в руках нам на это пробухтел: "В сорок пятом же люди в Германию не бежали? Там же враги". Машина наша тихонечко двинулась, а он все матерился вслед. Тогда водитель повернулся к нам, говорит: "А теперь бабы, молитесь, чтобы до следующего блокпоста живыми доехать". Так мы не молились, а воем выли. Всей машиной "Отче, наш" читали. И доехали.

Душа харьковского вокзала

В зале ожидания станции Харьков стоит тяжелый воздух. Многолюдно. Нарисованная на стене картина советских времен – голубое небо, солнце, развевающееся на ветру красные флаги – контрастирует с погодой за окном. Там слякоть и дождь. Синими огоньками светится новогодняя елка. Из игрушек на ней – только большая вырезанная из бумаги снежинка.

– Мы елку хотим не игрушками, а желто-синими ленточками украсить, – замечая мой интерес, объясняет круглолицая девушка с челкой на бок.

Девушку зовут Вера. Она волонтер "Станции Харьков",общественной инициативы, которая помогает переселенцам из зоны АТО.

Вера, волонтер "Станции Харьков"

– Вокзал – первый рубеж, где люди либо увидят поддержку, либо почувствуют себя брошенными, – гул от прибывающего на станцию поезда заглушает Верины слова.

С началом зимы волонтеры "Станции Харьков" принимают в день до ста беженцев из Луганской и Донецкой областей. В конце лета их было существенно больше – за сутки за помощью обращалось до семисот переселенцев.

На вокзале этих людей кормили, предоставляли им возможность бесплатно помыться. Дальше действовали в зависимости от нужды: одним помогали найти жилье, другим – роботу. Раздавали теплую одежду, медикаменты, помогали возобновить документы. Поддерживали. Слушали. Утешали.

– Власть с проблемой не справлялась? – спрашиваю Веру.

– Когда ты сидишь в административном помещении, трудно увидеть то, что происходит на вокзалах, – отвечает девушка. – Но теперь, по инициативе волонтеров, с нами дежурят работники центра занятости и МЧС. Харьков переполнен. По оценкам волонтеров, в городе и окрестностях живет около четырехсот тысяч людей, бежавших от войны. Поэтому МЧС помогает им переехать в другие области. А в социальной службе занятости сначала нужды не было. Беженцы надеялись, что они здесь ненадолго: пересидят опасность, и вернуться домой. Но этого не случилось.

О роботе с переселенцами Вера рассказывает со знанием дела. Когда впервые шла на вокзал, думала, пробудет здесь всего день. В итоге, помогает беженцам уже четыре месяца.

– Поначалу не могла работать без слез. Людям, конечно, старалась этого не показывать. Отходила в сторону.

– От чего слезы?

– Когда ты слушаешь, что у человека на глазах ребенка разорвало, как не заплакать? Как? – с недоумением растолковывает мне Вера. – Или когда ты регистрируешь людей и записываешь дату рождения: 1931 год, 1928 год. Думаешь, сколько этим людям осталось жить, и где им вообще жить. Видишь мам, которых прямо с вокзала в роддом забирают. Или мам с новорожденными детьми, потому что в роддом попал снаряд. Слушаешь женщину, которая блинчики из каштанов пекла, как в 32 году. Или истории про опухших с голоду инвалидов. Все стояли в очереди за хлебом. А как им быть?

– Убежать от этого всего не хотелось?

– Каждый раз говорю себе, что я тут последний день. И опять возвращаюсь. А самое страшное то, что никто не может ответить на вопрос: "Когда же это все закончится?"

В больших голубых глазах Веры заметна усталость.

– Знаете, когда война только началась, люди чувствительнее были. "Боже, помоги" – первая реакция. А теперь все чаще ожесточаются. Нам бы рядом с социальными работниками кого из духовенства привлечь к работе.

Беженцам нужен добрый самарянин

В кабинете директора благотворительной организации Католической церкви "Каритас", греко-католического священника отца Сергея, холодно. Обогреватель жужжит, не переставая. Отец Сергей поверх длинного подрясника, полы волочатся по земле, надел черный жилет. На столе парит большая чашка кофе. Но отец будто бы забыл о ней. Струйка пара становится все прозрачнее, пока не исчезает совсем.

– Вы не против, если я компьютер включу, – обращается ко мне священник. – Моя имость за это меня ругает. Говорит: "Ты человеку в глаза смотри, а не в монитор". Но роботы сейчас много. Я только одним глазком буду сюда поглядывать.

Под опекой "Каритаса" находятся уже более двух с половиной тысяч вынужденных переселенцев.

– Я сначала переживал, как люди о нас узнают, – признается отец. – В проекте даже деньги были выделены на рекламу. Но она не понадобилась. Большинство работников "Каритаса" – сами переселенцы из Донецкой и Луганской областей. Многие из них были волонтерами "Станции Харьков". Поэтому найти нуждающихся людей для проекта было не сложно.

Здесь помогают питанием, одеждой, обогревателями для домов. "Каритас" Германии, вмести с немецким правительством, выдает переселенцам специальную банковскую карточку с деньгами на еду и жилье.

– Вот только проблема есть, – говорит священник, – немецкие доноры требуют справку, что ты переселенец из зоны АТО. А со справками у нас в Харькове сложно.

Сам отец Сергей родом из Ивано-Франковска. В Харькове живет уже восемь лет. Чужим себя здесь не чувствует.

– Как они воспринимают вас, священника из Галичины?

– Я, знаете, уверен, что половина людей, которым мы сейчас помогаем, была за ДНР, ЛНР. А у женщин, которые приезжают сюда с детьми, мужья воюют на стороне террористов. Но для нас важны люди, а не их убеждения. Как говорит апостол Павел: "Нет ни эллина, ни иудея, ни раба, ни свободного, но все и во всем Христос".

– А когда про убитых украинских солдат слышите, и тогда у вас злобы не возникает? – допрашиваю отца.

– Христос сказал любить всех, – спокойно отвечает священник, как будто бы он сегодня видел, слышал этого самого Христа. – Вы притчу о милосердном самарянине помните? Там есть вопрос: "Кто для меня ближний? ". В этой притче Христос нам показывает не так человека, который лежит побитый на дороге, как пример того, кем мы должны для него стать. Стать для нуждающегося ближним, как это сделал добрый самарянин. Есть надежда, что через помощь друг другу мы все изменимся. Так должно быть.

– Для чего эта война, отче? – задаю вопрос, который все время крутится в голове.

– Мои дети каждый вечер заставляют меня читать им Святое писание. Вся история Ветхого завета – о том, как Бог требует верности от израильского народа. Когда народ отходит от Бога, создает себе божков, тогда начинаются войны и испытания. Так, видно, и с нами сейчас происходит.

Культ Даров небесных

Михаил, социальный работник "Каритаса", внешне похож на ученого-физика. Черные, зачесанные назад волосы, открывают высокий лоб. Большие глаза проникновенно смотрят из-за круглых очков. На подоконнике напротив его рабочего стола разноцветные горы из постельного белья и полотенец.

Михаил, социальный работник "Каритаса"

– Я по собственному опыту знаю, как это бежать из города, – рассказывает Михаил. – Если у тебя нет машины, то постельное белье, посуду ты берешь в последнюю очередь. Это вещи первой необходимости, но они тяжелые. Детские игрушки тоже все забывают.

Михаил родом из Донецка. Вместе с семьей покинул город в середине июня. До того, как переехал в Харьков, жил у тещи в Старобешевском районе Донецкой области.

– Тогда это был глубокий тыл украинской армии, – вспоминает мужчина. – Наши солдаты взяли Иловайск, Ясиноватую, Авдеевку. Мы все ждали, когда же они зайдут в Донецк. Потом началось новоазовское наступление, и мы оказались на линии фронта, – спокойный повествовательный голос Михаила меняется так же резко, как и ход событий, о которых он говорит. – Ночью я слышал залп градов, свист снарядов, взрывы. Родственники прятались в подвале, а я туда не шел. Это что-то иррациональное. Мне легче было лежать на кровати, читать книгу.

– Вы могли читать в то время? – удивляюсь.

– Перечитал массу приключенческой литературы. Книги с хорошим динамичным сюжетом позволяют отвлечься от действительности. Все время бояться не получается. Адаптируешься ко всему. В определенное время я заметил – когда канонада затихала, мне становилось тревожно. Если не стреляют, значит, что-то готовится. От обыденных звуков – сосед забивает гвоздь в стенку – я отвык. Стрельба стала частью жизни. Даже наша собака взрывов перестала бояться. А когда бой начался уж очень близко к нашему дому, мы решили уехать.

История Михаила нетипична для переселенцев. C жильем в Харькове ему помог друг. Михаил сразу же нашел здесь роботу - у него диплом профессионального соцработника. Жена тоже. Смирился с тем, что его квартиру в Донецке могут национализировать боевики ДНР. Просто поехал домой, забрал дорогие сердцу вещи, чтобы никто чужой их не касался.

– Есть люди, которые легко перестраиваются на новую реальность, есть те, кому сделать это очень сложно, – объясняет Михаил. – А есть те, кто этого не сделает никогда. Моя теща тому пример. Она свой дом не бросила. Тяжело людям, которые привыкли всю жизнь работать, а в новой реальности себя не находят.

– Как вы оцениваете помощь государства переселенцам?

– Моя личная точка зрения – наше государство делает то, что оно может делать. Оно не богатое, у него нет опыта в решении подобных проблем. Волонтеры оказались мощнее государства по своим возможностям, мотивации, умелости. Меня, профессионального социального работника, Харьков очень удивил.

– Все настолько хорошо?

– В ситуации с волонтерами и переселенцами есть одна мощная опасность, – задумавшись, отвечает Михаил. – Во время Второй мировой войны на тропических островах, где США воевали с Японией, военным на парашютах забрасывали оружие и еду. Часть этой помощи попадала в руки к первобытным племенам, которые жили вблизи военного городка. За несколько лет войны эти люди привыкли получать помощь просто с неба. У них сформировалась идея, что им ее посылают предки. Когда война закончилась, эти племена стали изображать традиции американской армии: строить муляжи взлетных полос, ходить строем в надежде, что небо им снова поможет. Важно, чтобы такого культа Даров небесных не возникло у нас. Для этого нужно, чтобы переселенцы совершали некоторые поступки, чтобы самим себе помочь.

Война и вечность

В адаптационном центре "Станции Харьков" слышен детский смех. Здесь в маленьких кабинетах бывшего офиса временно живут семьи переселенцев. Дети в большой общей комнате открыли на полу ресторан. Мамы хлопочут на кухне.

– Войну и повседневную жизнь очень тяжело совмещать, – говорит Ирина, женщина лет тридцати, не переставая цокотать ножом по деревянной дощечке. – Отвела дочку в садик. В девять часов звонят: "Ребенка заберите. Бомбежка началась". Или в школе на собрании талдычат нам, мол, за детей не переживайте, мы с ними потренируемся, они будут знать, как в случае обстрела вести себя. Нас заставляли вести привычный образ жизни, хотя вокруг война.

– Если все покинут город, за кем будут прятаться ополченцы, – вступает в разговор Наташа, невестка Иры. – Мы собирались сюда уже под бомбежками. Последней каплей было, когда целую семью наших друзей убило. В четверг девочка из этой семьи мою Лизу у входа в садик встречала, а в пятницу ни ее, ни родителей уже не было в живых.

Наташа и Ира – внешне совсем разные. Только говорят одинаково: слегка стиснув зубы.

– Мы знаете, когда ехали сюда, не верили, что нам здесь помогут, – крутит головой в знак отрицания Наташа. – У нас в Горловке злоба возрастает. Люди желают другим всего самого плохого только потому, что у них отличаются взгляды. В Харькове люди доброжелательные. Мы, знаете, волонтеров сначала совсем не понимали. Зачем им нам помогать?

– А сейчас поняли? – спрашиваю.

– Мы тоже теперь стараемся хоть как-то кому-то помогать, – отвечает Наташа. – Недавно нашли квартиру неплохую, но нам район не подошел. Мы от нее не отказались, а позвонили знакомым из Горловки. Теперь они там будут жить, – и, призадумавшись, добавляет. – Наверное, да. Мы что-то поняли.

Прощаясь с переселенцами, я вспоминаю прочитанный недавно отрывок из книги.

Война несет немало злости, страха и страдания. В ней есть изрядная мера жестокости и злобы. Но в тоже время война заставляет тысячи людей заниматься не собой, а теми ценностями и делами, которые они сочтут выше своих собственных. Потому, что в военное время никто уже не верит, что будет жить вечно.